Сто имён одной воровки

Глава I. Актёры и представления. Часть II

Строительство Портамерского театра, что стоял на площади недалеко от ведущих в Верхний город Восточных ворот, началось более пятидесяти лет назад, а закончилось совсем недавно, уже на памяти Мии. Громадное помпезное здание из светло-серого камня возвышалось над площадью, словно грозясь задавить другие дома, на фоне театра выглядевшие жалкими и крошечными. Центральным входом служил портик с гранитными ступенями и высокими малахитовыми колоннами, обвитыми золочёными лианами и увенчанными такими же капителями, выполненными в виде огромных древесных листьев. По сторонам от портика расходились южное и северное крылья с высокими окнами и лепниной над ними, а по периметру огромного купола Главного зала стояли мраморные статуи юных дев в весьма фривольных одеяниях.

Поговаривали, что театр проклят. При рытье котлована для фундамента, мол, была разорена гробница некого древнего могущественного чародея, и его призрак сначала расправился со строителями, потом свёл в могилу двух архитекторов, а теперь поселился в театре и, якобы, на каждом представлении занимал одну из лож и оттуда, из-под самого купола театра, иногда на чём свет стоит костерил нерадивых актеров и пугал изнеженную публику. Возможно, что и была в той легенде доля правды — несколько архитекторов действительно умерло за время строительства, но не столько от проклятья или злодеяний беспокойного призрака, сколько от старости, а уж погибшим на тяжёлых и опасных работах строителям и подавно не было числа. Ещё ходили слухи, что во времена до Единения на этом месте стояло святилище кого-то из старых Богов и что строительство театра финансировали некие высокопоставленные еретики, организовавшие в катакомбах под ним капище Ие и Яю, Капулии, а может, и самому владыке подземного мира Хаммарану. А теперь эти самые еретики, мол, проводят в тех капищах разнузданные оргии, приносят кровавые жертвы и едва ли не едят живьем младенцев. Правды в тех слухах было едва ли больше, чем в легенде о призраке, ей-Длани, вряд ли актеры могли бы поклоняться Хаммарану, а вот маленьких деревянных статуй Фааленты и Миоргона, богини музыки и бога притворства, в потайных комнатках и в альковах гримерок, скорее всего, было в достатке. Служители Длани Небесной без устали обличали актёров, а в особенности — актрис, зовя их служительницами порока и обвиняя в развращении невинности благородных господ Портамера, да вот только местного магистра регулярно видели в одной из лож, а настоятеля церкви святой подвижницы Алексии даже подозревали в связи с одной хорошенькой певичкой.

Постояв пару минут на противоположном конце площади и вспомнив все слухи, сплетни, байки и легенды, которые она слышала о театре, Мия поправила лямки фартука и пошла вперед. В это время дня площадь была не слишком оживлена. Изредка, в одну или другую сторону, неторопливо проезжали экипажи да пробегали суетливые служащие Морской торговой компании или главного управления Королевской таможни Портамера, находившейся аккурат напротив здания театра. Мия уже было подумала, что её образ благонравной служанки там был не слишком-то уместен, но идти домой, переодеваться и вновь возвращаться сюда было выше её сил. Что ж, она — просто молоденькая глупенькая служаночка благородного господина Как-его-там, которая в свободный час решила полюбоваться на золочёные статуи и малахитовые колонны и, может быть, помечтать о своем блистающем триумфе на сцене. Пройдя мимо неработавшего фонтана в виде стоявших на дыбках двух единорогов, из рогов которых должны были бить струи воды, и едва разминувшись с торопливо идущим куда-то служащим, несшим в руках объемистые амбарные книги, она подошла к портику, окинула его этаким восхищённым взглядом провинциальной девицы, впервые попавшей на бал в Виллакорне, и направилась вдоль северного крыла. Тоже придумал, покрутись у театра! И что она может здесь выведать? Подслушать чью-нибудь болтовню? Но вокруг не было ни души. Завернув за угол, она подобрала юбку и пересекла большую лужу, оставшуюся ещё, видимо, после ночного дождя. Осмотревшись, Мия тяжело вздохнула. Нет, она решительно не понимала, чего хотел от неё мастер. Вокруг театра никого. Большая площадка, отведённая, как она понимала, для экипажей благородных господ, посещавших спектакли, пустовала, и только пара чаек, крикливо переругиваясь, делила на ней какую-то добычу.

