Сто имён одной воровки

Глава XII. Пред зеркалом воспоминаний. Часть V

Непроглядно-чёрная поверхность зеркала внушала страх. Даже издали она казалась жутким провалом в небытие, так что понадобилось собрать все свои силы для того, чтобы хотя бы к нему подойти. Ноги не слушались, во рту всё пересохло, а ладони, наоборот, покрылись липким потом.

— Что… Что я должна сказать? Какое-то… заклинание? — запинаясь и глотая звуки, спросила Мия.

— Просто скажи, что именно хочешь увидеть.

Она замерла над зеркалом, словно над пропастью, пытаясь осмыслить эти слова. Что она хочет увидеть? А вообще хочет ли? Кажется, в этот момент она больше всего хотела отсюда убежать как можно дальше, сжаться, спрятаться, закрыть голову руками и сидеть в тёмном и тихом месте так долго, как только сможет. А потом забыть, забыть всё на свете, это клятое зеркало, эту жуткую лабораторию, замок и дорогу к нему. И чародея тоже забыть, будь он неладен. Найти бы то зелье, дарующее забвение, и выпить ещё раз, лишь бы заглушить это отвратительное ощущение, словно под черепом у неё что-то скребётся. Лишь бы ничего этого не было. Мия глубоко вздохнула, сжала ладони перед собой, подцепила пальцами манжет рубашки и принялась теребить его, словно пытаясь найти успокоение в этих повторяющихся движениях. Потом опасливо глянула через плечо, куда-то туда, где стоял Гиллеар, и спросила:

— Ты тоже это увидишь?

— Если обещаешь ничего здесь не трогать, то могу выйти, — с лёгкой усмешкой в голосе ответил он.

На что Мия только фыркнула. Вот ещё, нужны ей все эти дурацкие магические штуковины! Да и не всё ли равно? Разве может быть в её прошлом что-то, чего не стоит видеть чародею? Разве… Тут она поджала губы и опустила голову. В голове крутился вихрь мыслей, и некоторые из них особенно её беспокоили. Неоформленные, зыбкие, как портамерский туман.

Кажется, ей всё-таки было не всё равно. И это только всё усложняло.

Она потянулась уже к камню, но почти сразу сжала кулак и отдёрнула руку, как от огня. Пальцы дрожали, словно она слишком долго провисела на отвесной стене, цепляясь за трещины. Собственная слабость раздражала так сильно, что тянуло себе же надавать пощёчин. Но Мия прилагала все силы к тому, чтобы это не бросалось в глаза. Что ей страшно до одури. Что ноги у неё трясутся так сильно, что она вот-вот упадёт. И что она отчаянно нуждается в том, чтобы Гиллеар хотя бы взял её за руку. Но думать об этом и уж тем более сказать было даже страшнее, чем взглянуть в зеркало.

— Может, зря всё это? Ну, узнаю я, и… Дальше-то что? Даже если у меня где-то есть семья, я ведь вряд ли их смогу найти, да? И что я делать буду?

Он даже что-то начал отвечать, но Мия замотала головой и заговорила быстро, путано, так, словно бы слова сами выпрыгивали из её рта, неподотчётные разуму:

— Мне всегда говорили, что моя мать была портовой шлюхой. А я им верила и ненавидела её. Ненавидела её, хоть никогда и не видела. Но почему бы не ненавидеть? Жизнь в гильдийском приюте — не сахар, но так-то не хуже, чем в борделе или на улице. Да, били часто — ну так кого из детей не бьют? Зато учили. Я ведь и грамоту знаю, и счёт, и языки… И воровским хитростям обучена. Тяжко было, конечно. Многие не выдерживали и… Ну так а зачем Гильдии слабаки? В крысятничестве всё равно не выживут. Там-то… ещё сложнее. Тилль вот казнили, а Булочку в бордель продали. Да и меня в любой момент куда продать могут, ежели ловкость свою порастеряю или ещё что. А сбежать нельзя, нам ещё в приюте показывали, как со сбежавшим гильдийцем расправляются.

