С первого взгляда (Юмористические рассказы)

Галька

  I

Борис Николаевич не любил делать то, что делают все. Даже очевидно полезное он по какому-то под­сознательному протесту делал после массовой эпиде­мии. Однажды начальник цеха спросил:

— Борис Николаевич, у вас телевизор цветной?

— Знаете, я дальтоник.

Получилось зло и нехорошо. И дальтонизма у него не было.

Именно поэтому он слегка старомодно одевался, читал больше классическую литературу, имел буфет с завитушками и до сих пор не купил даже черно-бе­лого телевизора.

Не был он и на Юге, хотя ему уже перевалило за сорок. В этом году жена все-таки настояла на поездке к Черноморскому побережью...

Борис Николаевич собирался увидеть дикую бу­шующую стихию, как на картинах или в кино.

Море же уютно играло солнечными зайчиками. У берега вода была удивительно прозрачной, будто растаял огромный бесцветный кристалл и залил гальку. Волн не было, а вода как-то шевелилась, словно море осторожно несли и боялись расплескать. Ка­залось, вода вот-вот скатится в глубины, но, оста­вив мокрую полоску берега, она вновь набегала. Изредка слышался слабый всплеск, незаметный, как вздох.

Борис Николаевич вошел в воду и увидел под но­гами яркую гальку. На берегу она показалась серой однородной массой. В воде каждый камешек играл чистым оттенком и четким контуром, будто вмерз в стекло. Он вытащил белый кругляш, сделанный из сахара. Подставив солнцу и перекатывая с руки на руку, Борис Николаевич быстро его высушил. Камень остался белым, но покрылся тусклым налетом, будто запотел на солнце.

— Боря, чего же ты стоишь по колено в море? — крикнула Вера, и Борис Николаевич прыгнул в воду. Проплыв немного на спине, он поправил маску, пере­вернулся — и замер...

Под ним лежала светло-синяя толща. Солнечный свет свободно входил в воду и рассыпался на голубые лучи и потоки, подсвеченные расплавленным серебром. Вода была легкой и уже не казалась водой, а чем-то иным, не имеющим названия, где перемешались и вода, и солнце, и небо. Хотелось по лучу съехать в глубину, где сгущалась синева и, как ножи, поблескивали рыбы.

Борис Николаевич представил первобытный оке­ан — естественно, что в такой красоте зародилась жизнь.

На берег он вышел пустым и полным. Увиденное настолько поразило, что в голове не осталось места ни для одной связной мысли.

— Боря, тебе понравилось? — подозрительно спро­сила Вера.

— Это не то слово, — ответил он.

— Ну, голубчик, если этот озон и морская соль не то слово — тогда уж извини.

Домик, где они сняли комнату, стоял на краю га­лечного обрыва метрах в ста от моря. Перед окном висел черный виноград. А за гроздьями — сплошное солнце, море и небо. Они ослепительно блестели, про­бивая стены и наполняя комнату горячим белым све­том.

Борис Николаевич стоял у открытого окна и думал, что он мог бы прожить всю жизнь и не увидеть этого великолепия.

  II

Вера познакомилась с Черновыми, которые снима­ли комнату у этой же хозяйки.

— Человек не может быть один, — заметила она.

— Нас же двое, — не совсем уверенно возразил Борис Николаевич.

Он считался замкнутым, хотя охотно знакомился и тут же наседал на человека, присасывался к нему, пока новый знакомый не становился ясным, как ста­кан воды. Если в новичке не было и капли самобыт­ности, никакие силы не могли заставить Бориса Нико­лаевича поддерживать даже разговор. Он знал, что это плохо, но, кроме бесцветной вежливости, ничего выдавить не мог.

Чернов оказался быстрым человеком средних лет с мелкими чертами лица. Внешность его жены не опре­делялась — глазу совершенно не за что было заце­питься.

— Ну что ж, пойдемте на пляж, — предложил Чер­нов, а его жена неопределенно улыбнулась.

Легли у самой воды, и женщины сразу заговорили о чем-то нужном и конкретном. Борис Николаевич для приличия взглянул на небо, упомянул о жаре и спро­сил Чернова:

— Где вы работаете?

— Боря, — оторвалась от разговора жена, — сколь­ко раз я объясняла, что неприлично об этом спраши­вать.

