Расстрел на площади

48. Оружие к бою!

В два часа ночи Митину часть подняли по тревоге. Сначала казалось, что это обычная учебная тревога, — секундное одевание, построение, объяснение тактической задачи. Однако на этот раз Митя по лицам Школьника и командира части, по тому, как они о чем-то зло спорили с замполитом, понял, что дело какое-то необычное. Митя обратил внимание, что Школьник уже не вышагивал привычно перед строем, как петух, и не проверял обмундирование, он что-то долго и лихорадочно помечал в записной книжке и издалека пристально рассматривал солдатский строй. Замполит без конца крутил ручку полевой «вертушки» и натужно кричал:

— Але! Але! Город! — и бросал трубку.

Потом перед строем был зачитан приказ о том, что в данный момент они, направляясь на ответственное государственное задание, должны дать подписку о неразглашении тех обстоятельств, с которыми столкнутся. Выстроилась длинная шеренга тех, кто обязан был дать такую подписку. Вместе с солдатами подписывались и офицеры.

Мите это напоминало какой-то жуткий сон. Ночной пронизывающий ветер безжалостно дул в грудь, они уже час стояли на плацу, и вереница серых фигур все двигалась и двигалась к треугольнику фонаря, под которым стоял стол Кто-то попытался узнать причину тревоги. Школьник занервничал и зашипел: Молчать’ Прилет время, все узнаете.

Им раздали боевые патроны. Через несколько минут Жиян вызвал Митю и еще нескольких солдат и они отправились на кухню. В столовой тоже был необычный переполох. По полу катились банки тушенки, и множество людей в шинелях собирали их и запихивали в большие холщовые мешки. Откуда-то несли буханки хлеба и тоже паковали отдельно. Митя получил приказ запастись провизией на свой взвод. Когда сержант отошел, Митя наклонился к солдату, завязывающему мешок на противоположном конце стола, и спросил:

— Не знаешь, что случилось?

— Ни хрена, но, видать, что-то серьезное. Ты подписку давал?

— Ага…

— Я думаю, едем на испытание секретного оружия.

— А зачем тогда боевые патроны? В кого стрелять?

— Да уж не в лосей.

В Мите нарастало какое-то необъяснимое возбуждение. Он вдруг понял, что скоро произойдет нечто самое важное в его жизни, что вся его предыдущая жизнь была только подготовкой к этому событию, что вот оно начинается, настоящее мужское дело. Хлеб и тушенку раздавали прямо на плацу каждому в руки, но, что самое невероятное, через час солдаты получили по поллитровке водки.

— Сто грамм наркомовских, — смеясь, говорил Жиян.

К четырем часам ночи, когда Митя окончательно продрог, светящаяся колонна машин с брезентовыми кузовами подъехала к их части. Школьник еще долго бегал и матерился мимо курящих шоферов, наконец была дана команда к посадке. Среди нескольких сотен лиц, мельтешащих перед Митей в ночном тумане, вдруг ярко и четко возле соседней машины высветилась ухмыляющаяся рожа курящего Шутова. Митя невольно крепко сжал автомат. Если б московскому мальчику Мите Бажину еще полгода назад сказали бы, что подобная мысль возникнет в его голове, он никогда бы не поверил. Но теперь он не думал ни о последствиях, ни об угрызениях совести. Он вспомнил, прижимая автомат, как подвыпивший сосед из тридцать восьмой квартиры однажды, слушая на лавочке доносившуюся из распахнутого окна какую-то героическую радиопередачу о войне, едко сказал.

— Ты знаешь, на фронте половину не немцы поубивали, а сами наши — своих.

— Как это? — не понял Митя.

— А так. Я, например, на тебя злой. Идем в атаку, я тебя из винтовки сзади и хлопну.

Митю эти дяди Витины откровения возмутили тогда несказанно. Он и не верил ему, думал, пьяный бред. Но так они поразили, эти слова, что прошло много лет, сосед умер, а забыть их Митя не мог. И вот теперь в суматохе июньской ночи они всплыли.

