Сто имён одной воровки

Глава XI. Старые раны и свежие шрамы. Часть III

Если он что и ответил, то Мия того не расслышала — подруга захлопнула дверь и закрыла её на засов, а потом обернулась и спросила:

— Мышонок, тебя прям не узнать. Что случилось-то, помер кто или стащить какую-нибудь безделицу не получилось, и теперь Ваган на тебя гневается?

Подруга говорила с таким участием и заботой в голосе, что у Мии не получилось не улыбнуться. Но рассказать хоть что-то язык не поворачивался.

— Да так… за тебя вот переживаю, — Мия потянулась рукой к своей шее.

— Ай, ерунда, заживёт, — отмахнулась Булочка. — Ты за меня не беспокойся, я и не такого на своём веку видала, меня этим не проберёшь. Я ещё на твоей свадьбе намерена всё вино выпить!

— Скажешь тоже, на свадьбе! Кому я нужна-то? С костлявой задницей да…

Тут Мия запнулась и прикусила губу. В ушах зазвучал хриплый голос, обладатель которого с таким пренебрежением высказывал что-то о её фигуре, волосах и прочем. От внезапно нахлынувшей жалости к себе засвербело в горле.

— Да хоть кому! Думаешь, мало мужиков на тебя смотрят да облизываются?

— И что мне с тех облизываний? Чего от них ждать-то, в лучшем случае одной ночи, а большинству и пяти минут в укромном месте хватает.

— Мышонок, ты сама-то пробовала с кем дольше, чем на одну ночь остаться? А не сбегать под утро раньше солнышка? Ты же сама от чувств бежишь, лишь бы не…

— И ничего я не бегу! — выпалила Мия, но тут же замолчала и поджала губы.

От слов подруги где-то под сердцем почти болезненно потянуло. А ведь Булочка права, да только Мия никогда о том раньше не думала. Все её увлечения оказывались мимолётными и длились недолго. Даже к самым симпатичным парням, какими бы умелыми любовниками они ни оказывались, после одной-двух ночей она охладевала и предпочитала больше никогда с ними не встречаться. Словно боялась, что, если замешкается хоть на секунду, — пропадёт. А может, искала что-то такое, о чём сама не знала. И так ни разу и не нашла. Булочка, как видно, почувствовав её смятение, подошла к Мие сзади, перегнулась через спинку кресла и крепко обняла, сплетя руки на груди.

— Тебе влюбиться нужно, — зашептала подруга почти в самое ухо. — И чтобы тебя любили больше жизни, то даже поважнее будет. Чтоб сердечко твоё замороженное оттаяло. Только нормального мужика найти, не мудака отборного, каким тот хорёк был. Или как его там…

— Хорёк? — Мия обернулась и с сомнением глянула на подругу, но так и не смогла понять, о чём речь.

— Да этот, как его…

Тут голос её опять сорвался на хрип, перемежавшийся лающим кашлем. Булочка подошла к стоящему на столике графину, плеснула в бокал вина и парой глотков осушила его. Потом потёрла горло и продолжила:

— Рыжий такой. Которому ты невинность свою вручила.

— Лисом его звали, — буркнула Мия.

— Да, точно! А я всё Хорёк да Хорёк. Хотя Хорьком-то он и был, ещё каким. Вы, две мелкие глупыхи! Сиськи ещё не отрастили, — тут Булочка бросила взгляд на скрытую под служаночьим платьем грудь Мии, — правда, ты ими до сих пор не обзавелась, а уже за ним с задранными юбками бегали. Ты же мне все уши тогда прожужжала этим Лисом.

— Погоди. В смысле мы?

— Так ты и Ида. Ты-то мне всё пела, какой Лис замечательный, как вы поженитесь и домик у речки себе справите. А Ида мечтала, чтоб он в Гильдии её продвинул, будто он там кем важным был, а не обормотом портовым. А как прознала, что Лис с неё на тебя перескочил, так первосортным дерьмом тебя поливать принялась. Всё твердила, что ты шлюха и у неё любимого увела, и она тебе этого с рук не спустит. Тоже мне любимый, ни одной крысёнки не пропустил… Он же сперва её оприходовал, потом тебя…

— А потом казнили Тилль, — глухо ответила Мия.

