Режим черной магии

Глава двадцать четвертая

Дверь открывалась в черный туннель, чуть больше ее по размеру. При входе нужно было шагнуть вниз, и необычно высокая ступенька отозвалась дрожью в позвоночнике. Света не было, кроме того, что проходил в дверь, и не было слышно эха. В воздухе пахло имбирем, и у меня разжались стиснутые зубы. Подключенное к линии сознание чуть кольнуло — у ног Пирса засиял мягкий свет. Это было обыкновенное лей-линейное заклинание, и я охотно его подхватила — я могла его нести, а он нет. Если бы он попытался, его аура, вероятно, разрушила бы чары. Шарик безвременья был прохладным на ощупь и скользким, будто в любой момент готов был проскочить сквозь пальцы.

Сняв шляпу, Пирс закрыл за нами дверь. Удивление охватило его, и я проследила за его взглядом вдоль потолка и стен. Все покрывала пыльца пикси, она улавливала свет и отражала его, делая еще ярче. Для сбора пыльцы были прорезаны канавки, и они светились сильнее, складываясь в фантастические узоры спиралей и завихрений. Уникальная красота, и подумать только, что сделано всего за два года. Невероятная семья у Дженкса.

— Дженкс? — тихо окликнула я, помня, что нас не приглашали заходить.

Пирс положил мне руку на плечо — весомо, с предупреждением.

— Подожди.

Я обернулась, готовая протестовать, но увидела окутавший нас пузырь безвременья с зеленоватым оттенком.

— Черт возьми! — ахнула я, прижимаясь к Пирсу. Здоровенная оса, в половину моего роста, опустилась на пузырь, пробуя его жалом.

Пирс обнял меня рукой, чтобы я не коснулась его круга.

— Весьма подвижный сторожевой пес, вот это что такое, — сказал он, обдав меня запахом красного дерева. — Не думаю, что мы бы пахли правильно, даже если бы плавали в пыльце пикси, — добавил он вполголоса, и я молча согласилась, подумав про себя, что он отлично пахнет сейчас, как есть.

Я не боюсь ос, но эта тварь была размером с гусака, и ползала по пузырю, сердито жужжа крыльями.

— Я ее поджарю на счет «три», — сказала я, решив, что достаточное количество сырой энергии ее хотя бы оглушит. Насчет убийства ос я не переживаю: они неразумны. — Раз… два… три!

Пузырь исчез, я потянула энергию из линии и запустила в осу шаром подкопченного золота. Страх придал ему больше силы, чем нужно было, энергия окутала осу, она свернулась клубком и рухнула у наших ног. Пирс одобрительно хмыкнул, я было вздохнула с облегчением, увидев ее на полу, где Пирс мог бы ее просто заколоть… и тут она лопнула.

Я с визгом пригнулась, горячие брызги плеснули на стены с мерзким звуком. Нас окатило мерзейшей вонью, я выпрямилась в ужасе. Световой шар Пирса закатился под стену и остановился. Я в смущении обернулась к Пирсу — и не могла удержаться от смеха. Он стоял, будто аршин проглотил, борода и грудь заляпаны ошметками осы.

— Ой, Пирс, прости меня!

Я потянулась обтереть его, и он поджал губы.

— Весьма небрежно, — сказал он сухо, изо всех сил сдерживая возмущение. — Совершенно неконтролируемо.

Несколько отрезвев, я посмотрела, чем бы можно его вытереть, решила обойтись подолом одолженного мне красивого платья. Подобрав его, я вытерла лицо Пирсу, вздрогнув, когда он выбросил руку мне за спину. Вспыхнули два огня, заметались по стенам тени. Я обернулась и увидела еще двух свернувшихся на полу ос, и одна еще шевелилась, пока Пирс не проткнул ей голову своей «арканзасской зубочисткой». Выступила вязкая жижа, и я брезгливо сжалась.

Потом пошла подбирать световой шар, озираясь и глядя на потолок.

— Как ты думаешь, еще есть?

Пирс подошел ближе, оглядел меня заботливо, стер большим пальцем случайную каплю гущи с моей щеки.

— Я слыхал, что личинок ос воспитывают для охраны, — сказал он, — но никогда не думал, что столкнусь с этим настолько близко. Я предлагаю двигаться вглубь.