Позади театр выглядел не так помпезно, без всей этой позолоты, лепнины и прочих излишеств. Пройдя мимо пары пристроек, Мия свернула в невысокую арку и прошла по узкому, тёмному проходу, который вывел её в маленький внутренний дворик. Пожалуй, она не должна была здесь находиться. Но, если бы её кто-то увидел, она бы сказала, что заблудилась. Она просто хотела посмотреть на… На…

Мия не успела придумать, на что она хотела посмотреть, когда одна из деревянных дверей с протяжным скрипом открылась и во дворик вышла женщина с плотно напудренным лицом и в ярко-красном платье с крупными, аляпистыми розами на лифе. Её тёмные волосы с проседью, аккуратно забранные в пучок на затылке, стягивала сетчатая шапочка, а в руках женщина сжимала высокий парик, украшенный цветами и крупными жемчужинами. Часто и коротко дыша, она опёрлась рукой о стену, раскрыла зажатый в руке веер и начала им обмахиваться.

— Душенька, что ты здесь делаешь? Заблудилась? — голос женщины оказался приятным и глубоким, похожим на густой тягучий мёд.

— Простите, любезная госпожа, — Мия сцепила пальцы перед собой и опустила взгляд, словно высматривая что-то на земле под ногами. — Я… я просто…

— Я не твоя госпожа, душенька. Да и вовсе не госпожа. Ты, верно, хотела полюбоваться театром?

Мия нервно поджала губы, стиснула пальцами оборку фартука и затараторила быстро, глотая слова и запинаясь. Говоря путано и постоянно перескакивая с одного на другое, она принялась рассказывать актрисе, и как сильно она была влюблена в театр, и как она восхищалась актёрами, и как полгода, отказывая себе во всем, копила серебро со своего скромного жалования, чтобы купить билет на галёрке и хоть одним глазком увидеть представление. Говоря о том, как, лёжа на узкой кровати в своей каморке под лестницей, она ночами грезит сценой, Мия внутренне усмехнулась — пусть, и не на сцене, но играть такие вот роли ей было не впервой.

— Хорошо-хорошо, душенька. — перебила её актриса, коротким жестом указала себе за спину. — Будь так добра, помоги мне. Эта девица-костюмерша так сильно затянула корсет, что едва ли не сознание теряю.

Как и положено любой расторопной и угодливой служанке, Мия тотчас подскочила к актрисе, развязала тугой узел на её спине и ослабила тесьму, отчего актриса застонала с нескрываемым облегчением. Развернувшись, она одарила Мию тёплой ласковой улыбкой, отчего на её лице под слоем белой пудры явственно проступили морщины, и слегка поправила ожерелье, обрамлявшее длинную, но уже несколько дряблую шею. От этого движения камни на ожерелье сверкнули, переливаясь всеми оттенками радуги.

— Благодарю, душенька. Скажи, как тебя зовут?

— Малка, любезная г… Простите. — Мия прикусила губу и снова опустила взгляд.

— Не нужно так робеть передо мной, девочка, я не благороднее тебя, — актриса потрепала её по щеке, а затем взяла за руку. — Пойдем, покажу тебе мир за кулисами, раз уж ты так об этом мечтаешь.

Внутри театр оказался сущим лабиринтом из петлявших узких коридоров со множеством дверей. По обе стороны вверх уходили винтовые и приставные лестницы, а под ногами тут и там зияли чернотой открытые люки, ведущие будто напрямик в подземный мир. Актриса быстро шла вперед, лавируя между снующими туда-сюда работниками, девицами в одних нижних одеждах, женщинами с тюками тряпья в руках, и иногда оглядывалась, видимо, беспокоясь, что служаночка засмотрится на что-нибудь и отстанет. Оборачиваясь, она каждый раз указывала рукой то в одну, то в другую сторону, говорила, что вот там — мужская гримерная, там — костюмерная, а там — склад реквизита, и сыпала прочими не всегда понятными словами. Мия же крутила головой и старалась запомнить не только путь, по которому они шли, но и любую мелочь, лицо каждого встреченного человека, надписи на каждой двери и фасоны всех платьев, вывешенных на жутковатого вида крюках в одной из комнатёнок. Мало ли что может пригодиться. Быть внимательным, подмечать каждую мелочь и запоминать всё увиденное было одним из первых умений, которому учили всех, попавших в Гильдию.