Она обхватила себя за плечи и глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на клокотание в горле. Кожу на щеках неприятно стягивало от высохших слёз. Нет, плакать Мия больше не хотела. Не хотела ещё больше проявлять слабость.

— Говорили, что мамка меня за мешочек серебра продала, — а сейчас моя шкура три сотни золотых стоит. Вот я их накоплю и выкуплюсь. А потом… — она всё-таки шмыгнула носом, но тут же взяла себя в руки, — выкуплюсь и буду свободной. И домик у меня будет у реки. И яблони. И я никогда не… Я ведь и не сомневалась никогда. А потом… Мне одна женщина рассказала. Что ей также вот говорили, что мать-шлюха, а на самом деле… Нет, её словам так-то никакой цены нет. И сама она та ещё сука, дочку свою малую бросила и усвистала с каким-то пиратом! Как ей только совести хватило вернуться? Может, она и соврала всё, но ведь меня зачем-то этим зельем напоили. Ведь если бы нечего было бы скрывать, то зачем?

— Мне жаль, что всё так… — начал было говорить чародей, но Мия сразу же его перебила и вскинула руку, веля ему замолчать.

— Не надо меня жалеть! Я в вашей жалости не нуждаюсь.

Её захлестнула какая-то тёмная, словно поднявшаяся из самых глубин океана злоба. Пусть сам себя пожалеет, раз так неймётся. А ей это не нужно. Ничего ей не нужно. Ни от него, ни от кого-то ещё. Мия тряхнула головой, расправила плечи и выпрямилась, как натянутая струна, потом схватила лежавший на столе камень и вытянула руку над непроглядной пропастью, в которой таилось её прошлое.

— Зеркало, покажи мне моё детство. С самого рождения.

Сначала ничего не произошло. Мия даже на секунду подумала, что зеркало не работает. Что чародей всё-таки её обманул. Но эта мысль не успела оформиться, когда от беспросветной глади вверх потянулась тонкая струйка чего-то, похожего на дым, — если бы только не была она такого же непроглядно-чёрного цвета. От неожиданности Мия отшатнулась, Гиллеар подхватил её за плечо.

— Не бойся, так и должно…

— Да не боюсь я! — перебила Мия и сбросила его руку.

Вырывавшаяся из зеркала тьма клубилась и сбиралась в шар. Сначала он был всё такого же чёрного цвета, но очень скоро начал отливать цветом запёкшейся крови, поначалу только в самой глубин. Вскоре весь шар окрасился багряно-пунцовыми красками, а потом начал пульсировать, словно в такт чьему-то дыханию или биению сердца. Выглядело это пугающе, но Мия обещала не бояться. В первую очередь себе самой.

Пульсация участилась, шар словно сжимался спазмами, такими сильными, что Мия даже ощутила странный отголосок боли, сковывавшей тело, будто её со всех сторон сжимали тугими, горячими тисками. Потом чёрно-багровая тьма рассыпалась и шар заполнился молочно-серым светом, в котором постепенно стали проявляться какие-то контуры и очертания. Было видно словно через очень толстое, бугристое стекло или толщу воды. А потом из разводов и цветовых пятен соткался образ женщины. Уже не молодой, но всё ещё красивой, с покрытым испариной лбом и растрепавшейся тёмно-русой косой. Она выглядела уставшей и измученной, но улыбка у неё была такой доброй, что от одного взгляда защемило сердце и перехватило дыхание.

Мама.

Лицо женщины приблизилось, и губы её зашевелились, но никаких звуков не было слышно — в лаборатории так и стояла оглушающая тишина.

— К несчастью, звуков зеркало не передаёт, — раздался позади хрипловатый голос, но Мия только махнула рукой.

Это и не было нужно. Она и так прекрасно знала, что могла говорить эта женщина своей новорождённой дочери.

Потом этот образ размылся и исчез, а за ним пришёл другой, и третий, и множество других воспоминаний.