— Да, но нет ли здесь других таких же? — настойчиво повторила я.

Пирс ничего не сказал, но положил руку мне на плечо и провел мимо сраженных насекомых. Он не тревожился, но я все поглядывала через плечо, идя по полого спускающемуся туннелю. Свет от стен стал ярче, и я не удивилась, когда стены коридора разошлись, образовав открытое пространство размером, скажем, с главный зал базилики.

— Вот такого свет не видывал! — ахнул Пирс, и я подняла его световой шар, загоревшийся вдвое ярче. Но и тогда свет едва достигал далеких стен. Похоже, мы очутились наполовину под землей, наполовину в пне; в землю вмурованы были черные камни размером с мою ладонь, удерживая стены. В середине помещения теплился в очаге огонь, а под босыми ногами ощущалось что-то вроде пластмассы. Поглядев, я увидела покерные фишки, разложенные красивым цветным узором.

— Дженкс? — спросила я шепотом, но только эхо было мне ответом.

— Я раздую огонь, а ты посмотри, не найдется ли здесь дверь, — предложил Пирс, и я осторожно направилась к стене, высоко подняв световой шар. Пирс раздул огонь, подбросив в него дров из диспенсера для мятных таблеток, увенчанного головой кролика.

Повсюду были следы начавшихся и недоделанных работ — прерванной жизни. В упорядоченном беспорядке валялись мелочи, принадлежащие мне и Айви, и меня сперва это удивило, потом вызвало раздражение. В углу — калькулятор, который я думала, что потеряла, грифельная доска и мел рядом наводили на мысль, что это школьный уголок. Тикали часы, которые я куда-то в прошлом году засунула, а чем служил браслет от них — бог весть, потому что теперь его привязывал к стене кусочек кружев, оторванных, как я поняла, от черных трусов Айви. Не то чтобы я такие вещи примечаю, но иногда складывала белье.

Ближе к огню пол из покерных фишек был покрыт мягким серым мехом. Мышь, решила я, ощутив босыми ногами его прикосновение. Заколка, которая завалилась у меня за комод и которую мне лень было доставать, служила подставкой для календаря с магнитом и надписью «Верстрах». Почтовые марки, приклеенные на разной высоте, украшали стены. У некоторых были рамки из садовых материалов. Картины, решила я, заметив, что в основном это — пейзажные снимки.

Увидев на стене блестящую восьмерку, я остановилась. Подняв руку, тронула ее нижний круг и обнаружила, что она сделана из рыбьей чешуи. Может быть, из рыбки исполнения желаний, которую Дженкс с семьей случайно съели. Казалось, что она имеет важное значение, потому что ростом была вчетверо больше меня. У меня на глазах солнечная точка из невидимого верхнего окна подсветила одну чешуйку, и та ярко заблестела.

— Полдень, — сообщил Пирс от очага, и я посмотрела на одолженные часы. Они показывали 12:35, а не полдень. Но я поняла, что это не наш полдень, а настоящий, когда солнце достигает высшей точки подъема. Восьмерка — это были часы, показывающее времена года, а не время дня. Пикси их нужно знать совершенно точно, чтобы зима не застала врасплох.

— Круто, — выдохнула я восхищенно, проследив столбик света до небольшого светлого пятнышка в крыше над головой.

— Дверь видишь? — спросил Пирс, добившийся нужного пламени и подошедший ко мне.

— Я думаю, они все там, — сказала я, показывая на отдушины примерно в двух ростах пикси у меня над головой. Пирс вздохнул, и я огляделась в поисках, на что бы встать. В небольшом углублении стояли кресла и лежала груда диванных подушек, которые ничем полезны быть не могли. Но между ними и развеселившимся огнем в очаге стоял длинный стол, сложенный из палочек от мороженого, выкрашенных красным и соединенных «ласточкиным хвостом», чтобы были длиннее. Может, его удастся поставить в качестве пандуса под стену.

Я уже была готова это предложить, как меня остановил шорох сверху, привлекший внимание. Осы? — в страхе подумала я.

— Дженкс? — окликнул Пирс, и я вздрогнула, услышав, как затрещали крылья и тут же замолкли.

