Твари творчества

Глава 32. «В образе»

Не помню, как побрела домой. Шла, не разбирая пути. В голове путались мысли и образы. «Раздвоение, — бормотала я себе под нос, — понятно… А кто нс раздвоен? Я сама раздвоена. Никогда не могу выбрать в магазине между синей и красной майкой, в клеточку или в горошек Как выбрать, по какому принципу? Стою и мучаюсь, пока в туалет не приспичит, тогда ткну, не глядя: «Вот эту, пожалуйста!» А Винни? Между двумя женщинами не может выбрать. Да все мужики раздвоены. Верно. Но не все раздвоены одинаково. Кто-то смотрится в зеркало. Кто-то пишет — это тоже раздвоение. Кто-то рожает детей, считая, что это их удвоение. Каждый по — своему. Все стремятся продлить себя в пространстве и во времени. А кто-то создает дублей. Это уже от характера зависит. От мерзкого характера. Только неудачник в любви мог такое организовать. Чтобы не было неповторимости, чтобы всякого можно было заменить. Интересно, звезда Е. пьет? Она хорошая. Да среди известных людей каждый пятый занимается самоуничтожением. Это исключает возможность дублирования — порченый материал! Но ведь это только каждый пятый, а остальные?! В памяти стали всплывать один за другим персонажи эстрады, певцы, общественные деятели.

Я оглянулась на идущих мимо людей. А зрители? Эти ничего не замечают. Ни искусственных деревьев, ни муляжей птиц, ни перетяжек с фото-пейзажами? Дома у себя обзаводятся искусственными пальмами и березками, резиновыми куклами вместо женщин. Манекены! Хорошо хоть душа не дублируется. От этой мысли немного полегчало, и я попыталась запеть, чтобы скрасить свой путь: «Как прекрасен этот мир, посмотри-и, как прекра-а-а-а-сен этот ми-и-ир!» Но вышло как-то неубедительно. Теперь слова песни вызывали много новых подтекстов и ощущений. И я не стала продолжать. Просто шагала домой, уже без всяких мыслей. Где-то рядом пищали тормозами машины. Ворчали и смеялись пешеходы, скандировали громкоговорители: «Сниженные цены!», «Распродажа!», «Лотерея счастья!», «Отдых всей семьей!», «Только три концерта Неповторимой!», «Иванова и Шнуркова — в главные режиссеры!», «Цветущий» — последняя и завершающая!».

«Интересно, — подумала я, — сколько я уже не сплю?» Но вот рядом остановился автобус, выгрузил пассажиров, и голос кондуктора произнес: «Никиткино — следующая!» Дверцы захлопнулись. Автобус тронулся с места. «О! Кажется, следующая моя», — узнала я свою остановку. Проводив отъезжающий автобус взглядом, тут же заметила странного субъекта, который двигался мне навстречу. Наклонившись вперед, так что было видно одно темечко, мужчина делал шаг, останавливался, подволакивал ногу, потом снова собирался с силами и осторожно ступал дальше. Казалось, еще чуть-чуть, и он потеряет равновесие. Он и дело поправлял полы своего длинного истрепанного пальто, которые тащились по земле, превращаясь в грязную бахрому. Но вот он поднял голову, прикидывая расстояние, которое собирался пройти. «Винни?» — испуганно пробормотала я и бросилась ему навстречу.

Подбежав, схватила его за локоть и стала отряхивать грязь с рукава. Тут только заметила кошачью мордочку, которая торчала у него из-за пазухи. «Потапка!» — обрадовалась я. Но Винни вдруг высвободил руку и, не сказав ни слова, двинулся дальше. «Винни…» — позвала я его. Но он не обернулся. Я догнала его и пошла рядом. «Наверное, обиделись», — подумала я и попыталась снова обратить на себя внимание: «Потапка, иди ко мне!» Но Потапка, как и Винни, будто не узнавал меня, даже не встрепенулся на мой голос, словно меня и не было. Через несколько метров Винни остановился. Постоял мгновение, закашлялся, потом погрузил руку в карман своего драного пальто и извлек оттуда мятую сигарету. Несколько секунд изучал ее. Затем стал выпрямлять, тщательно разминая пальцами, после чего достал зажигалку, щелкнул, и, наклонившись, прикурил. Я замерла, ожидая, что будет дальше. Сделав пару глубоких затяжек, он посмотрел куда-то вдаль и треснувшим голосом изрек: «Я бомж!»

