Твари творчества

Глава 9. «Опыт антрепризы»

Спектакль «Давайте развлечемся» был новой версией старой пьесы «Чайка». Жанр совмещенный: одновременно драма и мюзикл, с элементами кино и пантомимы.

На сцене стояли большие экраны, на которые проецировались лица актеров. По модной в последнее время идее раздвоения всего и вся, Нину Заречную исполняли две актрисы. Одна вела драматическую линию и пела, другая отвечала за пластическую и молчала. Та, что играла немую, еще изображала и птицу чайку. Когда ее подстреливал Треплев, она падала замертво, почему-то в зрительный зал. Актер ее поднимал, приносил на руках и клал на скамейку.

Как мы и предполагали, спектакль был мертвым. Несмотря на видимые усилия сделать его динамичным и пестрым. Главные роли исполняли звезды. Аркадину играла звезда старшего поколения Л., Нину — восходящая звезда К, вторую Нину — звезда пантомимы, Тригорина — шоумен и телеведущий Б., Треплева — эстрадный певец. Машу постаревшая, но очень талантливая звезда театра Р. Она славилась своим буйным характером, и ее за глаза все называли Разухабистая.

Искусственная, фальшивая атмосфера, царившая на сцене, сразу передалась в зал. Он тоже был мертвым, несмотря на выражение крайнего внимания, застывшее на лицах зрителей. Несколько человек смылись сразу после первого акта. Одного увезли на «скорой» — так подействовала на него мертвечина. Увы, мы с Винни вынуждены были остаться, вопреки угрозе нашему физическому здоровью. Винни всегда заболевал на плохом спектакле, у него перехватывало дыхание, он мрачнел и считал, что при смерти. Я брала для него в театр валидол и успокоительное. Мне тоже не повезло — мы сели в центре ряда, это вызвало приступ клаустрофобии и ощущение, что зрители взяли меня под конвой.

В самом начале спектакля мы все-таки предприняли попытку уйти. Поднялись со своих мест и согнувшись, выбрались из зала в фойе. Спустились по лестнице вниз, надеясь улизнуть незамеченными. Но антрепренер в кепке, как назло, караулил у входа. План бегства сорвался. Пришлось вернуться. Так же, на полусогнутых ногах, проползти между рядов и досмотреть все до конца.

Я видела и слышала совсем не то, что происходило по действию пьесы, а то, что было в мыслях у актеров на сцене.

Звезда Л., например, исполнявшая роль Аркадиной, была озабочена тем, что приготовит дома на ужин и торопилась доиграть спектакль. Мыслями она была в своем холодильнике, а телом — на сцене театра.

Аркадина: Однако меня начинает мучить совесть. За что я обидела моего бедного мальчика! Я неспокойна! Костя! Сын! Костя! (..ложки забыла разморозить!…ножки, что же я… фу ты, размораживать придется минут сорок., а я голодная…)

Маша: Я пойду поищу его.

Аркадина: Пожалуйста, милая, (…тьфу, чуть не упала, бл-дь! Как долго идет первый акт… Шубу жалко, зачем в театр шиншиллу надела… не повезло, бл-дь!)

Маша: Ау! Константин Гаврилович! Ау!

(уходит)

Нина: Очевидно, продолжения не будет, мне можно выйти. Здравствуйте! (целуется с Аркадиной и Полиной Андреевной).

«Бл-дь!» — вдруг произнесла Аркадина громко. Партнеры на секунду замерли.

«Сама бл-дь!» — шепотом ответила молодая актриса, исполнявшая Нину.

В первом ряду пара хихикнула. От такой респектабельной дамы, как и от ее молодой партнерши с взглядом «тургеневской девушки», никто не ожидал мата, скорее от Разухабистой. Но ее уже не было на сцене. Старушка-зрительница закрыла уши, прошептав: «Боже мой, зачем я пришла?»

Винни зыркнул в мою сторону: «Ты сделала? Прекрати немедленно — сорвешь спектакль!» Он знал о моей способности не только слышать мысли других, но иногда делать так, чтобы их слышали все вокруг. Правда, это случалось редко и непреднамеренно с моей стороны. Я приложила все усилия, чтобы ослабить действие своих паранормальных способностей. Для этого перевела взгляд на туфли соседки, что сидела сбоку. Они были ярко-красные, лаковые, с вишенками на пряжке, как у куклы. Потом подняла взгляд от туфель к лицу. Глаза ее были закрыты — она мирно спала. «Нет, храпеть не будет», — решила я, прислушавшись к ее мерному дыханию..

И снова взглянула на сцену, где Заречная уже разговаривала с Тригориным. А сама актриса думала о ремонте в своей квартире. Ее партнер, Тригорин, был озадачен тем, что она загибает пальцы, когда произносит текст.

Нина (Тригорину): Не правда ли, странная пьеса? (…не забыть Васю послать за обоями… в двести уложится или четыреста?)