— Кто там? Джакс, ты? — донесся размытый голос из высокого солнечного пятна. — Самое время. Я тебе должен рассказать про водяные права между нами и сос-седним к-кланом.

— Это я, Дженкс! — крикнула я в ответ, думая, что ничего глупее давно уже не произносила, но так велика была радость, что он жив, и плевать мне было, глупость я говорю или нет.

— Рэйч? — Тень между нами и светом пошатнулась и опрокинулась назад. Что-то стукнуло, кто-то слабо ойкнул.

Я посмотрела на Пирса, потом наверх, на световое пятно.

— Там комната наверху, — сообщила я. Еще одно блестящее наблюдение. — Как нам туда добраться?

— По ступеням, — предложил Пирс, показывая рукой, и я сообразила, что там и правда есть какое-то подобие лестницы без малейших признаков перил, широкой спиралью уходящее вверх вдоль наружной стены.

— Тинкины стринги, блин, кто тут пол подложил? — донеслось сверху.

Боже мой, он пьян.

Я подобрала юбки и бросила в подол световой шар Пирса. Очень меня пугало то, что я сейчас могла увидеть. Чем выше я шла, тем сильнее разгорался свет, и воздух тоже становился другим. Более влажным. Интересно, зачем тут вообще лестница, если пикси умеют летать?

Наконец я долезла до верха, моргая от яркого солнца. Дженкс лежал на спине рядом с поваленным металлическим стулом. Отпустив юбки и световой шар, я подошла к нему.

Пирс вошел за мной, тихо ступая босыми ногами.

— Клянусь, никогда не видел такой красивой комнаты.

В земляной стене торчали донышки шести стеклянных бутылок, пропускающие свет, но потолком служил сам пень. В длинной извилистой комнате было влажно, и откуда-то доносился приятный звук капающей воды. Пол укрывал мох, в котором росли белые цветочки. И даже скамейки под окнами покрывала зелень, образуя мягкие холмики. Столик, сделанный из большой пуговицы на скрепках, стоял перед пустым камином, похожим на дно коробочки из-под пастилок от кашля. И стол, и проволочные стулья с подушками выглядели почти так же, как столы и стулья в гостинице на Макинаке. В углу под окном стояла крышка от солонки, полная земли, в ней проклюнулись молодые побеги. Заднюю стену скрывала высоко растущая подстриженная трава.

Не удивительно, что Дженкс здесь, подумала я, пытаясь поднять его за руку. Повсюду ощущалась забота Маталины.

Наконец-то Дженкс посмотрел на меня осмысленно, и я помогла ему сесть. Прижатые его собственным телом крылья изогнулись. На нем не было ни искорки, ни точки блестящей, и все еще он был грязен после битвы.

— Да Поворот тебя возьми, Рэйч! — Он оттолкнул мои руки, оперся спиной на моховой холм. Подмятое под себя крыло ему мешало, и он переложил высокий бокал меда в другую руку, чтобы вытянуть крыло из-под задницы. — Дашь ты мне умереть спокойно? Вот Маталина умерла спокойно.

Пирс вздохнул:

— Он нетрезв! — сообщил колдун, и я посмотрела на него с неудовольствием:

— Конечно, он надрался, — сказала я резко, пытаясь забрать у Дженкса бокал. — Только что жену потерял.

Боже мой. Маталины ведь действительно больше нет!

И у меня сердце защемило от сочувствия к Дженксу.

Он не отпускал бокал, и я не стала отбирать. Дженкс выдохнул, поднес бокал к губам — и медленная лавина меда потекла ему в горло.

— Наверное, я сильно пьян, раз вообразил, что ты залезла ко мне в п-пень, — выговорил он, глотнув. — И платье Джи нацепила. И с тобой мохнатенький какой-то. — Он прищурился. — Пирс, Тинкин ты сын! Ты что в моем кошмаре делаешь?

Зажужжав крыльями, Дженкс стал валиться набок.

— Рэйчел, осторожно! — крикнул Пирс, бросаясь вперед и лишь на миг опоздав подхватить Дженкса. Пикси, тяжело выдохнув, рухнул на меня, припечатав к полу.

— Дженкс, черт бы тебя побрал! — Я попыталась вывернуться, зажатая двумя мужчинами. Начала вставать, наступила себе на подол. — Ты ж тяжелый.

