Сто имён одной воровки

Глава I. Актёры и представления. Часть I

На площади у церкви святого страстотерпца Петреллия, что в портовом районе нижней части славного города Портамера, собралась толпа. Были здесь в основном тучные торговки в замаранных передниках поверх тёмных юбок, мужики из порта — грузчики да вязальщики снастей, подозрительного вида юнцы, наверняка прятавшие кинжалы в замусоленных рукавах рубах, нищенствующие старики да десяток оборванных пацанят, сновавших в толпе и то и дело отхватывавших пинки да подзатыльники. Люди шумели и гомонили, бабы толкались локтями, мужики жевали вонючий табак, плевались и сыпали отборными ругательствами. За всем этим шумом голос городского глашатая, стоявшего рядом с новеньким, только поставленным позорным столбом, был едва различим.

— Во славу нашего доброго короля Огиделия III и от имени градоначальника благородного господина Викантия объявляется указ…

Заслышав имя короля, толпа одобрительно зашумела, старик с искривленной спиной затряс клюкой, какая-то тощая девица даже сдернула с головы чепчик и замахала им, но как только прозвучало имя градоначальника, бабы недовольно заворчали, а старик сплюнул себе под ноги. В этот момент с одной из примыкавших к площади улиц завернул кортеж мибийского купца Дал Аг Абура — деревянный портшез, отделанный тонкой резьбой и закрытый парчовыми занавесями, несли четверо мускулистых, по пояс обнаженных мужчин. По сторонам портшеза шли несколько наёмников в коже и с саблями на поясах, а позади — носильщики, тащившие окованные железом сундуки. Кортеж остановился, и из-за занавеси высунулось заинтересованное лицо купца — смуглого носатого мужчины в широкополой шляпе, украшенной разноцветными перьями и сетчатой вуалью, спадавшей к шее купца и призванной защищать его от вездесущей надоедливой мибийской мошкары, правда, в Портамере та вуаль была ему без надобности и выглядела скорее забавно, особенно для местных жителей.

— …считает своим высочайшим долгом выжечь сей гнойник и вырезать зловонную опухоль с тела славного города Портамера…

Резная дверь портшеза открылась, рука одного из носильщиков откинула плотную занавесь, и господин Дал Аг Абур, пыхтя и бормоча что-то себе под нос, вылез из портшеза. Сложив руки с толстыми пальцами, унизанными перстнями, на объемном животе, обтянутом белым одеянием, больше похожим на ночное женское платье, он со всем возможным вниманием стал слушать глашатая. Стайка мальчишек-оборванцев отделилась от толпы и побежала к купцу, видимо, в надежде выпросить у того пару медяков милостыни.

— … каждый член этой распоясавшейся шайки бандитов и еретиков объявляется преступником и заочно приговаривается к смерти…

Толпа загудела и заулюлюкала, бабы радостно завизжали, а трое молодчиков наоборот, с недовольными лицами принялись что-то обсуждать, склонившись головами друг к другу. Мибийский купец расплылся в улыбке и похлопал себя по животу. Из открытых дверей церкви на высокие ступени вышли два небесных брата в лазурных рясах, которых шум на площади, вероятно, отвлёк от творения молитвы или же от других дланеугодных дел. Сложив руки на груди, они с хмурыми лицами оглядели толпу, но почти сразу же вернулись обратно в церковь — возможно, от того, что переменившийся ветер принёс на площадь смрад забитого мусором Восточного канала. Канал этот выкопали давно, пожалуй, во времена ещё до Небесного Единения. Тогда он снабжал Портамер питьевой водой из реки Тант. Но город рос быстро, ширился и разрастался, взбираясь все выше и выше по Сигнальному утесу, на котором раньше стоял один лишь маяк, а нынче во всём своём великолепии раскинулся Верхний Город, отделённый от Нижнего высокой каменной стеной. Вокруг канала построили мануфактуры для нужд Портамерских верфей, и их сточные воды превратили канал в зловонную, заполненную нечистотами канаву. Для нужд города теперь работала сеть водонапорных башен, связанных подземными трубами, воду в которые накачивали из реки хитроумные колдовские устройства, работу которых поддерживали местные чародеи.

