Твари творчества

Глава 19. «Монтажная»

Я все еще вопила на одной ноте, как вдруг прозвучала команда: «Стоп!» Все это происходило у него дома, но и там он держал хлопушку наготове. Он потянулся за ней, и сам себе и мне скомандовал: «Снято!» И положил мне на лицо хлопушку. От неожиданности и испуга я замолчала.

Уходя в монтажную, он сказал: «Сцена любви должна длиться не более тридцати секунд — таков телевизионный формат».

Какое-то время я лежала. Кругом было очень тихо. Он не возвращался. И вдруг я услышала тихий смех. Как колокольчик Он был мне чем-то очень знаком. Я прислушалась. И узнала этот смех. Это был мой смех. Только я не смеялась. Смеялся кто-то другой, моим смехом. Я собрала все силы и поднялась. Дверь монтажной была слегка приоткрыта. Он забыл ее запереть. А может, не захотел. Я позвала его, прежде чем войти. Но он не ответил. Тогда я толкнула дверь, она медленно открылась. Он сидел перед экраном, на котором была моя копия. Она смеялась. Я подошла ближе и прошептала: «Я люблю тебя… Я живая, брось ее… Ее нет, она призрак!» На мгновенье он открыл глаза, окинул меня взглядом. Затем перевел взгляд на нее и счастливо улыбнувшись, уткнулся в ее грудь лицом, отчего она снова засмеялась. Он не видел и не слышал меня, словно меня не было. Я стала для него невидима. И с этого момента я начала умирать. Только теперь по-настоящему.

Всю ночь и весь следующий день я провела, как в бреду. Меня никто не трогал, не звал, не искал. Он уехал на работу… и не вернулся. Я ждала день, два, три.

Потом я решила уничтожить все, что напоминало Детку. Сожгла парик, одежду, выбросила грим. Но было уже поздно. Я не смогла избавиться от нее.

Вся моя жизнь была связана с Деткой. А другая стерлась из памяти. У меня ничего не осталось.

На пятый день он пришел. Это было самое страшное. Он ходил по дому, занимался своими обычными делами, лежал на диване, слушал музыку, мылся в ванной. Я следовала за ним, пытаясь заговорить. Но он меня не слышал и не замечал. Стены давили на меня. Я больше не могла оставаться в его доме. Но прежде, чем уйти навсегда, я решила пробраться в его монтажную.

Как только его машина отъехала от особняка, я пробралась в кладовку. Поначалу мне пришлось долго возиться с замком, но после огромных усилий дверь открылась. Небольшая комната была заполнена полками, на которых стояли металлические коробки с пленкой, коробки с кассетами и дисками. Встав на стул, я вынула сверху первую попавшуюся кассету. Сдула слой пыли. Увидела надпись: «Эмоции». Включила монитор, — на экране замелькали улыбки, смех, слезы, вздохи, крики. Я стала брать одну за другой кассеты. Это были сцены из жизни, документальные кадры, фрагменты репетиций многолетней давности. Одним словом, дубли и срезки, не вошедшие в финальную версию автобиографического сериала».

Лиза сделала паузу, чтобы перевести дух. Она вынула из кармана платочек и промокнула выступившую на лбу испарину. Потом спросила: «На чем я остановилась?» «На дублях, — подсказала я ей, — то есть на срезках, не вошедших в финальную версию… Что там, на этих срезках?»

«Всякое… — она поморщилась, — много некрасивого. Потасовки, напоминающие секс, и выяснение отношений. Многие актеры просили накормить их, дать им пирожок с мясом, творожник… Просили отпустить к маме, в деревню, подышать свежим воздухом. Жаловались, грозились никогда больше не давать автографы, изуродовать себя, отказаться от своего псевдонима. Те, что постарше, просили вернуть им что-то. Вроде: верните мне мое лицо, мое честное имя, мои мысли. Были даже такие, кто просил вернуть им их возраст: морщины, даже целлюлит. Очевидно, это были жертвы пластических операций. Почти все говорили о заговоре критиков и журналистов, следующих за ними по пятам. Об их лжесвидетельствах в прессе, называли их иждивенцами и кровососами. Обещали разоблачить заговор.