— Да. А он пока не помер так и прыгал с одной на другую, как блоха на аркане.

А она и не знала. Даже не догадывалась, что Ида и Лис… Мия опустила голову, почти упершись подбородком в грудь, словно в попытке заглянуть вглубь себя, найти там… Ревность? Обиду? Злость? Но ничего этого не чувствовала. Словно и впрямь сердце у неё заледенело.

Если бы она тогда знала, смогла бы его отвергнуть? Смогла бы не влюбиться в улыбчивого и красивого парня, так настойчиво за ней увивавшегося? Если бы знала, что до неё он также увивался за подругой, да и не только за ней. Вряд ли. Даже если бы Булочка тогда сказала… Она, такая молоденькая и наивная, ей бы просто не поверила. Мия всхлипнула и обхватила себя за плечи, так, что ногти впились в кожу даже сквозь ткань платья и нижней рубашки. Воспоминания о тех днях, так некстати освежившиеся после эликсира Лаки, вновь закружили её в горестном водовороте, такие яркие и живые, будто всё только вчера и было. Но образ Лиса, которого она, правда, думала, что любила, осталось размытым, туманным пятном. А перед глазами раз за разом вставало заплаканное лицо Тилль, её тоненькие ручки, и золотая монетка на ладони стражника. Это её вина. Она должна была…

— Дура я, Булочка, дурой была да ей видимо и осталась. Не любовь то была, не любила я его. Я Тилль любила, да не уберегла.

Мия встала из кресла и отбросила подушку, пытаясь не замечать дрожь в ногах и подступавшие слёзы. Зачем ей то проклятущее зеркало, если так многое хочется навсегда забыть, чтобы больше не рвать себе сердце. Что она там могла бы увидеть? Ещё больше боли?

— Да и не нужен мне никто. Какая уж мне любовь, — бросила она, выходя из будуара.

Вместе с сумерками на Портамер опустился густой туман. Словно древний монстр, поднявшийся из морских глубин, он захватил город, и по улицам расползлись его стылые щупальца, так и норовившие забраться под юбки, схватить за ноги и утащить во тьму. Отсыревшая шерсть платья липла к телу, ноги скользили по мокрым булыжникам мостовой, Мия поминутно ёжилась и надеялась лишь, что она не растянется на земле и не расшибет голову об камни.

Дорогу было не разобрать, и шла она скорее по памяти, петляя в лабиринте улиц и переулков, заволоченных туманом, из которого то и дело выныривали спешившие по домам горожане. Иногда мимо проезжали дребезжащие экипажи, и горящие на козлах масляные лампы казались глазами рыскавших во тьме невиданных чудовищ.

В какой-то момент показалось, что она никогда не выберется из этого тумана. Потеряется в нём и растворится, смешается с серой холодной дымкой, будто та не висящая в воздухе водяная пыль, а разлившаяся едкая кислота, какой иногда проверяют, не фальшиво ли золото. Она чувствовала себя потерянной и отчего-то всё возвращалась и возвращалась мыслями к своим самым ранним воспоминаниям, после эликсира ставшими столь яркими, словно с тех пор прошло не больше пары дней. Воспоминаниям о приюте матушки Келты.

Все они в том приюте были испуганными и потерянными. По началу, хоть каждому ребенку и полагалась своя койка с набитым соломой матрацем и худым одеялом, они собирались вместе, по трое-четверо на одной кровати, жались друг к другу, то ли от холода, то ли от гудящей внутри пустоты. Словно были они маленькими тыковками, из которых рачительная хозяйка выскребла всю мякоть с семенами, оставив их полыми, хрупкими и до звона тонкими, готовыми разломиться от одного лёгкого щелчка. И сейчас словно та пустота вернулась к ней, пробралась под кожу, облепила тело ледяной паутиной, обвила ею сердце и стянула горло.