— Столько же раз я не понимал — почему, — сму­щенно ответил Борис Николаевич.

— Ничего, бывает, — понимающе сказал Чернов Вере. — Я строю ледоколы.

— Ну-у! — оживился Борис Николаевич и захру­стел галькой.

В голове понеслись вопросы, и он не знал, какой пропустить первым.

— Скажите, атомный ледокол — не приходилось?

— Обязательно. Чуть орден не получил. А вы зна­ете, сколько получает капитан этого ледокола?

— Он свою-то зарплату толком не знает, — вста­вила Вера.

Чернов повернулся к женщинам и стал рассказы­вать о заработках капитанов кораблей. Когда он кончил, и женщины повздыхали о чужих суммах, Чернов вежливо повернулся к Борису Николаевичу, который сразу спросил:

— А сами корабли испытывали?

— Обязательно. Ездил на Дальний Восток.

— Гриша, расскажи, сколько ты икры привез.

Чернов рассказал о бочонках икры, мясистых кра­бах и колонковых шкурках. Он вспомнил о том, как моряк сдал на вешалку рюкзак денег, как два зимов­щика поменялись полярной ночью женами, как он лич­но высуживал с какого-то управления какие-то деньги.

— А вы женьшень видели? — спросил Борис Нико­лаевич.

— Обязательно. Одна наша сотрудница купила. Представляете, — повернулся опять к женщинам Чер­нов, — маленький корешок, а цена сто пятьдесят руб­лей.

Борис Николаевич рассеянно перебирал гальку и думал, что все-таки люди изумительные психологи. Чернов сразу обнаружил в нем то, из-за чего Бориса Николаевича обходили в премиях, обвешивали в ма­газинах и портили костюмы в ателье. Вчера он ходил за молоком. Кассирша взяла рубли, посмотрела на него, и не посмотрела, а мигнула глазами, будто сфото­графировала, но ей этого оказалось достаточно. Она отложила бумажки и отсчитала ему три рубля медью. А парню с красным хмельным лицом один рубль дала бумажкой.

Это были те пустяки, которые не замечаешь, и все переворошишь в памяти, а не найдешь, почему для тебя потускнели краски.

Но сейчас стало легко. Теперь уже ни к чему изо­бражать интерес — это было бесполезно.

— А вы любите черный кофе без сахара? — попы­тался Чернов втянуть его в общий разговор.

— У меня хватает денег на сахар.

Вера подняла голову и быстро посмотрела на Бориса Николаевича. Значит, он нарушил приличие и наедине будет разговор.

— Дело не в этом. Сейчас вся Европа пьет чер­ный. Хотите, я вам достану кофе без осадка? — пред­ложил Чернов.

Борис Николаевич у самой воды увидел белую гальку. Овальный и четкий контур был удивительно мягок для грубого камня, и казалось, что галька от­лита из звонкого фарфора. Каждая точка поверхности имела изгиб, и каждая линия была дугой. Камень было не отличить от яйца, поэтому он выглядел уютным и домашним.

Не дослушав про кофе без осадка, Борис Николаевич перед удивленным Черновым съехал к воде и взял гальку. В руках она оказалась тяжелой, плотной и гладкой. Он долго рассматривал ее, мочил в воде, ка­тал на руках и затем спрятал в одежду.

Чернов разговаривал с женщинами. Когда Борис Николаевич пополз по берегу, близоруко всматриваясь в камешки, на него никто не обратил внимания, как игравшие на пляже в карты не обращали внимания на море.

  III

Борис Николаевич теперь ждал чего-то хорошего и поэтому был счастлив.

Искупавшись, он рано утром уходил, от поселка по пустынному пляжу и становился похожим на собаку, ищущую спрятанную кость. Он приседал, вставал на четвереньки, делал невероятные зигзаги, заползал в море и вдруг руками копал яму. Карманы тяжелели от гальки, но этим камешкам еще предстоял конкурс на красоту и оригинальность. Часам к одиннадцати Борис Николаевич возвращался домой, держась за ноющую поясницу.

Сегодня в кармане лежала единственная галька. Утром он пополз вдоль самой кромки воды, потом круто свернул, влез на галечную насыпь и понял, что сейчас ее увидит. Иногда он предчувствовал интерес­ных людей, но впервые предугадал камень. И когда увидел, то не поверил, закрыл глаза, взял в руки и только тогда взглянул на него прямо и жадно.