Некоторые дрались. Просили называть их по имени. Кто-то говорил, что видит своего двойника и что он его боится…

Среди них было много узнаваемых лиц, актеров, ставших известными. Я поняла, что это те, кто не выдержал, и сорвался. И что все они уже давно покойники, а работают за них их дубли. Тяжелее всего было видеть, как одна женщина повторяла: «Умираю, умираю!» А он все говорил: «Мало, давай еще!» И она умерла прямо в кадре! Помнишь актрису, которая стала известна, снявшись в первом отечественном триллере? Она еще пела своим голосом и потом скоропостижно скончалась?» Лиза взглянула на меня, ожидая подсказки.

Я судорожно стала перебирать в уме все возможные кандидатуры. «Своим голосом… скончалась? Да ведь многие скоропостижно скончались… Но, если триллер, может, Ольга Сергеева?» Но Лиза уже переключилась на более важную для нее фигуру — режиссера.

«Наверное, он боялся после этого случая иметь плотские отношения с настоящими актрисами», — произнесла она задумчиво.

«Очень вероятно, — согласилась я. — А что с твоей любовной сценой, ты ее нашла?»

Лиза вздохнула: «Да, она тоже была там. Он выбросил ее в корзину.

Я выкрала ее, прихватив с собой еще какие-то кассеты, что попались под руку. Первое время я носилась с ними, спала в обнимку с пленкой… Я так хотела сделать что-нибудь, чтобы вернуть себе этот крик Открывала рот, но я больше не смогла так кричать.

Покинув его дом, я побрела, куда глаза глядят. Мне некуда было идти. Я скиталась по улицам, прибилась к бомжам, спала под деревом в парке и в подвалах Но потом я встретила добрых людей, и они приютили меня». Сказав это, она опустила голову, и снова стала расписывать на песке незамысловатые узоры.

Я сделала вид, что не замечаю, что она стыдится своей слабости. Но я чувствовала, что она хочет сказать еще что-то.

«У тебя так и не было других мужчин?» — осмелилась я спросить ее.

Она как будто ждала этого вопроса. На лице ее отразилась застарелая грусть и в то же время облегчение от того, что она может выговориться.

«Было, и много. Но я всегда останавливалась, в какой-то момент. Для этого мне нужно было прокричаться, а с появлением моего дубля у меня произошло окончательное расхождение «внутренних и внешних данных». Я не могла осуществить до конца ни одно свое желание в таком раздвоенном состоянии. Хочу что-нибудь, а как дойдет до дела, — руки опускаются, себя не узнаю, вроде и не я этого хотела, говорю: Вы, наверное, меня за кого-то другого принимаете! — Она повернулась ко мне, демонстрируя себя. — Ну, скажи, она что, лучше меня?»

«Твоего живого обаяния в ней нет…» — произнесла я спокойно.

Она с облегчением вздохнула и тут же поинтересовалась: «А себя ты еще не встречала?» «Нет пока…» Я поплевала через плечо и постучала по лавке.

«Поверь, непередаваемое ощущение, — с иронией произнесла она. Когда я осталась совсем без средств к существованию, я подала иск в суд, о защите авторских прав и просила выплачивать мне сумму с каждого ее появления.

В конце концов, она — часть меня, моя интеллектуальная собственность. Даже собиралась предъявить пленку, как документ. Но иск был отклонен. Меня приняли за самозванку. Конечно, я погорячилась, рассчитывая на справедливость».

Теперь я слушала Лизу с открытым от удивления ртом, — признаюсь, отстаивания своих авторских прав я нс ожидала от девушки с такими инфантильными замашками. К этому моменту она уже успела вымазать в мороженом свое по-детски округлое лицо. И все-таки, как хорошо, что она украла пленку! Именно пленка может раскрутить всю историю возмездия режиссеру и его телемафии. Странно, однако, что такое вещественное доказательство пылилось у режиссера на полке. Что-то туг не сходится…

Я решила высказать Лизе свои сомнения. «Лиза, ты очень смело поступила с пленкой и с судом, но почему он сам не уничтожил пленку, зачем ее хранил?»