— …будут допрошены под пыткой…

Крики толпы стали ещё громче, стража купца начала было отгонять от своего господина мальчишек-попрошаек, недвусмысленно показывая им сабли и крепкие кулаки, обтянутые плотными кожаными перчатками с железными пластинами на костяшках пальцев, но купец Дал Аг Абур, видимо, чем-то весьма обрадованный, махнул страже рукой, полез в портшез, достал оттуда увесистый кошель и бросил толпе мальчишек горсть медных монет.

— …выставлен на два дня на поругание толпе, а затем четвертован…

Толпа, радуясь обещанным кровавым развлечениям, взревела, мужики затрясли кулаками, кривой старик стал размахивать клюкой, словно саблей. Какой-то юнец в подбитом бархатом плаще и забавной клетчатой шапочке, которые обычно носят студенты Мидделейского университета, взял под локоток свою хорошенькую спутницу и начал увлечённо ей рассказывать о бесчеловечности и бессмысленности практики публичной смертной казни и о том, как жизненно необходимо для королевства поскорее отказаться от этого пережитка тёмных времен. Спутница улыбалась ему и кивала головой, тряся золотисто-рыжими кудрями, но вряд ли понимала и половину того, что говорил ей юноша. Окружавшие мибийского купца мальчишки бросились подбирать покатившиеся по булыжной мостовой монетки, двое из них, носившие палки на поясе наподобие сабель, выхватили их и стали отгонять других пацанят от своей добычи, ещё один мальчик, в натянутом чуть ли не на самый нос колпаке и зажатым в ладони увесистым камнем, ползал прямо под ногами господина купца и выковыривал монеты из грязи.

— …таким образом, благородный господин Викантий совсем скоро избавит наш славный город от этой чумы, называющей себя «Гильдией Воров»!

Закончив речь, глашатай откланялся, забрался в седло своего коня и спешно покинул площадь, толпа потихоньку стала расходиться, господин Дал Аг Абур довольно рассмеялся и вернулся в портшез. Мальчишка в колпаке, камень которого теперь оттягивал карман его грязных широких штанов, подобрал ещё одну монетку, застрявшую ребром между булыжниками мостовой, поднялся, отряхнулся и проводил взглядом удалявшийся кортеж купца.

— Не слушайте их! Нет никакой «Гильдии»! Это всё заговор! — какой-то старик с бельмом на глазу и гнилыми зубами забрался на помост и затряс иссушенной рукой.

Он всё продолжал кричать о заговоре, и из его рта во все стороны летела желтоватая пена. Мальчишка в колпаке утёр рукавом рубахи нос, посмотрел на сумасшедшего старика, к которому уже, лениво и вразвалочку, приближались двое стражников в бело-оранжевых мундирах, развернулся и пустился наутёк с площади.

Мальчишка миновал небольшой проулок и выскочил на оживлённую улицу Канатчиков. Оглядевшись, он побежал по улице вверх, в сторону более богатого Рыночного района, ловко уворачиваясь от скрипучих телег и всадников. Свернув ещё пару раз, он перешёл на быстрый шаг, поправил колпак на голове, пересёк утоптанную площадку вокруг одной из водонапорных башен Нижнего города, где толпа женщин с вёдрами на длинных шестах, перекинутых через плечи, набирала воду, и протиснулся в длинный проход между домами, заваленный разбитыми деревянными ящиками. Для того, чтобы пройти по этому проходу, мальчишке потребовалось бы не больше минуты, но ни через минуту, ни через пять, ни через десять с другой стороны он не появился.

Зато вместо мальчишки оттуда вышла невысокая худенькая девушка в светло-сером платье с белым, обшитым узкими оборками фартуком и с аккуратным чепцом на голове. Плетёная корзина в её руке, накрытая платком, и кошель, привязанный к поясу, а ещё, пусть и скромный, но изящный покрой платья выдавали в ней служанку кого-то из благородных господ Верхнего города, отправившуюся на рынок за свежими овощами и травами.