Это был совершенно круглый черный шарик с ан­трацитным блеском. Он лежал на ладони, как миниа­тюрное пушечное ядро, облитое лаком. Лежал, сопри­касаясь с ладонью ровно одной точкой. Шарик был лег­ким, изящным и теплым, как персик.

Дальше Борис Николаевич не пошел, а все утро смотрел на камешек, синее небо и зеленую воду.

Когда он вернулся на пляж, Чернов спросил:

— Где вы гуляете? И сегодня вы не мрачны?

— А вы всех нехохочущих называете мрачными?

Чернов весело и беззлобно рассмеялся. Этот смех ни разу не дал Борису Николаевичу вступить с ним в спор. Тоже улыбнувшись, он неожиданно для себя вынул из кармана ядрышко и протянул Чернову.

— Камень? — спросил Чернов.

— Нет, не камень, а галька.

— Это что! Вот я был в горном музее. Там лежат самородки золота, здоровенные, как поросята.

Борису Николаевичу захотелось спрятать шарик в рот.

Он был почти во всех крупных горных музеях страны. Он знал почти все названия пород и минералов, знал, чем сложен за его спиной Кавказский хребет и как образовалось Черное море. Дома его стол был за­вален абстракционистскими друзами кварца, дымча­тым морионом, волнистой яшмой, молочным халцедо­ном и другими кристаллами, кусками и глыбами всех оттенков. Но то были камин — великолепные и холод­ные. И ему совсем не хотелось думать, что серебри­стый шарик — просто окатанный и отшлифованный морем кусок кварцита.

Борис Николаевич взял маску и спросил Чернова:

— Вы часто удивляетесь?

Чернов посмотрел на него, и было видно, что сейчас-то он удивился:

— Чему?

— Ну, предметам, людям, событиям?

— Видите ли, я вырос в городе, все вижу с дет­ства...

— Гриша, а помнишь, ты удивился, когда я вы­играла холодильник? — сонно спросила жена Чернова.

— Действительно, было неожиданно, — засмеялся Чернов. — А вы чему удивляетесь?

— А он всему, — сказала Вера и подставила солн­цу другой бок. — Прошлым летом ездили за грибами. Боря полдня просидел перед несорванным борови­ком — любовался на него. Так ничего и не набрал, пе­ред людьми было стыдно.

Черновы дружно рассмеялись. Сожженные щеки Бориса Николаевича скрыли прилившую кровь. Он на­дел маску, прыгнул в воду и до тех пор уходил в глу­бину, пока не заболели уши. Когда вынырнул, ему стало легче. Чувства притихли, и только разум изде­вался над самим собой.

Сколько раз Борис Николаевич решал говорить с людьми только о нужном и полезном и все-таки за­тевал странные разговоры. Иногда что-то находило, и он вдруг признавался, что ему никогда не понять, как голос человека бежит по металлическому проводу или летит по воздуху, и, значит, нет никогда тишины. Он признавался, что его всегда будет удивлять транзистор — маленькая коробка, стоявшая в лесу на траве и ни с чем в мире не связанная, но поющая и говоря­щая о всем мире. Сколько бы он ни разобрал схем, ему никогда не осознать, как изображения людей напол­няют воздух и небо, потом появляются в ящике, и, зна­чит, даже в лесу человек не бывает один. О теории относительности, кибернетике и космосе он мог раз­мышлять днями.

Все это было понятно для разума и оставалось за­гадкой для сердца.

Борис Николаевич плыл, делая небольшие нырки. Плыть в маске было хорошо. Вода не застилала глаз и солнечным потоком колыхалась впереди, а внизу ма­нила в прохладную густую синь. На воде лежала сере­бристая пленка с редкими пузырьками воздуха, кото­рая бежала перед маской веселой волной.

Он нырнул поглубже и вдруг увидел впереди что-то большое, светлое и необычное. Прямо на него мед­ленно надвигался голубовато-молочный круглый теле­визионный экран. Он взял влево и увидел необычную красоту...

От этого сияющего купола отходило длинное круг­лое тело, как ножка от шляпки гриба. Ножка состояла из каких-то отсеков, цилиндров, раструбов и была сложной, как ракета. По краям купола-экрана ореолом шевелилась лиловая бахрома. Все это сооружение тре­петало, вздрагивало и плыло, играя бледными оттен­ками моря.