Завернув за угол, актриса поднялась на помост, заставленный пугающего вида механизмами и странными конструкциями, и поманила Мию к себе, указывая рукой куда-то за высокую деревянную загородку.

Загородка эта, расписанная пейзажем из мрачных гор и стоявшего на их фоне жутковатого замка, оказалась задником, на фоне которого хорошенькая девушка в скромном белом платье с длинными волосами, похожими на жидкое, струящееся по спине золото, говорила что-то о злокозненной судьбе и бессмысленности жизни без возлюбленного. Её то и дело перебивал низкий, громоподобный мужской голос, требовавший от девушки говорить громче, сделать лицо печальней, смотреть на главную ложу, а не себе под ноги, и подобное. Требования эти то и дело перемежались грязной руганью и обещаниями оттаскать девушку за лохмы и вытолкать из театра взашей.

— Сильва юна и весьма красива, но таланта в ней — ни капли, — склонившись к самому уху Мии, прошептала актриса. — Режиссёр держит её лишь ради прелестного личика.

— Это она в недавней постановке играла Розалию?

— Да. Отвратительно играла. Да и постановка не особо удачна, спектакль пусть и не провалился, но, душенька, оваций не сорвал. Что ж, совсем скоро мы начнем репетиции «Жестокости Мавы», и, поверь мне, премьера его станет моим триумфом. Сыграть королеву далеко не каждой под силу, а Сильве роль замученной горничной подойдет в самый раз. Ты же знаешь о королеве Маве?

Мия несколько смущённо улыбнулась актрисе и коротко кивнула головой. Особым образованием она похвастаться не могла, хоть и была обучена грамоте, счету и письму и, кроме родного тарсийского, свободно говорила на серенгарском, калантийском и баау, языке королевства Орен, северного соседа Тарсии. Но легенды о кровавой картийской королеве Маве знали, пожалуй, даже безграмотные. Правила она, кажется, еще до Единения и прославилась тем, что любила самолично пытать изменников, для поддержания своей красоты принимала ванны из крови девственниц и, ко всему ещё, сгубила трёх королей-консортов.

— Ох, душенька, — актриса лукаво подмигнула Мие, схватила её за предплечье и слегка сжала его, — знавала я времена, когда за постановку этой пьесы можно было и головы лишиться. Не теперь, конечно, не при правлении славного короля Огиделия III.

О, несомненно. Когда-то, более ста лет назад, великий король Оромундус II объединил Тарсию и Карт, взяв в жёны юную картийскую принцессу Дарру, и, когда королевством правили их наследники, подобная постановка вполне могла быть расценена как оскорбление короны. Но двадцать лет назад, после трагической гибели наследного принца Одариона, картийская монархическая ветвь прервалась, и корона перешла потомку короля Оромундуса от второго брака.

— Молодому господину градоначальнику, должно быть, понравится эта пьеса?

— Несомненно, душенька, — актриса улыбнулась и потянула её за рукав платья. — Пойдем, на глаза режиссёру тебе лучше не попадаться.

Пройдя ещё череду узких коридоров и крутых поворотов, актриса отперла висевшим на поясе ключом дверь, искусно расписанную цветочными узорами, и подтолкнула Мию в полутьму гримёрки, освещённую несколькими свечами в настенных канделябрах.

— Ох… здесь так… — Мия восхищенно осматривала богато, но несколько небрежно обставленную комнату.

Она переводила взгляд с изящного туалетного столика под зеркалом в золочёной раме на обитый алым бархатом диванчик, на котором раскинулось какое-то воздушно-прозрачное одеяние, а с него — на расписанную цветами и птицами ширму, рядом с которой, вызывая неуютную тревогу своим сходством с обезглавленными телами, стояли три манекена, наряженные в роскошные платья, два из которых, правда, ещё были утыканы булавками и явно не дошиты. На деревянных болванках, рядом с платьями, красовались парики и шляпки с цветами и перьями.

— Здесь так много цветов.

Цветов действительно было много. Повсюду: и на столике, и на нескольких тумбочках, и даже на полу стояли вазы и простые просмолённые деревянные вёдра с цветами. Часть уже увяла и подсыхала, другие же — ещё вовсю цвели, и их сладкий аромат, смешиваясь с запахами пудры и духов, становился тяжёлым, дурманящим; он окутывал почти ощутимым на коже туманом, но не мог скрыть едва различимый кисловатый запах пота.