Мы помолчали. Потом я тихо спросила:

«Давно ты так бродишь, Винни?»

Он погрузился в какие-то одному ему понятные фантазии и мысли.

«Давно… Всю жизнь!» — ответил он с расстановкой.

Я осторожно взяла его за руку.

«Сейчас опасно ходить по улицам. Пойдем домой».

Он сдвинул брови, запрокинул голову и решительно произнес: «У меня теперь нет дома».

«А Муза где? Она что, тебя выселила?» — я с трудом сдерживала накатившую ярость.

«Не мешай мне… Отойди!» — он резким движением выдернул свою руку и попытался ускорить шаг.

«Что она с тобой сделала, эта гадина, Муза где?» — не выдержав, заорала я.

Он взглянул на меня, пытаясь понять, о чем я говорю. И невинно спросил:

«Муза… Кто это?»

«Ты Музу не помнишь? — я подбежала, схватила его голову руками, стараясь поймать его взгляд. — Винни, как меня зовут? Ты меня узнаешь?» Он смотрел на меня, силясь что-то вспомнить… Я стала трясти его голову: «Ты был со мной, потом с Музой… Вспомни, Винни, вспомни!» Он вдруг закатил глаза, дернулся, и стал оседать. «Что с тобой? Что с тобой сделали…» Я не удержала его, и он повалился вместе с Потапкой на землю. «Кто-нибудь… люди!» — замахала я руками в сторону парочки, которая стояла неподалеку. Но они то ли не слышали, то ли не поняли, о чем я прошу, и оставались на месте. «Ну помогите же, кто-нибудь… гады, какие все гады..» — повторяла я, суетясь вокруг Винни, которому становилось все хуже. Он захрипел, его тело вдруг изогнулось и забилось в конвульсиях. Я бросилась на колени, обвила его голову руками и закричала: «Очнись, Винни, не оставляй меня одну, прошу тебя! Это же я, Винни! Вспомни… Только, прошу тебя, не умирай!» Как только я прокричала последние заклинания, Винни открыл глаза и спокойно произнес: «Слушай, я прикалываюсь, дай мне поиграть, я в образе…» Потом медленно приподнялся и сел, как ни в чем ни бывало.

Посмотрев минуту-другую, как он отряхивает с себя снег, и, отдышавшись, я резко поднялась и потребовала:

«А ну, отдай Потапку… Пота-пий!» — позвала я. Но Потапка только сладко зевнул, будто его напоили валерьянкой.

«Он тоже в образе», — прокомментировал Винни, поднимаясь с земли.

Я отвернулась и быстро зашагала прочь.

Винни нагнал меня и пошел рядом, стараясь заглянуть мне в лицо. «Скажи, ну ты поверила?»

Я не отвечала, продолжая быстро идти к дому.

«Ну, прости, я хотел, чтоб было смешно. Может, чуть-чуть пережал… тут важно вовремя расколоться».

«Муза где?» — сухо спросила я.

Винни радостно хохотнул: «Сбежала. Я напугал ее своим видом».

«Еще вернется, жди», — отрезала я, испытав при этом облегчение.

«Да нет, она какого-то писателя нашла, у него просторнее».

«А дети?»

«Откупился, денег дал. Да не мои это дети, неужели не ясно, наверняка писателя!» — стал заводиться он.

«Муза первая тебя сдаст телеполиции, — сказала я хладнокровно. — А деньги откуда?»