Тригорин: Я ничего не понял. Впрочем, смотрел я с удовольствием. Вы так искренно играли. И декорация была прекрасная. Должно быть, в этом озере много рыбы, (…что же она там подсчитывает… или у нее тик от зажима… странно…)

Нина: Да. (…а сколько же рулонов понадобится?)

Тригорин: Я люблю удить рыбу… (… и на второй руке тоже загибает…)

Нина: Но я думаю, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют. (… а ведь сначала надо шпаклевать, это еще сто, потом обои…)

Но вот подошел к концу первый акт. На сцене снова появилась Разухабистая. Она была самой живой в этом актерском ансамбле. По ходу спектакля она понемногу опохмелялась и сильно потела — ее душила астма. Но в роли Маши она была очень убедительна. Когда ее героиня говорила: «Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий! Я люблю Константина», — Разухабистая передавала все нюансы неразделенной любви. Хоть и думала про себя: «Господи, за что мне этот позор!» И даже когда она запела: «Раз в сердце завелась любовь, надо ее вон», — у меня подступили слезы.

В антракте я дала Винни успокоительное, сама приняла валидол, и так мы смогли дотянуть до конца.

На поклоны вышли все актеры. Никто не сбежал. Но мыслями все были уже давно за пределами театра. И только для шоумена, исполнявшего роль Тригорина, поклоны были самым любимым моментом спектакля. Он получил букетов и аплодисментов больше, чем все остальные актеры, — с телевизионной популярностью не могла сравниться никакая другая.

В конце зрители долго кричали «браво». Ну вот мы и свободны. Но не совсем. Еще чуть-чуть…

Зашли за кулисы. Все-таки мы были приглашенными гостями. Такая традиция — надо поблагодарить. В ожидании антрепренера, который разговаривал с актерами в гримерной, мы остановились в коридоре покурить. Дверь была приоткрыта, и пока Винни разглядывал фотографии на стенах, я наблюдала за происходящим за дверью. Шоумен стоял в подтяжках и, не обращая внимания на других актеров, целовал долларовые купюры, которые ему отслюнивал антрепренер. И то ли в шутку, то ли всерьез, приговаривал: родненькие! Это было похоже на карточную игру: один сдает, другой берет по одной и целует. Но антрепренер вдруг понял, что ошибся и по-деловому заметил: «Ну, хватит, эта уже лишняя…» Не желавший расставаться с купюрой шоумен мгновенно сунул ее в рот. Антрепренер почувствовал себя уязвленным. «Ты хоть самая узнаваемая морда, — он подмигнул, — но все равно твоя цена на сотню меньше». Шоумен подавился, закашлялся. Когда наконец он выплюнул купюру, антрепренер попросил: «Не подведи, дружок, зайди на фуршет!» Шоумен быстро оделся и, покинув затхлую гримерку, засеменил по коридору. Увидев нас с Винни, кивком поприветствовал. Мы ответили ему тем же. «У них же сегодня фуршет в честь премьеры, ну влипли!» — сообразила я. Но делать было нечего: теперь уже надо было дождаться антрепренера. Между тем в гримерке разыгрывалась очередная сцена. Антрепренер поднял купюру, выплюнутую шоуменом, и, сунув ее в карман, снова нагнулся и принялся теперь поднимать упавшую со стула Разухабистую. «Уже наклюкалась! — рассуждал он вслух. — Жалко-то жалко, но ведь неуправляема. Заменю на. тихую, больную, отечную — ей тоже недолго осталось. Зато она не пьет». Но тут же передумал. «Ладно, пусть еще месячишко поработает, потом другую введу». И прошептал на ухо Разухабистой; «Незаменимая, пора на фуршет!» Та закряхтела и поддалась на уговоры подняться и проследовать в буфет. Выпроводив ее и решив, что остался один, он удовлетворенно потер ладони. После чего рыгнул и почесал ягодицу. «Ну, вот все «обезьяны» на фуршете!» — сказал он. И только тут заметил, сидевшую у гримерного столика, звезду Л. Последняя его фраза про «обезьян» заставила ее резко обернуться. «Обезьянами» антрепренеры называли между собой знаменитостей, но этот профессиональный жаргон не предназначался для ушей самих «обезьян». Актриса недоуменно подняла брови: «Пардон?» Антрепренер внутренне съежился, но тут же разжался: «Вы-то, чудесница… рядом с этими… па-паяцами!» Он поспешил пригнуться и, подбежав, подал ей шубу. «Шиншиллы-шиншиллочки-шиншиллята!» — ласково отозвался он о мехах. «Дрючки-завитучки!» — поддержала шутку она. Антрепренер чмокнул ее в щечку и, уже провожая к двери, наказал: «Сначала фуршет! Пресса и все такое!» Звезда Л. взглянула на него с мольбой. Но сдалась, решив, что уделит фуршету пятнадцать минут, не больше, и уедет домой. Продефилировав мимо меня, она широко и привычно улыбнулась, затем подмигнула Винни, потрепала его по шевелюре, после чего направилась в буфет.