Через полчаса машины тронулись. В тишине брезентового кузова чувствовалась какая-то напряженность. Никто не знал, куда они едут. Изредка машину подбрасывало на дорожных кочках или на повороте заносило на сторону. По этим неразборчивым знакам кто-нибудь из солдат пытался угадать их маршрут.

— По-моему, на Темиргоевскую пошли.

Несмотря на усталость, никто даже не кемарил. Наконец остановились. Долго сидели впотьмах и в полной тишине, кто-то пытался закурить. Едкий дым махорки наполнил кузов. Митя тоже скрутил цигарку и нервно затянулся. Томительные минуты ожидания тянулись бесконечно. Потом поступил приказ откуда-то из глубины ночи разгружаться и дислоцироваться на местности. Из кузова стали выпрыгивать солдаты Митя огляделся. Машины стояли сплошной стеной на огромной площади города.

Начинался рассвет, из молочного предутреннего тумана выплывали знакомые очертания В последних снах Митя бесконечно бродил по этим улицам, спасал знакомую девушку Победу от хулиганов, а потом они жарко и страстно целовались в тени памятника Ермаку, возле сквера. Теперь сквер стоял невдалеке бесприютным островком, а домики прижались к земле, обнажая бесконечность надвинувшегося неба.

— Быстрее, быстрее!

Солдаты растерянно метались возле машин. Началось новое построение, в суматохе недосчитались одного солдата, стали выкрикивать по фамилиям. Оказалось, отсутствует Шутов. Школьник быстро пробежался по шеренге, вглядываясь в лица. Остановился рядом с Митей.

— Рядовой Бажин, выйти из строя. Бегом найти Шутова.

Митя бросился за колонну машин, только теперь он рассмотрел, что вдалеке, в проулке, ведущем на площадь, торчали дула танков. Громады машин заполнили весь проезд, перегородив жалкие улочки.

Вот это да! Что они здесь затевают?

У подъезда ближайшего дома Митя заметил фигуру солдата.

Шутов быстрым движением закрывал бутылку, потряхивая от нетерпения головой.

Митя выхватил бутылку швырнул ее о стену и схватил Шутова за грудки.

— Ну что, гад? Где твои ублюдки? Они тебе сейчас тоже помогут? Я задушу тебя, и никто не узнает. Скажу, что нашел мертвым.

Шутов мелко, задыхаясь, заверещал:

— Пусти!

Митя со всей силой нажал на кадык. Шутов дернулся.

— Я тебе, сволочь, никогда не прощу. Умирать буду, а тебя вспомню. — Митя швырнул противника на землю и пошел к своим.

Шутов поплелся сзади, как побитая собака.

— Ты вот что, Бажин. Скажешь старлею, что я по малой нужде отошел.

— Что надо, то и скажу. Ты мне, гад, еще приказывать будешь!

Рассвирепевший Школьник проверял амуницию солдат. Бегло оглядев Шутова, он буркнул:

— С тобой, говно, потом разберемся. Стать в строй. Слушай мою команду! — закричал он. — Занять позицию возле машин. Оружие к бою! Вопросы есть?

— В кого стрелять? — спросил Митя.

— В кого прикажут. — Школьник метнул на Митю злобный взгляд. — Отдельные несознательные элементы, подстрекаемые американскими империалистами, спровоцировали волнения в городе. Наш полк должен подавить беспорядки. Разбираться будем потом. В том числе и с тобой, Бажин.

Совсем рассвело. Над городом обозначился шпиль водонапорной башни, и зачирикали птицы. Наступало обыкновенное утро обыкновенного дня…

И в эту секунду совсем рядом раздался отчетливый звук выстрела. Моментально все вскочило, задвигалось. Митя прижал автомат к груди, словно боялся, что это уханье повторится, невольно ощущая себя виновником нарушенной тишины.