Такую огромную и красивую медузу Борис Нико­лаевич видел впервые. Она не имела ничего общего с теми студенистыми малютками, которые беспомощно шевелились у берега.

Он стал без счету плавать вокруг красавицы меду­зы, но она уходила в открытое море, даже не замечая его. И когда начало сводить ногу, он повернул к бе­регу, глянув в последний раз на одно из великолепий природы.

Борис Николаевич тяжело вышел из воды.

— Боря, ты наволочку не брал? — спросила Вера.

— Какую наволочку? — не сразу понял он.

— Обыкновенную, с подушки.

— Нет, не брал.

— Придется ехать в Сочи за наволочкой...

Он одевался и думал, что ему сегодня дважды по­везло. И не везет ли человеку ежедневно, если он видит солнце, море и воздух?

  IV

Как-то Борис Николаевич проснулся утром от шу­ма. В городе он жил у железной дороги и привык к по­ездам, но этот поезд шумел безостановочно.

Он сорвался с кровати, выскочил на улицу и все понял.

— Это шторм? — радостно спросил он хозяйку.

— Нет, плескается.

Может быть, волны были и небольшие, но других он никогда не видел. Все цвета перемешались. У са­мого берега вода была коричневатой. Подальше, где волны свободно накатывались и подворачивали греб­ни, чтобы пеной выскочить на гальку, вода казалась зеленовато-матовой, будто смешали синьку и молоко. А дальше, до самого горизонта, море было синим с тем­ными до черноты разводами.

Борис Николаевич вдыхал острый холодный ветер и смотрел, как в убегающей пене бешено пляшут мел­кие камешки.

Подошли Вера и Черновы.

— Как, по-вашему, — спросил Борис Николае­вич, — какого цвета волна?

— Цвета морской волны, — сразу ответила Чер­нова.

— Только подумать, что в это море смотрел древ­ний грек, — сказал Чернов, и это была его первая мысль о том море, в котором он ежедневно купался

Вера протянула Борису Николаевичу большую фа­янсовую кружку:

— Набери воды, я пополощу горло.

Она уже поддалась всеобщему культу здоровья, когда бедное человеческое тело беспрерывно насыща­ют солнцем, водой, фруктами и шашлыками.

Он прыгнул вслед за откатившейся волной на мок­рую гальку, рывком ладони сделал лунку, поставил туда чашку и еле успел отскочить. Пена с легким ши­пеньем брызнула из-под разбитой волны и скрыла чашку. Когда пена нехотя уползла, то чашка была полной. Он хотел прыгнуть и взять ее, но неожиданно быстро налетел высокий гребень. Чашка оказалась вы­тянутой из лунки и теперь лежала на боку.

— Боря, чашку уносит! — крикнула Вера.

Он вполне мог схватить ее, но, не двигаясь, смо­трел, что будет дальше. Волна гулко хлопнула, и чашка белым пятном мелькнула в мутной зелени. Когда пена съехала навстречу следующей волне, то на бле­стящей плоской поверхности галечника не было ни чашки, ни лунки.

— Вера, нашу чашку взяло море, — весело сооб­щил Борис Николаевич.

Вера покраснела, и ее прорвало:

— Чего ты, как олух, стоял и смотрел? Чего ты ходишь согнувшись по берегу? Взрослый мужчина собирает камешки — смотреть противно. Вот поэтому и на работе у тебя вида нет!

— Но на работе я не собираю камешки, — удивил­ся он.

— Этого не скроешь. Ну вот, наволочка пропала, теперь чашка. Надо ехать в Сочи.

Борис Николаевич нагнулся и поднял крупную овальную гальку. На ее серой отшлифованной поверх­ности были старательно вычерчены белым кварцем окружности, эллипсы, параболы... Они пересекались, вписывались друг в друга, переплетались в сложные геометрические построения, и это было похоже на ил­люстрацию к научно-фантастическому роману. Такие гальки у него уже были и отличались цветом поля и сложностью чертежа. Была круглая плоская галька, черное тело которой кварц тщательно разграфил для нот. Даже стояло что-то вроде скрипичного ключа. Другая галька — сургучный треугольник с оплавлен­ными углами и аккуратно разлинованной поверхно­стью в косую линейку. А была галька серебристо-се­рой, как сталь на изломе, шар, где тонкими линиями пролегли орбиты, пушистыми хвостиками белели ко­меты и где-то в глубине камня мерцали туманности. Борис Николаевич был уверен, что это маленькая за­стывшая вселенная.