Уже на повороте к улице Аптекарей навстречу из тумана появился высокий, широкоплечий мужчина с завязанными в хвост волосами и в длинной тёмной мантии. Ужас сжал горло Мии так, что она не смогла бы выговорить ни слова, а живот словно сковало льдом, которым в самые холодные зимние ночи покрываются лужи на мостовой. Она только и смогла, что отшатнуться и вжалась спиной в стену какого-то дома, словно пытаясь слиться с ней. Мужчина прошёл мимо. Его длинные волосы оказались наполовину седыми, а вместо мантии за спиной колыхался плащ. Мия проводила взглядом его спину, пока она не растворилась в тумане, а потом лихорадочно засмеялась, прикрывая рот ладонью. Правда, те булькающие звуки, которые вырывались из горла, мало кто мог бы назвать смехом. Рука напомнила о себе ноющей болью, Мия зажмурилась, схватилась за предплечье и осела на землю, прямо в лужу натёкшей с крыши дождевой воды. Сердце колотилось как бешеное.

Неужели теперь она всегда будет бояться? Что он её выследит, найдет, поймает и… Перед глазами промелькнули омерзительные картины того, что обозлённый чародей может с ней сделать. Рука потянулась к груди и сжала висевший под платьем амулет, но и он не принёс успокоения. Чародей расправится с ней и без всякой магии, в том можно было не сомневаться.

Когда сердце чуть успокоилось и перестало грохотать в ушах, Мия кое-как поднялась, цепляясь за щербатые кирпичи стены, и нетвёрдой походкой направилась к дому. Лавка Лаккии уже была закрыта, но за мутными стёклами горел свет. Мия открыла дверь чёрного хода, на ощупь пересекла тёмную кухню, вошла в помещение лавки и обомлела.

Здесь было светло как днём. От разведённого камина тянуло теплом, горели все свечи, что только можно было найти в доме, а в воздухе пахло… выпечкой? И это у Лаки, которая к плите подходила лишь для того, чтобы варить свои вонючие зелья? Мия потянула носом, наслаждаясь ароматами ванили, корицы и апельсиновой цедры, чабреца и терпкого чая, и ещё цветочных духов. Прислушавшись, она различила едва уловимый шёпот, сделала ещё пару шагов и остановилась.

На диване рядом с окном сидела Лаккия, а рядом с ней — ещё какая-то женщина в кремовом платье с рисунком в мелкий цветочек. Они о чём-то говорили, склонившись друг к другу головами, и эта женщина иногда кивала, отчего её пшеничного цвета локоны чуть подрагивали. Лаки одной рукой обнимала женщину за плечи, а другой — сжимала её узкую ладонь. Рядом с ними примостился Уголёк, и его довольное мурлыканье было явственно слышно даже с такого расстояния. На столике перед диваном стоял изящный чайничек, из носика которого шёл пар, три чашки на расписных блюдцах, вазочка со сладостями и ещё пирог на деревянной подставке, по виду только вынутый из печи. Такая знакомая, привычная комната неуловимо изменилась. Мия не могла бы сказать, чем именно, но она чувствовала, что в воздухе что-то витало. Согревавшее, дарившее успокоение и безмятежность.

— Мими, что ты там мнёшься, иди сюда.

Мия вздрогнула, слова подруги вырвали её из какого-то оцепенения. Она подняла голову и встретилась взглядом с широко улыбавшейся Лаккией и с обернувшейся к ней женщиной.

Лицо её, пожалуй, можно было назвать красивым, но его несколько портил скошенный подбородок и крупный нос с широкими ноздрями. Но зато у неё были потрясающей красоты глаза — большие, зеленовато-серые, словно воды зимнего моря, с тёмной каймой по краю, очень светлые и лучистые, с пушистыми, слегка подкрашенными ресницами. Они завораживали. Казалось, там, в их морской глубине, плещется магия. Лаки представила их друг другу, но то было без надобности — Мия уже поняла, кто это женщина.