Сто имён одной воровки

Глава XII. Пред зеркалом воспоминаний. Часть VI

Вот она сидит на полу в избе. Под ногами — оструганные деревянные доски, застеленные ковриками из некрашеной шерсти, над головой — привязанные к потолочным балкам пучки трав, в дальнем углу — большая печь, в которой — Мия не слышала, но знала точно — гудит жаркое пламя, а перед печью развалилась огромная собака. Её бока мерно вздымаются, и она, скорее всего, храпит во сне. Так хочется подняться и подойти к ней, зарыться пальцами в её кудлатую шерсть. И Мия и впрямь встаёт, неловко и неуверенно, делает несколько шагов вперёд. Тут кто-то подхватывает её на руки и поднимает так высоко, почти к самому потолку, и она наверняка заливисто смеется. А потом опускает и прижимает к себе. У него короткие тёмные волосы с проседью, щетина на загрубевшем от солнца, ветра и тяжёлой работы лице и морщины на щеках. Вместо правой кисти у него — культя с обрубком большого пальца, и он прихрамывает, когда кружит Мию по избе.

Отец.

Но ведь у неё не могло быть отца. Или? Неужели ей и впрямь врали всю её жизнь? От обрушившихся на неё чувств Мия пошатнулась и опёрлась руками об стол, чтобы не упасть. Всё её существо тянулось туда, в глубины шара, полнившегося воспоминаниями, в объятия любящих родителей, в дом, пропитанный теплом и заботой. Но это было невозможно, и ей оставалось только смотреть.

Высокая трава, ещё влажная от утренней росы, холмы, а внизу — укрытая туманом зелёная долина. Вокруг мирно пасутся овцы, и она почти чувствует запах их шерсти, а рядом крутится всё та же собака, с рыжей шерстью и белыми пятнами на груди и лапах. Её нос — блестяще-чёрный и мокрый — то и дело тычется в лицо, и розовый язык лижет щёки. А потом кто-то хватает Мию сзади под мышками так, что она отрывается от земли, и сажает верхом на собаку. Она опускает взгляд и видит, как её маленькие пальчики цепляются за собачью шерсть. И почти это чувствует. Собака дёргается и срывается с места, как самая норовистая из всех лошадей. Мия удерживается на ней — недолго, но всё-таки, а потом весь мир идёт кувырком и она падает на землю. Над ней — затянутое белёсыми облаками небо, а вокруг — травинки, метёлки, колоски и мелкие цветы разнотравья. И к ней бегут две пары ног, вокруг которых заплетаются льняные юбки. Два курносых лица, кажущиеся отражениями друг друга, склоняются над ней, две пары карих глаз испуганно смотрят, а потом её поднимают, ощупывают и ставят на ноги. Девочки отстраняются, смеются, их тронутые загаром лица исполнены радостью и словно сияют. Они хватаются за руки и куда-то бегут, каштановые косы хлопают по их спинам. За ними, виляя хвостом, бежит собака.

Сёстры.

Не было больше никакой лаборатории. Словно камни, из которых была сложена башня, растворились, превратились в песок и развеялись по ветру. Остались лишь её воспоминания, так жестоко у неё отнятые.

Картины менялись одна за другой. Зелёные луга и занесённые снегом холмы, пасущиеся стада и охранявшие их собаки. Река, скованная прозрачным льдом и бурно журчащие по весне ручьи. Отец с подмастерьями косит траву и стрижёт овец, мать прядёт и печёт хлеб, а старшие сёстры ей во всём помогают. Мия видела свои игрушки — сшитые из тряпок куклы с волосами из овечьей шерсти и выстроганные из дерева животные, головастиков, которых она ловила в заросшем камышом озерце, цветы, из которых плела венки и целые гирлянды, чтобы носить на шее, ягоды, которые она с сёстрами собирала на болотах и росшие в лесу грибы с маслянистыми шляпками.

И цветущие яблони.

Она бежит по поросшему молодой, нежно-зелёной травой двору, словно снегом засыпанному белыми лепестками, поднимает голову и видит над собой белые от цветов кроны. Лёгкий ветер колышет листву, то один, то другой лепесток срывается и, кружась по воздуху, падает — на лицо, на плечи, на растрёпанные волосы. И Мия кружится, подставляя лицо ласковым касаниям лепестков и весеннему солнцу, и свежему ветру, и всему этому миру. А потом оборачивается и смотрит на девочку, которая бежит позади, — большеглазую и русоволосую, маленькую, не старше шести лет. Мия машет ей руками, а потом залезает на яблоню, почти взлетает на неё, ловко цепляясь за сучки и трещинки на коре, забирается на одну из толстых веток и седлает её, как лошадь. Девочка подбегает и смотрит на неё снизу вверх, её и без того большие золотисто-карие глаза расширены от ужаса, а Мия смеётся, елозит на ветке и трясёт её, и лепестки яблоневого цвета осыпают девочку.

Сестра. Младшая.

Ещё немного посидев на ветке, Мия ухватывается за неё руками, раскачивается и спрыгивает на землю. Там хватает сестрёнку за руку, и они бегут через сад к реке, где на покосившихся мостках мама полощет белье.

И тут что-то случилось.

