Сонька Золотая Ручка - королева воров

СМОЛЕНСКАЯ ТЮРЬМА

В самом конце 1885 года, после четырех лет жизни «в бегах», Сонька Золотая Ручка была схвачена полицией. Это произошло в Смоленске, где Сонька гастролировала, перемежая налеты на богатых постояльцев гостиничных номеров с кражами в поездах и в ювелирных магазинах. Катастрофа, которая обходила Соньку стороной, все-таки разразилась.

Ее арестовали в гостиничном номере с поличным. На этот раз «гутен морген» не сработал — полиция организовала в гостинице засаду, распространив слух, что постоялец, поселившийся в номере, сказочно богат и большой любитель красивых женщин. Сонька не могла не клюнуть на эту приманку. Она вошла в номер в одеянии горничной, подошла к столу, поглядывая на кровать, где якобы спал постоялец. Но он не спал, а сидел на стуле за дверью, сжимая в руке револьвер. Пред наставленным на нее оружием Соньке ничего не оставалось делать, как покориться.

Ее определили в блок усиленного режима охраны Смоленской тюрьмы, в одиночную камеру. До суда ее не выводили на прогулки, опасаясь побега. Обращались вежливо, но жестко. Ее не били, не угрожали карцером, но и не обращали внимания на ее просьбы. Сонька попросила разрешения написать дочерям — ее просьбу отклонили. Тогда она потребовала права самой нанять адвоката. В этом ей тоже отказали, сообщив, что защищать ее будет назначенный судом юрист. Это означало, что ее лишают любого маневра. Сонька поняла, что попалась окончательно.

Во время судебных слушаний прокурор предъявил Соньке обвинения по десяткам эпизодов. Припомнил все самые громкие ограбления и аферу с домом московского губернатора. Именно в Смоленске Сонька узнала о судьбах своих подельников из клуба «Червонный валет». Именно здесь поняла, что на воле союзников у нее нет.

Когда огласили приговор, Сонька побледнела и едва не упала в обморок. Но все же удержалась на ногах и даже улыбнулась. Приговор был не просто жестким. Он был жестоким. Три года каторжных работ и 40 ударов плетьми. Отягчающим вину обстоятельством был признан побег с мест ссылки.

Адвокат принялся успокаивать Соньку. Мол, приговор был не самым суровым. И каторжных работ уже давно нет — вместо них Соньку определят в каторжную тюрьму, где порядки хоть и строгие, да никто не заставляет работать (это так на самом деле и было). И что 40 ударов плетьми ей не грозит, поскольку каторжанок давно не бьют.

Сонька его не слушала. Она прокручивала в голове планы побега. Ей сообщили, что до лета ее оставят в Смоленской тюрьме — столько занимал срок рассмотрения апелляции. Соньке, наконец, удалось нанять адвоката, который за хороший куш взялся добиться пересмотра дела и если не оправдания Золотой Ручки по всем пунктам обвинения, что было, пожалуй, невозможно, то хотя бы смягчения приговора.

Первые несколько недель Сонька лежала пластом на нарах в своей камере. Когда ей разрешили прогулки, отказывалась и от прогулок. Ей уже было сорок лет. Она заметно раздалась, заматерела. Но сейчас она почти ничего не ела — не было аппетита. Ее охватила апатия. Она махнула на себя рукой. И стала стремительно худеть.

К Соньке вернулась былая стройность. Она снова выглядела хрупкой девочкой. Только в глазах уже не было былого блеска, да волосы серебрились ниточками седины.

Такой ее и увидел тюремный надзиратель, имени которого история не сохранила. Он приносил еду и пытался заговорить с Сонькой. Та не отвечала, лишь отворачивалась к стене. Спустя час надзиратель приходил за посудой и находил еду нетронутой. «Ты бы хоть поела чего-нибудь, бабонька», — горестно говорил Соньке этот человек. Но Золотая Ручка бурчала в ответ что-то нечленораздельное. Мол, отстань, не до тебя.

Надзиратель все приходил и приходил. Он позволял Соньке целый день валяться, не поднимал с нар, как другие охранники.

Выслушивал ее хмурые отговорки, когда Сонька отказывалась от нищи и прогулок. Однажды принес ей горсть слипшихся леденцов. В другой раз — подвинувшую гвоздику. На Пасху — крашеное яичко и простенький платочек. Эти подарки словно отрезвили Соньку. Она совсем ослабла и сильно похудела. И вдруг в нее снова вселилась энергия, которую подельники и сыщики называли «бесовской». Сонька вдруг поняла, что этот молодой солдат в нее… влюблен. Тут же зароились волнующие мысли. И Сонька вернулась к жизни.

Она перестала отказываться от еды, согласилась на прогулки и даже начала прихорашиваться. В мае 1886 года она уже разговаривала со своим надзирателем. И разговоры эти носили все более доверительный, даже интимный характер. Наступил момент, когда охранник запер дверь камеры изнутри и прилег на нары вместе с Сонькой. И все изменилось.

Золотая Ручка, эта лживая аферистка, умевшая изобразить любое чувство, почувствовала дыхание вожделенной свободы. Она обнимала этого наивного, темного человека, открывшего ей свое сердце, и думала о том, как убежать из этой опостылевшей тюрьмы.

Своего воздыхателя Сонька слушала вполуха. Он рассказывал ей о своем сиротском существовании. О том, что нет на свете души, которая его бы любила. И на вопрос — будет ли любить его она — отвечала рассеянно — да, да, буду. А сама в этот момент думала, куда податься после тюрьмы. Выбирала город, где было бы легко затеряться, но где ее знали местные воры и налетчики.