— Осторожнее, крылья! — промычал Дженкс. — Хрен фейрийский, хреново мне.

Не сразу придя в себя, я смотрела, как Пирс усадил его на скамейку и укутал ему плечи одеялом. Присел, заставил пикси на себя посмотреть.

— Давно ты так, старина? — спросил он.

Налитые кровью глаза Дженкса выглянули из-под растрепанных волос.

— В-всегда.

Он отсалютовал бокалом и выпил еще глоток. Мне не нравилось видеть его таким, но, наверное, он потому только и был еще жив, что пьян. Только тут до меня дошло, что бокал с острым донышком в его руке — это стекло от лампочки из елочной гирлянды.

С огромной заботой и сочувствием смотрел Пирс на Дженкса сверху вниз.

— Пора протрезвиться, мужик. Рэйчел хочет с тобой говорить.

— Я не мужик, я чмо болотное, — выговорил Дженкс заплетающимся языком. — Мэтти, Мэтти моя! — Он уронил голову на грудь, тонкая пыльца показалась из его глаз. — Рэйч, она мертва, — сказал он, и у меня снова сердце разорвалось. — Она мертва. А я жив, — пожаловался он, когда я опустилась на колени и судорожно его обняла, сама уже не сдержав слез. — Так неправильно, — ворочал он языком. — Я тоже должен быть мертвый. Я уже мертвый изнутри.

— Неправда. — Я крепко обнимала его. Стоило, да. Такое дело стоит любой копоти. — Она хотела, чтобы ты жил, Дженкс. Я знаю, что ты ее любишь. Но она хотела, чтобы ты жил.

— А у меня ничего нету. — Он отодвинулся. Посмотрел на меня из-под покрасневших век. — Ты не понимаешь. Все, что я делал, делал для нее. Все.

Голова упала на грудь, он замолчал. Пальцы разжались, бокал с медом упал на пол. Пирс успел его подхватить, не дав разлиться меду, и отставил в сторону. А Дженкс за это время успел уснуть.

— Хочешь ли ты, чтобы я вынес его наружу? — спросил Пирс. — Кери сплела проклятие, чтобы сделать его большим. Тогда ты сможешь за ним присмотреть.

Дженкс медленно вздохнул. Ступорозный медовый сон дал ему передышку. Я медленно встала. Посмотрела на него.

— Нет. Он никогда бы мне не простил. Давай дадим ему проспаться.

— Мэтти! — залепетал Дженкс. — Мэтти, не оставляй меня!

Я опустила его на покрытую мхом скамью и с тяжестью в груди отошла к столу у огня, где тысячи раз до того наверняка сидела Маталина. Села, подперла голову ладонью. Пирс, ничего не говоря, присел на пол у огня.

Чувствовала я себя ужасно. Дженкс должен был проснуться через пять минут максимум. И на этот раз будет трезвым.

— Не делаю ли я ошибку? — прошептала я.

Пирс поднял голову, уставился на кочергу, пытаясь понять, чем она была раньше. Я тоже не могла определить этот кусок твердого пластика, но была уверена, что видела его где-то.

— Не знаю, — просто ответил он. — Покончить с жизнью — грех, но судить Дженкса моралью людей или колдунов — несправедливо.

— Он очень ее любил, — сказала я. — Но у него целая жизнь впереди. Может быть, он научится снова любить. Может быть, пикси оттого и женятся на всю жизнь, что слишком эта жизнь коротка для второй попытки.

Пирс, не вставая, покачался с пятки на носок.

— Спроси его, чего он хочет. — Синие глаза обратились на сопящего Дженкса. — Когда проспится.

Я посмотрела на невысокое солнце, думая, чем же закончится этот день.

— Я веду себя как эгоистка?

Пирс, не отвечая, подошел к резным миниатюрным статуэткам насекомых на каминной полке.

— Они красивы, — сказал он тихо.

Даже в штанах самца пикси, в рубашке с длинными рукавами, в куртке огородника и в шляпе, он совершенно на пикси не походил. Не только волосы не такие, но и слишком он мускулист. Ощутив мой взгляд, он обернулся, и от выражения его лица у меня екнуло сердце.