Мия так и не поняла, что именно. Мир вокруг заполнился тьмой, в которой виднелись лишь мимолётные всполохи. Словно всё заволокло дымом сотни пожарищ. Проскальзывали какие-то смутные образы, но их никак не получалось различить. А затем…

Она мчится по городу, по узким улочкам и заваленным мусором проулкам. Под босыми ногами хлюпает осенняя грязь, перемешанная с опавшей листвой. Протискивается между полусгнившими бочками и перепрыгивает лужи нечистот. Из-под ног с громким писком разбегаются крысы. Сворачивает на оживлённую улицу, петляет между прохожими, замечает идущих навстречу женщин с корзинами, полными спелых яблок, задевает их, и яблоки раскатываются по мостовой. А она бежит дальше, с одной улицы на другую, из переулка на площадь, проскакивает под брюхом лошади и опрокидывает лоток какого-то торговца. Она знает, что за ней гонятся. И она должна от них убежать.

Каждый вдох дается всё тяжелее, раскалённый воздух раздирает горло и жжёт грудь. Ноги сводит судорогами, и кажется, что вот-вот, вот ещё пробежит немного и упадёт. И тогда с ней случится нечто столь ужасное, что это даже невозможно вообразить. Так что она должна бежать. Как бы ни было больно и тяжело, должна.

Но у неё не получается. Жёсткие пальцы хватают за плечо, почти выкручивают руку и поднимают над землей. Она шипит от боли, пытается вырваться, но всё без толку. Что бы она ни делала, как бы ни выворачивалась, её держат крепко, хватают за волосы, заламывают руки. А потом она видит их, видит своих преследователей, двух небесных братьев в лазурных рясах с перепачканными подолами, они приближаются неспешно, один прихрамывает, второй держится за щёку, на которой виднеется свежий синяк. И понимает, что это конец.

Её брыкающееся тело передают из рук в руки, и что бы она ни делала, ей никак не вырваться из этого цепкого капкана. Её хватают, держат, сжимают и куда-то несут, и она знает, что оттуда нет возврата. Так что она должна вырваться. Хотя бы попытаться.

На секунду показалось, что хватка ослабла, если не совсем исчезла, и Мия сразу же этим воспользовалась — изо всех сил пнула ногой назад, не видя даже, куда бьёт. Она вообще перестала что-либо видеть — глаза заволокло багровой пеленой, словно залило кровавыми слезами, а в ушах барабанным боем стучала кровь. Но, судя по едва различимому стону, — попала. Она рванула в сторону, но, не разбирая дороги, почти сразу врезалась во что-то, разлетевшееся по мостовой с громким, мелодичным звоном. Ступня поехала по гладким камням, Мия едва не упала, но в последней момент её подхватили. Ничего хорошего в этом не было — это всё те же похитители, и ей нужно от них отбиться. Она взвыла, двинула локтем и, судя по всему, тоже попала, но похититель почти сразу поймал её запястье и, обхватив за талию, поднял над землёй. Мия закричала что-то, что и сама не смогла бы разобрать, замолотила ногами по воздуху, ещё что-то упало и, кажется, разбилось, но она так и не видела что. Она могла только бороться за свою жизнь из последних сил.

Похититель прижимал её к себе спиной, и как бы она ни лягалась, у неё никак не получалось в него попасть, а от одного слишком размашистого движения даже сапог с ноги слетел — и, судя по звуку, попал во что-то, что с грохотом упало на мостовую. Одна рука оказалась плотно прижатой к телу, а вторую — похититель крепко держал за запястье. Так ей не вырваться. Тогда Мия со всей силой мотнула головой назад, надеясь затылком ударить его в челюсть. Но ничего не вышло. Похититель сказал ей что-то, что она так и не смогла расслышать сквозь шум в ушах, а потом перехватил, теперь прижимая к телу обе руки, делая её совсем беспомощной. Его вторая ладонь скользнула по лицу Мии, и тогда она резко дёрнулась вперёд и впилась в неё зубами. Рот заполнился горячей кровью. Не её.

Но и это не остановило похитителя. Он, хоть и охнул от боли и грязно выругался, весьма быстро избавился от этой хватки, хорошенько встряхнув Мию, как нашкодившего щенка, а потом развернул и притиснул спиной к какой-то каменной стене. Руки оказались над головой, чьи-то пальцы впивались в запястья и вжимали их в стену, а ноги не касались земли. Мия пыталась дёргаться, но смысла в том никакого уже не было. А ещё она пыталась сообразить, откуда на площади, где её схватили, взялась эта клятая стена? И почему похититель, голос которого едва-едва пробивался сквозь оглушающий шум в ушах, просил её прийти в себя и успокоиться?

Кровавая пелена перед глазами рассеивалась. Очень медленно, но Мия всё-таки начала осознавать, где именно она находится, и с огромным трудом начала отделять то, что видела в зеркале от того, что происходило прямо сейчас.

Не было никакой площади и грязной мостовой под ногами. Была лишь округлая комната на вершине башни, и отблески свечей танцевали на тёмных каменных плитах. И на том, кто держал её и что-то говорил, была отнюдь не голубая ряса, и капли крови из его прокушенной ладони стекали по её руке.

Вот дерьмо.