— Кто стрелял? Где?

Школьник резкими прыжками перелетал через спящих солдат. Завернувшись в шинели, они сидели редкими группками прямо на земле, привалившись к колесам машин, кто-то осторожно жевал хлеб из пайка, кто-то по-прежнему пыхал табак, Шутов, растянувшись у радиатора, громко храпел.

— Вста-а-ть! Скотина!

Старший лейтенант ударил пинком Шутова. Гулко покатилась по булыжнику солдатская фляжка. Шутов, озираясь, вскочил по стойке «смирно».

— Служу Советскому Союзу!

Школьник заехал рядовому в глаз. Тот едва удержался на ногах и громко охнул.

— Трибунал! Пьяница! Тут у нас не бирюльки!

Лечь! Встать! — Школьник, уже не помня себя, орал на всю улицу.

— Побереги нервы, старлей. Они еще пригодятся. — Замполит осторожно потрогал Школьника за рукав гимнастерки. — Потом разберемся. Скоро начальство приедет, надо немного перышки почистить. Начальство, говорят, из Москвы. Да и сам Папахин будет.

Имя Папахина привело старшего лейтенанта в чувство. Он что-то неразборчивое прошипел в адрес Шутова, потом отдал приказ достать флягу с водой и помыться. Лениво отшучиваясь, солдаты споласкивали сонные лица и жадно хватали холодную воду ртом.

У Мити не было никакого желания следовать их примеру. Он с тоской вспомнил своего Сидоренко. Вот он, настоящий театр, о котором когда-то говорил друг. Очевидная бессмыслица происходящего остро вставала перед Митей. Он думал о Победе, о Виссарионе, представлял, что они где-то совсем рядом и не знают, что их малознакомый друг сидит сейчас на улицах города, подстерегая смерть.

Весь мир театр, кажется, так говорил Витек. Вот и надо относиться, как к театру. Меня это не касается. Я не здесь. Я там, с Победой.

Но ведь Победа-то здесь.

Митя вконец запутался. Попытки отрешиться не удавались. Школьник в который раз проверял автоматы у своих подопечных.

Послышался звук сирены. Со стороны электровозостроительного завода прямо на их расположение неслась милицейская машина, возглавлявшая такую же, как у них, колонну брезентовых грузовиков. Въехав на площадь, газик остановился, и из него выпрыгнул щуплый чернявый милиционер.

— Начальство! Где начальство? Где командир?

К нему подбежал Школьник.

— Командир, мне нужно освободить проезд.

Особо ответственное задание. Вывозим из города заключенных.

— Твою мать! Что это у нас все так делается, через задницу? Как я тебе сейчас дам дорогу? Там дальше танки — Школьник бросился к начальству.

Долго советовались и утрясали создавшуюся ситуацию Наконец солдатские грузовики тяжелым медленным ходом поползли навстречу друг другу, образовав дружный хоровод. Танки выехали на площадь. Гул и копоть наполнили, казалось, все пространство. В одном из окон быстро мелькнуло за занавеской старушечье лицо и, перекрестясь, скрылось. Лязг металла заставил Митю прижаться к стене облупившегося дома, рядом стоял обалдевший, в мелких брызгах, голый по пояс Шутов.

— Че делают! Ты погляди, че делают! — восхищенно шептал он, рассматривая чинно поворачивающиеся стволы.

Грузовики с заключенными зловещей лентой поползли в узкий проулочек.

— Зачем они? Зачем вывозят заключенных? — раздались голоса.

— А черт их знает!

— Серьезное дело.

— Во мы попали в заварушку!

Достав флягу, Митя хлебнул крепкой, горькой жидкости.

«Театр, театр, театр!» — билось у него в голове.

Горячая тошнота подступила к горлу. Он схватился рукой за живот и не успел сделать нескольких шагов, как его вырвало на мокрый, грязный от солярки тротуар.