— Как ты думаешь, где сейчас Маталина? — тихо спросила я.

Сзади раздался мертвый голос Дженкса:

— Она в спальне. Притворяется, что спит.

Кровь бросилась мне в лицо, я резко обернулась. Дженкс открыл глаза и смотрел на нас.

— Прости, — сказала я, поняв, что он уже трезв. — Я не знала, что ты проснулся. Дженкс, как ты?

Тупой вопрос, конечно. Но ничего другого в голову не пришло.

Дженкс сел, уперся локтями в колени, положил голову на руки.

— Голова болит, — тихо ответил он. — Не надо было тебе брать на себя копоть, чтобы мне помогать. Я уже покойник. И сердце это знает, только тело пока его не слушает.

Неуклюжая в чужом платье, я подошла к нему. Проходя мимо толстого окна, ощутила спиной греющее солнце, но внутри у меня все замерзло.

— Велика важность — лишний слой копоти, — сказала я, сама себе веря. — Дженкс, прости, если это звучит банально, но все образуется. Только нужно время. В одном Цинциннати сотни найдутся таких, кто потерял любимого. Я пережила смерть Кистена. Я…

— Заткнись, к чертовой матери! — рявкнул он, и я убрала руку. — Ничего не образуется. Ты не понимаешь. Все, чем я был, кончилось вместе с нею. Я ее любил.

Щеки запылали жаром, и я не смогла сдержаться.

— Я не понимаю? — спросила я, чувствуя, как страх за Дженкса сменяется злостью. — Это я не понимаю? — Я встала. — Да как ты смеешь такое говорить!

Глаза у Пирса широко раскрылись от удивления. Явно он считал, что орать на Дженкса — не лучший способ убедить его жить. Но нет, нельзя дать Дженксу скатиться в синдром «бедненький я» и умереть от жалости к себе.

— Ты меня видел после смерти Кистена. — Мокрые глаза, обсыпанные пыльцой, широко раскрылись. — Ты мне сам говорил, что я оправлюсь, что еще полюблю кого-нибудь. Я потеряла отца, когда мне было десять. Он умер у меня на руках, как Маталина у тебя. Я держала его за руку и обещала ему, что буду жить нормально. Мать мне говорила, что все образуется, и однажды так и случилось. И нечего тут сидеть и вешать мне лапшу, что раз ты машешь крыльями и плачешь искрами, то твое горе сильнее моего. Потому что это больно, чертовски больно. Но все образуется, это я тебе говорю! Не смей только складывать ручки, потому что ах как трудно! — У меня слезы застилали глаза. — Не смей, слышишь? — Я отвернулась, когда слезы полились наружу. — Ты слишком мне нужен, — добавила я, стряхивая с плеча руку Пирса. Черт побери, не буду я плакать у него на глазах. На глазах у них обоих.

— Мне очень, очень жаль, — сказала я жалким голосом. — Не могу тебе передать, как жаль мне Маталину. Вы были очень красивы вместе. — Я смотрела на стену, и стена плыла передо мной. Тяжело вздохнув, я вытерла слезы. — Маталины больше пет, но ты еще есть. Она хотела, чтобы ты жил, а мне ты нужен. Да, я эгоистка, но ты мне нужен. Ты слишком много сделал, чтобы все бросить и не видеть результата. В прошлом году ты говорил, как тебя злит, что мы с Айви будем жить, а ты уже умрешь. — Я обернулась, и от горя в его глазах меня кольнуло чувство вины. — Жизнь — сволочная штука, Дженкс. Но если не прожить то, что тебе отмерено, какой тогда смысл?

— Я не знал, что будет так больно, — сказал он, и глаза его заметались почти в панике. — Она велела мне жить, а смысла нет. Только ради нее я все делал!

И было ему всего восемнадцать лет. Как же мне найти способ дать ему понять?

Голос Пирса, прозвучавший в пропахшем мхом воздухе, был гак естественен, что я поразилась.

— Жить дальше — не значит предать ее, — сказал он, стоя в одиночку у пустого камина в дальнем конце комнаты.

— Значит! — крикнул Дженкс, встал, покачнулся. Загудел крыльями, удерживая равновесие. — Что я теперь могу чувствовать, когда ее рядом нет? Она велела жить, а зачем? Все теперь пусто!