— Да. Мой… мои поклонники знают, как сильно я люблю свежие цветы, — актриса, приподняв пышные юбки, уселась на низкий пуфик перед зеркалом и принялась освежать грим, обильно припудривая лицо похожей на лёгкое облачко пуховкой, потом, вернув коробочку с пудрой на столик, она обернулась к Мие и с какой-то внезапной горечью в голосе продолжила: — Я столько лет отдала этому театру! Я столь многим жертвовала, я… я заслужила это, причём уже давно!

Актриса отвернулась и замолчала. В заполнившей гримерку тишине едва слышались звуки репетировавшего оркестра, приглушённые тонкими стенами, а ещё — цокот каблучков и тихие голоса за дверями. Мия уже хотела было откланяться и выйти из гримёрки, когда актриса, аккуратно промакивая уголок глаза кружевным платочком, вновь повернулась к ней и спросила:

— Сколько тебе лет, душенька?

— Семнадцать.

— О, прекрасный возраст. Моей дочери тоже было бы семнадцать, если бы… Если бы только я… Ах, не обращай внимания, душенька! — актриса взмахнула платком, поправила ожерелье и, открыв стоявшую перед ней шкатулку, принялась перебирать лежавшие в ней украшения.

— Простите, любезная госпожа, мне нужно спешить. — Мия легко поклонилась и выскользнула из гримерной.

Актриса ещё что-то сказала ей вслед, но Мия её уже не слушала, да и не особо ей это было интересно. Идя к выходу, на какую-то секунду она подумала, что эта престарелая женщина могла бы быть её матерью, но быстро выбросила эту глупую мысль из головы. В конце концов, ей было девятнадцать, а не семнадцать, и мать её была шлюхой, а не актрисой. Хотя, возможно, разницы между этими двумя профессиями было меньше, чем ей всегда казалось.

Покинув, наконец, душное чрево театра, она пару минут стояла во дворике, размышляя, что делать дальше. Полдень давно миновал, и весеннее солнце хоть и светило ещё тепло и ярко, но уже неуклонно стремилось к закату. Если она сейчас вернётся в штаб-квартиру Гильдии, то уже вряд ли застанет там Вагана, ведь в это время дня он предпочитал носить свою вторую — ну, или какая она по счёту — личину, и наслаждаться обществом благородных дам и господ в салонах и особняках Верхнего города. Да и урчащий живот напомнил о том, что, увлечённая слежкой за купцом, она с прошлого вечера ничего не ела; и Мия решила, что на сегодня с неё хватит. Самое время отправиться домой, выгнать с кухни Лаккии варящих там какой-нибудь шибко вонючий алхимический ингредиент подмастерий, достать из погреба копчёную рыбину и съесть её со свежими овощами, за которыми непременно стоит прямо сейчас завернуть на рынок, пока ещё не все торговцы свернули свои лавочки до завтрашнего дня. Мысли эти наполнили рот слюной в предвкушении вкусного ужина, а на сердце потеплело от мыслей о приятном вечере в компании подруги, с которой можно будет обсудить и дурака-купца, и…

Погруженная в приятные мысли, Мия как раз свернула с площади на одну из улиц, ведущих почти напрямик к рынку, когда кто-то со всей силы схватил её сзади за шкирку и, как ей показалось, подбросил ввысь. Мир вокруг качнулся, ворот платья больно врезался в шею, Мия забила руками по воздуху, пытаясь схватить нападавшего, лягнулась ногой, но попала только во что-то твердое, кажется, металлическое, к чему ещё и со всей силой приложилась левым бедром. От боли перед глазами вспыхнули искры, и она каким-то чудом не вскрикнула — хотя нет, не чудом, годами утомительных и жестоких тренировок, которые учили, что даже если тебе больно так, что глаза вылезают из орбит, — молчи и не кричи, не привлекай к себе внимания. Еще один рывок — и она плашмя грохнулась на какую-то ровную, но не слишком чистую поверхность, а потом за ней с легким хлопком закрылась дверь экипажа, ни на секунду не сбавившего скорость. Мия уже тянулась к спрятанному в голенище сапога кинжалу, когда услышала знакомый голос:

— Ну, Кудряшка, удалось что выведать?