Правда, к рынку она не свернула, а пошла по улице Пряностей, мимо множества лавок, торговавших заморскими деликатесами, духами, цветочным мылом и огненным лоранским перцем, приправой столь острой, что, как поговаривали, если съесть его слишком много, то можно и в огнедышащего дракона превратиться, хотя, с чуть большей вероятностью — умереть от прободения кишок. Каблучки девушки звонко цокали по булыжникам мостовой, ленты на чепчике колыхались в такт её бодрым шагам, и какой-то юнец, отиравшийся возле лавки табачника, засвистел ей вслед. Девушка чуть улыбнулась, но не ответила ему и не задержалась ни на секунду, да и ни в одну лавку так и не заглянула. Пересекая площадь перед церковью святой подвижницы Алексии, она, как и положено любой благочестивой девице, на секунду замерла перед высокими дверями, которые, распахнувшись, открывали вид на золочёный алтарь, осенила свой лоб раскрытой ладонью, чуть склонившись, и что-то быстро прошептала, после чего поспешила в тёмный проулок, столь узкий, что в нём вряд ли могли разминуться два человека. В том проулке она спустилась по каменной лестнице к ничем не примечательной двери, пальцами нащупала едва различимый барельеф, нажала на него и немного повернула. Дверь бесшумно скользнула в сторону, и девушка нырнула в открывшуюся ей тьму.

Внутри был сущий бардак. Дело в том, что «Гильдия Воров», заботясь о собственной безопасности, меняла местоположение своей штаб-квартиры как минимум раз в году. Укромных мест и потайных убежищ в таком большом городе, как Портамер, было в избытке, и проблем с поиском нового обиталища у гильдии никогда не было, но, конечно, каждый переезд выливался в настоящий кошмар.

Большой общий зал, освещённый множеством свечей на залитых воском тележных колесах, висевших под низким сводчатым потолком, был заставлен разномастными столами и стульями, которые, казалось, притащили сюда едва ли не со всех краёв Тарсии. Вдоль стен громоздились ящики и бочки, наспех сколоченные полки ломились от разномастного скарба — множества книг в кожаных и бархатных переплётах, украшенных витиеватыми уголками и застёжками, фарфоровой посуды, подсвечников, шкатулок и ваз; то тут, то там возвышались пирамиды из рулонов дорогих тканей. Пахло пылью, плесенью и горелыми фитилями. Из-за раскрытых дверей в глубине зала периодически раздавались звуки перетаскиваемой мебели, и иногда — грохот от падения чего-то тяжёлого, после чего слышалась отборная ругань. В алькове у дальней стены двое мужчин играли в гонт, ещё один примостился на кушетке и спал с открытым ртом. Ближе ко входу, за большим круглым столом, сидело ещё трое человек. Одна из них — девушка не старше двадцати лет, с вытянутым лицом и светлыми волосами, заплетёнными в длинную косу, — подняла взгляд, положила на блюдце перед собой наполовину очищенный апельсин и улыбнулась вошедшей в зал девушке в платье служанки.

— Ну что, Мия, с успехом?

Мия с нескрываемым наслаждением стянула с головы чепец, отчего её каштановые кудри в беспорядке рассыпались по плечам, подошла к столу и, откинув покрывавший корзинку платок, достала из неё увесистый округлый предмет — то ли целиком сделанный из золота, то ли позолоченный, — инкрустированный блестящими драгоценными камнями.

— Вполне. Ваган, — она кивнула сидевшему напротив мужчине средних лет с завитыми золотистыми волосами, уложенными в изящную прическу по последней моде, и одетому столь изысканно, что ему впору бы было прямо сейчас отбыть на приём в королевский дворец, — это ведь оно?

Ваган элегантным жестом, слегка оттопырив мизинец и прижав большой палец к ладони, протянул руку и подхватил из рук Мии предмет, затем нажал на едва заметную кнопку, и украшенная бриллиантами крышка откинулась. Под крышкой на расчерченной цифрами поверхности чуть подрагивала маленькая ромбовидная стрелочка.

— Весьма любопытная вещица. Ежели господин купец пожелает вернуть эту безделицу себе, ему придется оплатить нашу пошлину, от уплаты которой он, видимо, по глупости и недальновидности, решил отказаться, — Ваган захлопнул крышку и положил компас на стол перед собой. — Возможно даже, что и в двойном размере. Хорошая работа, Кудряшка.