— Так едем завтра в Сочи? И билеты пора брать, — обратилась Вера к Черновым.

  V

Когда они приехали в Сочи, у Бориса Николае­вича возникло ощущение, что он попал в театр на бле­стящую бессюжетную оперетту. Казалось, к вечеру представление кончится и артисты — эти ошалелые косяки нарядных статистов с шоколадной кожей — уйдут переодеваться. А на улицы деловито выскочат рабочие в комбинезонах и начнут разбирать декорации: растас­кивать кубики белоснежно-фанерных дворцов, взвали­вать на плечи картонные пальмы и скатывать в руло­ны волосяные кипарисы.

Вера искала в магазинах экзотику. Она уже купи­ла воронкообразную соломенную шляпу, банку мяса кита с морковкой и охапку листьев эвкалипта. Покуп­ки были интересные, но шляпу Вера повесит дома на видное место, кит будет подан только гостям, а эвка­липт будет лежать в шкафу.

К концу дня измученный Борис Николаевич и бод­рая Вера пришли в шашлычную, где их поджидали Черновы. Они сели за край длинного стола, за кото­рым ужинала шумная компания. Заказали шашлыки и чуть не ящик прохладной минеральной воды.

Борис Николаевич рассматривал веселую компа­нию. Там выделялась женщина строгой породистой красоты: большие серые глаза, прямой нос с нежными ноздрями, заметные губы, легкие скулы и каштановые волосы, небрежно брошенные на плечо. С нее не спу­скал глаз парень с черными усами и неестественно красным лицом. Компания смеялась, но женщина была строга, как и подобает красавице. Только губы выда­вали, что мирское ей не чуждо, и она все видит и все слышит.

Усатый парень поднялся и сказал с хриплым акцен­том:

— Да здравствует Сочи — наша жемчужина!

— Молодец, действительно жемчужина, — согла­сился Чернов.

И вдруг то, что, казалось, пропало за отпуск на­всегда, вспыхнуло горячо и неугасимо. Весь отпуск вмиг сконцентрировался в яркой капле и показался глупым и никчемным. Он почувствовал прилив тихой радости и возвращения к себе. Все стало просто — и стало хорошо.

Борис Николаевич сказал тихо, но внятно:

— Да здравствует Сочи — Мекка всех мещан! Компания удивленно притихла, а Чернов поперх­нулся морской капустой.

— Что такое мека? — спросила красавица красно­-черного парня.

— Город в Турции.

— А я маг из Стамбула, — добавил Борис Никола­евич.

— Боря, перестань, — сказала Вера, но соседний столик уже принял игру.

— Маг, угадайте, чего мы хотим?

— Это просто — развлечений.

Девушка, на которой было очень мало одежды, при­казала:

— Расскажите о нас.

— Среди вас есть красавица.

— Это мы знаем.

— Она прекрасна, как медуза.

— А это хамство.

Парень с усами стал еще красней и крикнул:

— Лубезный маг, за такой звер худо бывает.

— Угадываю, что из вас никто не видел медуз.

— Борис Николаевич, я вас не узнаю! — дернул его за рукав Чернов.

— А это тоже я, — обернулся Борис Николаевич.

— Да, он и такой бывает, — почему-то грустно и тихо подтвердила Вера.

— Так расскажите про меня, — потребовала кра­савица низким приятным голосом.

— Пожалуйста. Вы были замужем, но неудачно.

Ребята и девушки с интересом уставились на Бориса Николаевича.

— Ваш муж был красив, высок и занимал прилич­ное общественное положение. Например, был ученым или военным.

— Аспирантом, — тихо подсказала девушка без одежды.

— Могу заверить, что следующий муж будет высо­ким, красивым и будет занимать высокое обществен­ное положение. Например, ученым или военным. В об­щем, водопроводчика вы не полюбите.

— А вам не кажется, что вы говорите гадости? — взглянула красавица мрачно-серыми глазами.

— О, красавица, люди часто правду называют га­достью.

— Вы так угадываете, как будто с ней знакомы, — сказал кто-то из компании.