Лиза проглотила последний кусочек вафли, причем лицо ее изобразило крайнее удовольствие, и, вытерев рот платком, в два счета разъяснила ситуацию: «Потому что ее уничтожить невозможно, вернее, это бессмысленно. Он сам мне в этом признался в минуту откровения. Сказал: «Все остается, как рукописи, которые не горят». То есть бумага горит, а вот информация — нет, настоящее не смывается… Все, что мы пишем, снимаем, говорим, даже думаем, — возвращается. Даже я вернулась, хотя меня уничтожили, — правда, кроме тебя, меня пока никто не слышит».

«А где эта пленка сейчас?» Как только я задала этот вопрос, тут же сообразила, что у Лизы ничего при себе нет.

«У меня украли эту пленку, — подтвердила мои опасения Лиза. — Тогда, в переходе».

Она смотрела на меня и ждала какого-то решения.

«Ты хочешь, чтобы я нашла пленку и разоблачила его?» — спросила я.

Лиза досадливо покачала головой: «Нет, конечно. Я не хочу ему мстить. Он же болен, и болезнь у него «высокая». Можно только посочувствовать ему».

Подобная Лизина реакция была типичной для жертвы творческого насилия — очень трудно было ожидать от нее окончательного осознания всего, что с ней произошло. Но это не отменяло моего возмущения. «По-моему, большего сочувствия заслуживают все жертвы его болезни!» — вставила я в ответ, адресуя свой намек самой Лизе.

«Да, да, конечно, — согласилась она, — но говорят же: не сотвори себе кумира. Одни создают себе кумира, другие — из себя делают кумира».

«А ты, разве ты не сотворила из него кумира?» — в моем голосе звучал упрек.

Но Лиза смиренно продолжала, не меняя тона: «Нет, это другое — это любовь. И все, что мне от него нужно, — чтобы он меня заметил, почувствовал мою боль».

Я помолчала. Крыть было нечем — любовь имела свои собственные законы справедливости. Все, что мне оставалось, это переспросить: «Ты хочешь, чтобы он тебя заметил?»

«Да, — тихо отозвалась Лиза, — и почувствовал мою боль».

«Так он не знает о твоей смерти?»

«Нет, я ведь перестала для него существовать еще до моей гибели».

«Значит, мне надо попробовать сделать так, чтобы он снова вспомнил о тебе и тебя почувствовал?» — переспросила я.

«Да».

«Н-да, дела… — вырвалось у меня. — Как же это сделать?»

Лиза не отвечала. Она молча смотрела на меня и ждала. Кажется, она рассказала мне все, а моя задача не становилась от этого легче, даже наоборот.

На секунду мной овладели малодушные сомнения: зачем я связалась, зачем лезу в чужую жизнь, закрыться и пройти мимо… не отвечать… не искать, не разбираться… Взглянув на Лизу, я порадовалась, что она не могла прочитать только что посетившие меня предательские мысли. Они были вызваны отчаянием перед свалившейся на меня головоломкой. Так, по крайней мере, я себя успокаивала.

Я собралась с духом и принялась разгадывать ребус дальше. «Так это режиссер и продюсер твоего фантома-имиджа Детки? Значит, надо искать через нее?»

«Нет, что ты. — Лиза как будто ждала, когда я догадаюсь задать ей этот вопрос. — Детку как проект он давно пустил по рукам. У него целый штат последователей, готовых подхватить его произведение».

В течение всего разговора с Лизой я досадовала на себя за то, что редко смотрела телевизор, а уж тысячесерийные фильмы тем более. Так что определить сразу, каким был первый в ее жизни сериал, я не могла. Да и история Лизиной любви была типична, — у многих режиссеров были романы с актрисами, а у актрис — с режиссерами, продюсерами. Единственной особенностью было существование Лизиного дубля. Лиза, а вернее Детка, мелькала повсюду — во многих сериалах можно было обнаружить ее физиономию. И различить теперь, где была она реальная, а где ее дубль, не представлялось возможным. Так что вычислить, кто именно был тем самым Лизиным режиссером, было непросто. Мои экстрасенсорные способности, как назло, молчали — очевидно, оттого, что сущность режиссеров была настолько замутнена подражанием, изменой себе, амбициями, что вычленить какую-то индивидуальность никак не получалось. И все-таки я попыталась ткнуть пальцем в небо, назвав пару-тройку кандидатур на роль «того самого».

«Лиза, судя по тому, что ты рассказала, это должен быть Моросейкин или Тугоухов. Кто-то из этих двух, да?»