— Корсово дерьмо, Ваган, а как-то поаккуратней нельзя? — она приподнялась, потирая ушибленное бедро, которое завтра, видимо, расцветет лиловым синяком, и с отвращением посмотрела на грязь на полу экипажа, в который её затащил мастер — ну вот, опять платье чистить придется.

Ваган ничего ей не ответил, только открыл небольшую заслонку на стенке экипажа и крикнул извозчику:

— Вези через улицу Аптекарей, да поживей!

Извозчик было начал бурчать, что мол они же совсем близко к Восточным воротам, и чего ради делать такой крюк, но почти сразу замолчал, свистнул лошадям и щёлкнул коротким кнутом, разворачивая почти что в противоположном направлении — перечить благородному господину себе дороже, какую бы сущую глупость тот ни попросил.

— Ближе к делу, Мия. Тебе есть что мне рассказать? — Ваган расположился на обитом тёмной кожей сидении экипажа, широко расставив ноги и опираясь руками на свою трость с округлым набалдашником — на вид золотым, но на деле свинцовым с позолотой, которым легко было раскроить кому-нибудь череп. На другом конце трости пряталось выкидное лезвие, а сам шафт был полым и мог использоваться как тайник. Грязь на полу экипажа Вагана не сильно беспокоила — в конце концов, с ней соприкасались лишь подошвы его блестящих туфель с серебряными пряжками. Мие даже на секунду захотелось схватить его за руку и сдернуть вниз — но, право слово, по отношению к Вагану это было бы слишком жестоко.

— Если господин градоначальник и крутит с кем-то в театре роман, то это, определенно, не юная Сильва, а другая актриса, — Мия прикусила губу, откинулась головой на другое сидение экипажа и прикрыла глаза, восстанавливая в памяти дверь гримерки и надпись на прибитой к ней табличке, — кажется, её зовут госпожа Помпур.

— Помпур, Помпур… Погоди-ка, ей же не меньше… О, это интересно. Ты уверена, Кудряшка?

— Да, уверена. — экипаж слегка занесло на одном из поворотов и сильно тряхнуло, Мия ойкнула и перебралась на сидение напротив Вагана. Она обтёрла испачканную ладонь о край юбки, поправила сбившийся на бок чепчик и снова обратилась к мастеру. — Так что насчёт серебра?

— За серебром завтра зайди. А сегодня вечером, Кудряшка, загляни в гости к господину Барралу.

— К начальнику королевской таможни? В его особняке ведь стражи, словно крыс на складе сыра.

— Ходят слухи, что этой ночью и господину Барралу, и всей его страже будет чем заняться. Мы, знаешь ли, устроим небольшое представление для господина-любителя-театра-градоначальника, — Ваган чуть сдвинул шторку, закрывавшую окно экипажа, выглянул наружу, потом ногой толкнул дверь и кивнул Мие головой. — На выход, Кудряшка. Хорошей охоты!

За приоткрывшейся дверью экипажа мимо проплывали узкие и высокие, словно прижимавшиеся друг к другу кирпичные дома, на первых этажах которых располагались лавочки и магазинчики аптекарей, алхимиков, парфюмеров и торговцев пудрой и душистыми кремами, а на верхних — их лаборатории и жилые комнаты. Рядом с некоторыми дверями на каменной мостовой стояли кадки с невысокими деревцами, а по кирпичам стен змеился зелёный плющ, коренившейся в небольших горшках, закреплённых на кованых балкончиках. Мия подобрала юбку и выскочила из экипажа напротив одной из дверей, над которой на вывеске красовалось множество склянок и флаконов с жидкостями самых разных цветов, а рядом на тёмной доске мелом было выведено: «Сегодня: зелье покойного сна — 7 серебра, кровь феи — 18 серебра, слёзы наяды — 4 серебра/унция». Обернувшись, она проводила взглядом экипаж, уносивший Вагана, точнее, благородного господина Вагаллиса, единственного сына и наследника безвременно почившего благородного господина Вайталлиса, в сторону Верхнего города. В чём-то Ваган был отчаянно похож на свою трость с секретами — и, пожалуй, его секретов хватило бы на целую секретную службу.

Через парадную дверь магазина Мия не пошла, чтобы лишний раз не беспокоить Лаки и её посетителей. Из ещё одного потайного кармашка на сапоге она достала небольшой ключ, отперла неприметную дверь чёрного хода на самом торце дома, и через маленькую, заставленную разномастным скарбом прихожую прошла на кухню.