— С ней я незнаком, но я знаком с ними. Могу уга­дать, что этот человек совершенно напрасно смотрит на красавицу. Он не вышел для нее рангом...

Стол заметно дрогнул. Усатый встал и подошел к Борису Николаевичу:

— Выдэм, дарагой, поговорым...

— Спасибо, но я не умею драться.

Черновы и Вера поднялись одновременно. Борис Николаевич улыбнулся красавице и поплелся за ними.

В электричке все молчали.

— Разве что-нибудь случилось? — весело спросил Борис Николаевич. — А вы знаете, я еще угадал, по­чему она разошлась с аспирантом, зачем приехала на Юг и что будет с ней в будущем.

Это был первый случай, когда он говорил, а они молчали.

— Вот не думал, что Борис Николаевич может устроить дебош, — сказал Чернов, как говорят о наша­ливших чужих детях.

— Давно собирался вам кое-что сообщить, — дове­рительно нагнулся к Чернову Борис Николаевич. — Я верю, что ваши корабли очень добротны. Но пла­вать на них наверняка неинтересно и нудно, и я бы ни­когда не отплыл на вашем корабле.

  VI

Вера укладывала вещи. Через три часа улетал са­молет. Там, где требовалась мужская рука, Вера звала Чернова.

Борис Николаевич потерянно бродил по комнате, изредка попадая жене под ноги. Наконец все было со­брано и чемодан набит доверху.

Вера на всякий случай спросила:

— Боря, у тебя больше ничего нет?

Он словно ждал вопроса: рухнул на колени, сунул руку под кровать и выволок тяжелый белый мешок.

— Господи, моя наволочка! — ахнула Вера.

Она опустила руку в наволочку и вытащила целую горсть камней. Из горсти торчал сплющенный каме­шек. На его плоских боках самым великим художни­ком были изображены совершенно одинаковые миниа­тюры: четкий ярко-каштановый горизонт, а над ним бледно-зеленоватое, до легкой дрожи на рассвете, небо.

— И ты хочешь это везти в город? Самолетом?

— Хочу, — признался Борис Николаевич.

— Да ты с ума сошел! Здесь килограммов три­дцать каменюг! Выбрасывай немедленно!

— Верочка, не выброшу — пешком понесу, а не вы­брошу.

Он так сказал, что она внимательно на него посмо­трела, бессильно опустилась на кровать и заплакала.

— Вера, успокойся, кое-какие можно выбросить...

— Люди... везут груши... мы... камни... — всхли­пывала она.

Борис Николаевич беспомощно поправлял очки. Ему было и жаль Веру и непонятно, как можно пла­кать из-за лишнего груза.

Она так же внезапно перестала плакать, как и на­чала, вытерла лицо и взялась за вещи. Он знал, что теперь галька будет упакована.

Сказав, что забыл на берегу маску, Борис Нико­лаевич пошел к морю.

Ему хотелось побыть с ним наедине, хотя бы не­сколько минут. Дойдя до безлюдного места, он опу­стился на валун...

Море — великолепный умелец. Им наработаны го­ры декоративной гальки, и оно все работает и работа­ет... Что бы в него ни бросили, оно обязательно при­ложит руки-волны и выбросит на берег смешную фи­гурку из деревяшки, красное яйцо из кирпича или зе­леноватую льдинку из стекла. На берегу встречались окатанные консервные банки, дамские туфли, алюми­ниевые кружки, деревянные весла... Все это приобре­ло мягкие и причудливые формы. Тысячи людей приез­жали сюда и купались в море. Не потому ли так много окатанных людей...

В море, как и в костер, можно смотреть часами. Огромное и могучее, трудно с чем-либо сравнимое, оно спокойно шуршало у ног маленького и хрупкого чело­века. Перед ним был иной прекрасный мир, в который люди еще только учились заглядывать.

Города, народы и цивилизации не могли исчезнуть бесследно, как не может исчезнуть мысль. И ему каза­лось, что в этих вековых волнах спрятано все ушедшее из мира. Поэтому люди немеют перед ним и не могут оторвать глаз, словно пытаются вспомнить то, что ни­когда не вспоминается.

Борис Николаевич встал. Нужно было идти. Он последний раз добежал глазами до горизонта. Затем резко нагнулся, взял серую, самую простую гальку и приложил к щеке. И она прижалась к нему шершавым и теплым боком.