Пожав плечами, Мия улыбнулась и подошла к стоящей в стенной нише статуэтке женщины с кошачьей маской на лице и разведёнными в стороны руками, вырезанной из дерева. На руках статуэтки висели цепочки, серьги, кольца и прочие драгоценные побрякушки, а у её ног лежала груда серебряных и медных монеток. Мия опустилась перед идолом на колени, платье её немного задралось, открыв вид на совсем не подобающие служанке из благородного дома чёрные кожаные сапоги, высокие голенища которых в нескольких местах перекрещивали тонкие ремешки с блестящими пряжками. Она расстегнула одну из пряжек, вытянула из потайного кармашка под ней тонкое золотое колечко, стянутое давеча на рынке у какой-то купцовой дочки, повесила его на руку богини Демитии и принялась молиться.

— Три бочки тюленьего, две бочки медвежьего и одна бочка гусиного жира, пятнадцать мешков муки, масло лампадное… — сидевшая рядом с Ваганом темноволосая женщина с жёстким, словно вырубленным из камня лицом, и тонкими губами, оторвалась от лежавшей перед ней пухлой амбарной книги, щёлкнула парой деревянных костяшек на счётах и вздохнула. — Ваган, это легче выбросить, чем хранить.

Тот ничего не ответил, лишь слегка взмахнул рукой, взял со стола пилочку с серебряной рукоятью и принялся полировать ногти. Светловолосая девушка дочистила апельсин, разделила его на дольки и положила на блюдце перед Ваганом. Из глубины зала раздался звук чьего-то падения и ругательства.

Закончив молитву, Мия поднялась, подошла к столу и потянулась за апельсиновой долькой, светловолосая девушка попыталась хлопнуть её по пальцам, но Мия успела отдёрнуть руку.

— Э, не тебе.

— Пусть берёт, Ида, она заслужила.

Схватив пару долек, Мия довольно ухмыльнулась и плюхнулась в стоящее за соседним столом кресло. Устроившись поудобней, закинула ноги на стол, отчего подол платья задрался совсем уж неподобающим образом, обнажив, правда, не розовые девичьи бёдра и не белое полотно нижних панталон, а тёмно-серую ткань бриджей, плотно облегавших её худые ноги.

— Я заслужила не только апельсин. Что насчёт серебра? — спросила она, медленно пережёвывая сочную мякоть.

Ваган отложил пилочку, полюбовался полученным результатом, сгибая и разгибая пальцы, и спросил:

— Кудряшка, ты в порту в последнее время ничего странного не заметила?

— Нет. Не было меня там, я мибийца выслеживала, а он три дня в порт не заявлялся.

— Ну конечно. Новостей тоже не слыхала? Может, что про указ градоначальника?

— К чему ты клонишь? — Мия обернулась к нему, вопросительно подняла бровь и слизнула с пальца капельку апельсинового сока, внутренне усмехнувшись той гримасе отвращения, которая исказила лицо Вагана после этого нехитрого действия. — Я слыхала, глашатай сегодня на площади опять грозил четвертованием, ну так не первый раз же.

— В этот раз всё серьёзней, Кудряшка. Господин Хаммаран-его-забери градоначальник решил всерьёз объявить гильдии войну. Он не просто очередным указом в очередной раз объявил нас вне закона. Он своим высочайшим указом ввёл в порт Портамерский кавалерийский полк.

— Лошади все причалы обосрали, — поддакнула ему Ида.

— Если бы дело было только в лошадином дерьме, — Ваган подцепил остриём маленького кинжала одну из апельсиновых долек и аккуратно положил в рот, внимательно следя за тем, чтобы ни капли сока не попало ни на его кружевные манжеты, ни на пышное жабо, заколотое брошью с крупным рубином. — Крысята второй день сидят по норам, кавалерия следит за порядком в порту столь пристально, что даже матросы справляют нужду исключительно в отхожих местах, а не там, где пожелают. Ещё немного — и купцы вправду решат, что могут не платить гильдии нашу пошлину.

— Двадцать пар женских панталон белого шёлку, отделаны лентами, кружевом и речным жемчугом, — снова забубнила темноволосая женщина, расправляя перед собой лист пергамента, — и зачем они нам нужны?