Удивительно, но кухня пустовала. Никто не мешал пенистое зеленоватое варево в огромном закопчённом котле, не раскладывал на разделочном столе травы для сушки, никто не измельчал в ступке вонючий плесневый гриб и не занимался прочими сомнительными алхимическими практиками. Прислушавшись, Мия решила, что в доме в этот день вообще не было никого из многочисленных учеников и подмастерий. Возможно, Лаккия отправила их собирать какие-нибудь ингредиенты, а, может, эти юные пытливые умы, экспериментируя с рецептами зелий, не соблюли дозировку и сварили какой-нибудь настой, превративший их всех в мышей. По крайней мере, Мия ничуть не удивилась бы подобному. Стащив с головы чепец, скинув платье с фартуком и оставшись в бриджах и простой серой рубашке с шнуровкой у горла, она было хотела повесить запачканную одежду рядом с очагом, чтобы подсохшую грязь можно было счистить щеткой, но потом решила, что в её нагретой за день мансарде вещи высохнут быстрее. Бросив скомканную одежду на деревянный табурет, она наощупь спустилась в тёмный погреб, порыскала там по заставленным деревянным полкам, нашла небольшой кусок копчёного окорока, достала из пузатой бочки пару солёных огурцов, а, вернувшись на кухню, неожиданно для себя обнаружила половину рыбного пирога, заботливо укрытого полотняной салфеткой. Лаккия никогда не отличалась кулинарными навыками, впрочем, как и желанием ими обладать, так что Мия решила, что пирог ей преподнесла какая-нибудь особо благодарная покупательница. Под звуки хлопающих дверей со второго этажа вальяжно спустился Уголёк — чёрный кот с гладкой, блестящей короткой шерстью. Он замурчал и принялся тереться о ноги, выклянчивая свою награду за неусыпную охрану дома от мышей, крыс, гоблинов и всякой нечисти, которая только могла завестись в погребе, под лестницами или на чердаке. Мия выковыряла из пирога пару кусочков рыбы и бросила их на пол.

— Что, морда, вкусно тебе? — спросила она, почесав кота за мягким ушком. Уголёк довольно мявкнул, по достоинству оценив кулинарные навыки неизвестной щедрой дарительницы.

Пирог, действительно, был весьма хорош, вот только к нему недоставало кружки пива. Если бы не вечернее дело и если бы в карманах водилось чуть больше серебра, можно было бы наведаться в трактир «У одноглазого кабана». Пиво у Пика, владельца трактира, пусть и отдавало лошадиной мочой, но всё равно было едва ли не лучшим во всем Нижнем городе, а его повариха, может, и магии какой была обучена: по крайней мере, такого нежного мяса и такого пышного хлеба с хрустящей корочкой Мия больше нигде не пробовала. На пару с Угольком расправившись с пирогом и окороком, она обтёрла пальцы и рот полотенцем, предварительно смочив его в большой кадке с водой, стряхнула со стола крошки и решила, что перед вечерним визитом к господину начальнику таможни может позволить себе пару часов поспать, но, прежде чем подняться к себе под крышу, на пару минут задержалась перед дверью, ведущей в помещение магазина. За дверью под перезвон стеклянных колбочек её подруга своим глубоким голосом рассказывала кому-то о преимуществах отвара медвежьей силы перед зельем каменной стойкости. Мол, зелье хоть и действует практически мгновенно и приводит поминаемый орган в необходимое состояние на несколько часов, но всё-таки подобное воздействие пагубно влияет на здоровье мужчин в столь почтенном возрасте, к тому же, со временем сила действия зелья притупляется. Требуются всё большие и большие дозы, и, в конце концов, это может привести к самым печальным последствиям. С другой стороны, отвар медвежьей силы пусть и не производит столь молниеносного эффекта, но действует мягче, укрепляет тело и…

Мия хихикнула, зажав рот ладонью. Престарелые мужчины, озабоченные тем, что тела их со временем утрачивают былую ретивость, и желающие продолжать вкушать плоды плотских наслаждений, составляли едва ли не бо́льшую часть клиентов Лаккии. Больше них было только женщин, желавших избавиться от непрошеных последствий употребления этих… плодов.