В одиночестве, антрепренер удовлетворенно погладил себя по карману — на глаз можно было прикинуть его содержимое. День удался. «Развлеклись на славу!» — промычал он удовлетворенно. Достал из внутреннего кармана пакетик, насыпал себе в ладонь порошка, и нюхнул. По телу побежали мурашки, в глазах вспыхнули огоньки. Он сразу стал моложе и выше на пару сантиметров. Подумал: «Бонд. Джеймс Бонд!» И туг же дернулся в ужасе. На него смотрело что-то кроваво-коричневое. В углу гримерной сидело странное существо с плоской головой насекомого, в сюртуке и с крылышками. Оно зашевелилось и поползло, встав на четвереньки. Антрепренер замахнулся. Но тут кроваво-коричневый оскалился и заговорил голосом, напоминающим кого-то знакомого: «На своих руку поднимаешь — не хорошо! Не нравлюсь я тебе? Не узнаешь? Да ты такое же насекомое. Ты — клоп, как и я. Если б ты остался самим собой, массажистом, с тобой бы такого не приключилось. А теперь ты клоп при бабках… А думаешь, что ты Джеймс Бонд!» Опешивший антрепренер сначала замер, потом стал украдкой себя ощупывать. Но кроваво-коричневый снова заговорил: «Да ты не волнуйся, все равно тебя ни за что другое никто и не принимал.

Перевоплощение, дорогуша! Такова расплата за приближенность к тварям творчества. Им дано примерять на себя чужой образ, это их профессия А мы рядом с ними просто перевоплощаемся в наиболее близкую нам по духу сущность. И в самый неподходящий момент. Я тебя предупреждал — работа с актерами чревата всякими последствиями. Но выбрал ты ее сам. Не переживай так. Зато смотри, сколько у тебя бабок!» Голос говорившего был чем-то знаком, и антрепренер наконец сообразил: «Это ты Экскремент?» «Я!» — отозвался басом Экскремент, бывший работник эстрады, после отсидки подавшийся в театральную контору «Антре в Пизу». Никто не знал, откуда взялось такое название, но что-то иностранное всех привлекало. Тут собеседник антрепренера встрепенулся, наполнив гримерку невыносимым запахом, от которого захотелось зажать нос. И скинул с себя костюм, очевидно, предназначенный для детского спектакля — сказки. Он бросил его на кресло и вновь стал администратором, в полный человеческий рост. «Да ладно, попугал и хватит, — сказал он и радостно заржал. Затем дружески похлопал своего товарища по плечу: «Мы тоже приспособились и можем играть личиной! Сбросил ее и снова за работу, в чем мать родила!» Антрепренер, находясь в столь возбужденном состоянии, понял слова своего напарника буквально, решив, что стал сначала насекомым, а потом остался без штанов. И подбежал к зеркалу, проверить, как он выглядит. «Ух! — он вытер испарину со лба. — До чего же все это нервно. Нет, точно, работа в театральной конторе «Антре в Пизу» — одна из самых-самых… по затрате психической энергии. Говорят же, что на первом месте по смертности — все эти, — актеры, режиссеры… А потом только шахтеры. А у клопов вообще и смерти своей, небось, нет. Их просто прихлопывают. Какая ужасная мысль… Но разве я клоп? Я мал ростом, да, мне этого не скрыть. Я подкладываю подушечки в обувь… Но от меня никогда так не воняет, как от этого… Неужели я такой же мерзкий, как и он? Я всегда в чистой рубашке и надушен. У меня бывает приятное лицо, я не хочу… Я не клоп… Только бы не заплакать…» — размышлял он, тщательно рассматривая себя перед зеркалом. Но понемногу стал успокаиваться. «Да причем тут… нюхнул лишнего — вот и померещилось», — нашел он разумное объяснение своим взвинченным нервам.

Между тем администратор, прозванный за нечистое дыхание и общую нечистоплотность Экскрементом, продолжил разговор.

«Ну что, пора делиться вдохновением, — сказал он и протянул руку, — дельту, маржу, как ее… Мою долю гони…» Антрепренер безропотно вынул деньги и, поделив их на две части, отдал причитающееся Экскременту. Тот пересчитал их и, убедившись, что вся сумма на месте, сердечно предложил:

«Пошли выпьем! За одно из наших многочисленных «я»! «В предлагаемых обстоятельствах», — хмуро пробубнил антрепренер.

Увидев нас в коридоре, парочка притормозила. «Ах, какие люди, какие люди!» — расплылся в улыбке антрепренер. И позвал с собой на фуршет, пообещав перемолвиться словечком о нашем спектакле. Мы стали спускаться по лестнице.

«Вот увидишь, сейчас начнет сбивать цену. Может, сразу уйдем?» — шептала я Винни. «Поздно, — отвечал он, — надо отметиться».