— Карсия, не до панталон сейчас, пусть лежат, — отмахнулся от неё Ваган.

Мия сильнее откинулась в кресле, растопыренными пальцами расчёсывая свои кудри и обдумывая услышанное. Да, молодой градоначальник, благородный господин Викантий, присланный в Портамер всего-то пару лун назад, за любое дело брался с небывалым рвением и усердием, да вот пользы никакой от того не было. Первой его гениальной идеей стало решение пополнить казну за счёт введения налога на использование городской канализации. В один день он выпустил указ и выставил рядом с каждым канализационным люком в Нижнем городе городскую стражу и злосчастную Портамерскую кавалерию, которые должны были неусыпно следить за тем, чтобы ни один ночной горшок не был опорожнён без должной за то оплаты. На что рассчитывал господин Викантий, до сих пор не было ясно, горожане, не будь дураками, платить не собирались, и через пару дней весь Нижний город уже утопал в текущих по улицам потоках нечистот, которые горожане выливали иногда и прямо из окон, и с балконов. Налог отменили лишь через несколько недель, когда на приём к господину градоначальнику выстроились почти все благородные господа Портамера. Конечно, жители Верхнего города, где к каждому особняку были подведены подземные трубы, плевать хотели на утопающий в отбросах Нижний город, но и они страдали от невозможности не зажимая носы надушенными платками посетить Портамерский театр, многочисленные лавки заморских купцов, да даже дома их неблагородных любовниц и любовников. А теперь вот, господин Викантий решил бросить вызов гильдии, и ничем хорошим это закончиться не могло, причём для градоначальника — в первую очередь.

— И что же мы будем делать? — Мия вздохнула, поднялась из кресла, подошла к столу Вагана и забросила в рот ещё пару апельсиновых долек.

— Вот я и думаю, Кудряшка, что же нам теперь делать. Можем ли мы как-либо… м-м-м, воздействовать на господина градоначальника, ко всему тому, ещё и являющегося родственником короля.

— Шестым в очереди на престол, — вставила Ида

— Или же третьим, смотря как считать, — продолжил Ваган, — так вот, быть может, кто-то знает, есть ли у нашего достопочтенного градоначальника какие-либо… м-м-м, слабые места?

Мия хотела было сказать, что главная слабость благородного господина, — это его глупость, но её внезапно перебила Карсия.

— Не знаю ничего про слабые места, но господин Викантий с первого своего дня здесь не пропускал ни одного представления в Портамерском театре. Я и сама видела его в главной ложе. Кстати, кто знает, зачем нам сорок мотков пеньковой верёвки? Кого мы собираемся вешать? Тут на весь Портамер хватит.

Мия с удивлением взглянула на женщину. Вот уж не думала она, что суровая, вечно всем недовольная Карсия, даже в городе носящая мужскую одежду и саблю у пояса, интересовалась театром. Нет, правда, если бы Мию ещё вчера кто спросил, знает ли правая рука Вагана вообще о существовании театра, она бы уверенно ответила «нет».

— Любопытно, Карси, любопытно… Театр, значит.

— Может, у него роман с какой актриской? С той молоденькой блондиночкой, играющей в новой постановке роль Розалии?

— Это может пригодиться. Кудряшка! — Ваган резко повернулся и кивнул Мии головой. — Сходи-ка, покрутись у театра, может, что узнаешь.

Она не стала возражать, хотя после трёх дней слежки за мибийским купцом ей больше всего хотелось принять тёплую ванну или, на крайний случай, сходить в общественную баню, залезть в кровать в своей маленькой комнатке в мансарде под самой крышей и не вылезать из неё до следующего утра. Заправив непослушные кудри под ненавистный чепец, оправив фартук и нацепив на лицо кроткое и смиренное выражение, подобающее служанке из благородного дома, Мия подхватила плетёную корзину и поспешила к театру. Последнее, что она услышала перед тем, как за ней закрылась хитрая дверь с замком-барельефом, были новые возмущения Карсии о том, что им совсем негде хранить тридцать коробок чародейских фейерверков из Серенгара, да и кому они вообще нужны, эти фейерверки? И неужели тарсийские чародеи столь никудышны, что даже такую ерунду приходится везти аж из-за океана?