В самом конце июня стало известно, что до этапирования осталось около трех дней. Апелляция ничего не принесла. В пересмотре дела Соньке отказали. Адвокат лишь развел руками — слишком много она натворила бед, чтобы рассчитывать на снисхождение судьи.

Сонька стала подталкивать своего воздыхателя к решительным действиям. Оттягивать побег было невозможно — тюрьма пришла в движение, готовясь к отправке осужденных к местам отбывания наказания.

Утром 30 июня 1886 года надзиратель принес в камеру Соньки солдатские башмаки и длинную серую шинель. Облачившись в эти одежды, Золотая Ручка стала похожей на низенького служивого из тюремной охраны. Влюбленный надзиратель подпоясал ее ремнем и они двинулись по тюремному коридору к выходу.

«Кто там у тебя?» — спросил дежурный у ворот. «Наш, — ответил надзиратель. — Веду в баню». Дежурный лишь кивнул и отпер замок. Надзиратель и Сонька вышли наружу.

Занимался теплый солнечный день. Соньку охватил приступ веселья. «Баня! — засмеялась она. — В девятом часу утра!» Надзиратель криво улыбнулся. Он быстро уводил Соньку проулками подальше от тюрьмы. Потом остановился. Повернул ее к себе лицом, обнял и поцеловал. Сонька ощутила губами горечь его прокуренных усов. И подумала, что больше этого человека никогда не увидит.

Надзиратель полез в карман. Достал узелок. Развязал концы тряпицы и протянул Золотой Ручке смятые ассигнации. «Здесь триста рублей. Все, что у меня есть. Купи себе платье. Вечером, как условились, жди меня у трактира. Поедем ко мне в деревню. Авось, не найдут…» Сонька взяла деньги. И пошла прочь. Но, сделав несколько шагов, вернулась. И крепко поцеловала надзирателя. Это было все, что она могла для него сделать.

Вечером, когда надзиратель топтался у входа в трактир, до боли в глазах всматриваясь в темноту, Софья Блювштейн сидела в вагоне третьего класса московского поезда и безучастно смотрела в окно. Она совсем не думала об оставленном ею надзирателе. Он свое дело сделал. Что с ним будет, ее не волновало. Она беспокоилась только за свою жизнь.

Ее и надзирателя хватились в тот же день. Вечером организовали поиски. А на утро следующего дня надзиратель явился с повинной. Честно рассказал, как все случилось. Не утаил ничего, в том числе и то, что отдал Золотой Ручке все деньги, что у него были.

«Эх, простофиля!» — воскликнул начальник тюрьмы. И вскоре бывший надзиратель стал заключенным той же тюрьмы, в которой столько лет служил верой и правдой. Его судили. Приговорили к арестантской роте. Что с ним было дальше, никто не знает.

А Сонька, снова вдохнув воздух свободы, решила во что бы то ни стало вернуть себе былую славу лучшей воровки России. Погуляв по Москве и выудив из карманов богатых москвичей несколько сотен рублей, она приоделась, сделала себе новый фальшивый паспорт. И отправилась в Нижний Новгород, рассчитывая поспеть к ежегодной ярмарке, которая открывалась 15 июля.

Она неплохо «погуляла» в то лето. Провернула несколько дел, ограбив нескольких купцов, приехавших на ярмарку со своим товаром. Провела несколько комбинаций попроще, в том числе и «гутен моргенов», благо она снова выглядела молодо, подтянуто, словно к ней вернулась юность. Действовала без обычной для нее осторожности, даже нагло. И явно не рассчитала свою способность уходить от преследования.

На этот раз сыщики действовали аккуратно и без спешки. Они выследили Соньку, но решили сразу ее не брать — усыпить ее бдительность и взять, как и в прошлый раз, с поличным. Несколько раз они теряли ее из виду. Но Золотая Ручка снова появлялась в нижегородских гостиницах — слишком уж большие деньги проходили через этот город. А от денег она отказаться не могла.

Наконец, в самом начале ноября 1886 года ее взяли прямо в номере гостиницы на окраине Нижнего, где жила в ту пору Сонька. Вломились в номер, не дав Золотой Ручке опомниться. Навалились на нее, скрутили и без всяких церемоний выволокли наружу. Сонька пыталась сопротивляться, но лишь озлобила полицейских. Ее сильно избили.

В Нижнем ее поместили в местную тюрьму, выделив самую надежную, самую охраняемую камеру. У дверей камеры постоянно дежурили два охранника — один следил за другим, чтобы никто из них не вступал в диалог с Сонькой.

В 1887 году, в конце зимы, Золотая Ручка была этапирована в Москву. Ей предстоял очередной суд, на этот раз последний в ее судьбе. Она уже не дичилась, не замыкалась в себе. Полагала, что при случае снова сможет бежать. И на этот раз ошибалась — случая больше не подвернется. А когда она попытается сбежать с каторги, ее будут ловить и так бить, что едва не искалечат.

Впереди у Золотой Ручки были тягчайшие испытания. Такие испытания, какие вряд ли могла бы вынести любая другая женщина. Не вынесла и она. Сломалась. Утратила былую легкость и веру в свои силы. Все, кто видел Соньку до отправки на каторгу и после (а таких было немного), говорили, что она изменилась до неузнаваемости. Была одна женщина, стала совсем другая. И это неудивительно. Тюрьма и каторга способны изменить кого угодно.