С терпеливостью горьким опытом добытой мудрости Пирс поднял глаза.

— Появится смысл.

— Откуда тебе знать? — горько спросил Дженкс. — Ты же ничего не делал, только лежал в земле мертвым сто лет.

Пирс с безмятежным лицом ответил:

— Я любил. Я потерял все, потому что смерть пришла рано. Я видел это за тебя — прожил это за Маталину. Она хочет, чтобы ты жил. Любил. Был счастлив. Вот чего она хочет. Это я тебе ручаюсь.

— Ты… — начал Дженкс неистово — и осекся. — Да. Ты знаешь.

Пирс поставил на полку статуэтку богомола.

— Я любил всей душой одну женщину. И оставил ее, хотя и рвался остаться. Она продолжала жить, нашла свою любовь, вышла замуж, родила детей, ставших теперь стариками, но я видел ее лицо на их фотографиях — и улыбался.

Я шмыгнула носом, думая, что смехотворной была моя попытка помочь. Я рвалась уговорить Дженкса жить, а Пирс жил больше, чем мы оба, вместе взятые. Не по годам — по опыту.

Вроде бы начиная понимать, Дженкс снова свалился на моховой холм.

— И когда же перестанет болеть? — спросил он, держась за сердце.

Я пожала одним плечом. Все мы терпели удары, но они, наверное, сделали нас крепче. А может, наоборот — добавили хрупкости.

— Наступает онемение ума, — ответил Пирс. — Воспоминания меркнут, приходят другие. Долго. Может быть, никогда.

— Я никогда не забуду Маталину, — поклялся Дженкс. — Сколько бы ни прожил.

— Но ты будешь жить. — Пирс повернулся к нам лицом. — Ты нужен другим, и ты это знаешь. Иначе зачем бы было говорить Джаксу, чтобы принял землю? Это не в традициях пикси. Это против всего, что ты знаешь. Зачем так делать, если не чувствуешь своей ответственности перед другими?

Дженкс заморгал, думая об этом, и Пирс встал около меня.

— Ты потянулся дальше, чем мог, пикси, — сказал он. — Сейчас тебе придется жить в соответствии с твоими мыслями. Ты должен жить.

Дженкс беззвучно заплакал, тонкая серебристая пыльца посыпалась с него.

— Я никогда больше ее не услышу, — сказал он тихо. — Никогда не узнаю ее мыслей на закате, ее мнения о зерне. Откуда мне теперь знать, прорастет оно или нет? Она всегда была права, всегда.

С несчастным лицом он поднял глаза, а я мысленно вздохнула с огромным облегчением. Он хотел жить. Только не знал как.

Пирс протянул ему бокал с медом.

— Ты узнаешь. Пойдем со мной в первое весеннее полнолуние. Обойдем кладбища. Мне нужно найти мою возлюбленную, положить цветы на ее могилу и сказать спасибо, что жила без меня.

Мне тяжело было дышать, горло перехватило. Но я не могла не подумать, что Пирс наверняка сравнивает меня со своей любимой из восемнадцатого века. Той, которой я никогда не смогла бы быть. И не знаю, хотела бы я быть с мужчиной, которому нужна такая женщина.

— Узнаю, — серьезно ответил Дженкс, не прикасаясь к меду. — И мы вместе споем о Маталине.

Надежда мешалась с печалью, и я подошла его обнять.

— Пойдем? — спросила я.

Маталина хотела, чтобы он сжег их дом.

Дженкс покосился на бокал у себя в руке:

— Еще нет.

Я взяла елочную лампочку у него из рук.

— Мне тебя не хватало, Дженкс. — Я обняла его, а сзади были крылья — неожиданное ощущение. — На долю мига мне показалось, что тебя нет. И никогда больше мне так не делай.

Он вздохнул, потом еще раз. Прерывисто, с волнением.

— Как мне без нее плохо, — сказал он, и вдруг обнял меня крепко-крепко, сердито плача мне в волосы. — Как же чертовски плохо!

И я обнимала его, и снова плакала, и мы утешали друг друга. Да, все было не зря. Чернота на душу стоила того. И никто меня не убедит, что это деяние погибельно. Так просто не может быть.