Лиза послушно кивнула-. «Может быть… Я не могу вспомнить его имя. Тем более, после раскрутки, появились провалы в памяти на имена. А в моем нынешнем состоянии имена вообще ничего не значат. Мой бывший….» И как ни в чем не бывало, она вдруг подскочила с места и, покрутившись с распахнутыми руками, предложила:

«Давай напоследок пробежимся. Разомнемся немного… Я часто здесь бегала от милиционеров. Она замахала руками и крикнула: «Я чайка, я чайка!»»

Мне стало не по себе при звуке ее голоса, но пришлось встать и тоже бежать. Сделав пару кругов по скверу, мы остановились отдышаться. Я поняла, что через несколько минут мы с Лизой расстанемся, и решила напоследок выяснить, — что за прогулку она сегодня совершала по городу? Это было просто любопытство, все-таки мне пришлось за ней изрядно побегать.

«А кто эти женщина с мальчиком, с которыми ты сегодня гуляла по рынку и в зоопарке, потом зашла в шапито? Я ведь шла за вами!» — спросила я, с трудом переведя дыхание.

«Я провела время со своей семьей. Сегодня девятый день… Это моя мать и младший брат, которого я никогда не видела. Он родился после того, как я стала сниматься. Я пристроила их в цирк шапито — это надежное место, там работают безымянные артисты, — они не интересны телевидению. А парень, с которым я рассталась на перекрестке, — мой друг из общества анонимных алкоголиков. Последнее время я была одним из членов этого братства, у меня там много друзей».

Она не договорила, бросив взгляд в сторону перекрестка. Я тоже оглянулась, — посреди темной улицы, что шла вдоль сквера, рабочие в спецовках, закрепляли огромную перетяжку. На ней были изображены знакомые по телевидению, медийные лица. Мне показалось, что в одном из них я узнала рыжеволосую Детку. Но не успела я сообразить, стоит ли обращать на это внимание Лизы, как она сама заметила перетяжку и указала на нее пальцем. «Давай подойдем поближе, кажется, это моя физиономия, вернее, ее…» Она побежала. Я последовала за ней. Афиша крупными буквами анонсировала предстоящее шоу на городской площади, посвященное юбилею города.

«Да, это я, вернее, она…» Лиза вглядывалась в лица, изображенные на перетяжке, с каким-то радостным любопытством.

Я тоже стала изучать, что было изображено на афише: портрет Лизы в окружении улыбающихся женских лиц. Надпись крупными буквами гласила: «Премьера! Тысячная серия «Цветущего» ко дню города! Куку, Детка, Принцесса, Петрушка, Забава, Снегурочка, Чудо — все женщины сразу! Юбилейное шоу режиссера Павлова — Массмедийкина!»

«Так это же Павлов-Массмедийкин! — дошло вдруг до меня. — Как я сразу не догадалась — это он?» Я посмотрела на Лизу.

Она все еще любовалась афишей. Но для меня ответ был уже очевиден.

«Мне и в голову не могло прийти, что ты так высоко залетела!» — продолжала поражаться я.

«Как ты сказала… Массмедийкин? — Лиза оторвалась от афиши и вдруг просияла: — Да, да, конечно!»

Мы обе захохотали и обнялись. Радуясь не понятно чему.

Когда первый приступ веселья прошел, я стала докладывать ей все, что знала.

«Сначала был актер Павлов. Потом он стал сценаристом и режиссером. Получил много призов за свой фильм «Цветущий». Стал знаменитым, взял себе двойную фамилию. Сейчас он телеолигарх, большая шишка. Он один из главных кандидатов на выборы Главного режиссера. Теперь понятно — и юбилей творческой деятельности, совпавший с юбилеем города, — все очень своевременно! Если б я смотрела чаще телевизор, то могла бы сразу догадаться. Я сериалы не смотрю. А он давно идет?»

«Не знаю, — легко отозвалась Лиза, — когда я начала у него сниматься, он уже шел. Видишь, последняя серия будет показана в день города, на юбилей. Как раз на мой сороковой день. В этот день я еще раз встречусь с тобой. Массмедийкин — как это смешно!»

Она снова начала хохотать. Я подхватила ее смех. И мы обе плакали и смеялись, не в силах остановиться.