«Ты что, не поняла? Я со съемки, играл бомжа».

«Это то самое предложение, у Массмедийкина?»

«Вроде да. Снимали с крана. Я внизу, а режиссер наверху. Я только голос слышал. Он так и не спустился».

«А бомжи при чем?»

«По сюжету олигарх играет в шахматы с бомжами».

Я мысленно попыталась представить Массмедийкина рядом с бомжом, но картинка не складывалась. Решила не комментировать дурацкий сюжет, какая разница, если все это липа. Вместо этого поинтересовалась:

«Много заплатили?»

«Как раз, чтобы поехать на море», — заявил Винни радостно.

«Когда летишь, сегодня?»

«Нет, вечером банкет, завтра можно за билетом, как получится…»

«Какой еще банкет?»

«Последний съемочный день, всех позвали в японский ресторан, у меня пропуск на два лица, пойдешь — я приглашаю?»

«Подумаю», — ответила я через паузу. Поход на банкет Массмедийкина действительно требовал серьезного обдумывания.

Уже на пороге дома я спросила, как у него оказался Потапка. Как выяснилось, Винни встретил Мандарину и забрал у нее кота. «Она была какая-то не в себе, вылила полбутылки валерьянки в стакан и выпила, остальное отдала Потапке». Я не удержалась, чтобы не съязвить: «Из вас троих тебе бы валерьянка больше всех пригодилась». Но Винни пропустил остроту мимо ушей. «Она, кстати, тоже идет на банкет, в качестве журналистки. Просила тебя ей позвонить». Я промолчала, решив, что все это надо хорошенько обдумать.

Как только я открыла дверь, Потапка тут же ожил, выпрыгнул из своего убежища за пазухой у Винни и вбежал в квартиру. «Ну так как?» — снова спросил Винни. «Подумаю». И мы разошлись, каждый хлопнув своей дверью.

Дома набрала Мандарину.

«Ну ты идешь?» — с места в карьер задала она вопрос.

«А ты все знаешь?» — спросила я, решив на всякий случай ее проверить.

«Знаю то, что мне положено знать, — ответила умная Мандарина и уточнила. — Там будут наши люди…»

«Их всех пригласили?»

«Да, они играли бомжей… В последний съемочный день он всех пригласил на банкет!»

Ситуация казалась мне слишком невероятной.

«Скажи, он идиот?» — задала я риторический вопрос. Но Мандарина ответила на мой сарказм своим.

«Нет, он творческий работник У него постсъемочная эйфория».

«А у нас что?»

«Понаблюдать… поснимать, — сказала она и зевнула. — Там будет его последняя, ну, эта, невеста. Узнаем программу юбилейного концерта, постараемся войти в доверие, получить лучшие места. Надо идти!» — резюмировала она, снова зевнув, видимо, под действием валерьянки.

«А как насчет безопасности — бомжей и алкоголиков хотят вывезти из города?»

«А мы тут при чем? Ты алкоголик?» — спросила она неожиданно весело.

«A-а, поняла… — протянула я, соображая, на что она намекала. — Нет, конечно».

«Ну вот, ты не алкоголик и не бомж! Ты актриса с квартирой, — внушала она мне голосом психиатра. — Я тоже на правах журналистки… у меня есть диплом!»

«Но я не снималась у него…» — привела я новый аргумент.

«Какая разница — он все равно никого не помнит из массовки, тем более в последний съемочный день…»

Все мои сомнения были разрешены, и я поняла, что пойду.

«А во что одеться?» — спросила я Мандарину, которая была для меня авторитетом в этом вопросе.

«Тебе в артистическом — все равно во что, — быстро сообразила она. — А я? — тут она сделала длинную паузу, прикидывая мысленно свой наряд. — Я в перчатках! Адрес пиши».

Я потянулась за блокнотом, нашла ручку.

«Теледурманово 10, японский ресторан «Вунь-лунь», вип-зал, — диктовала Мандарина, — встречаемся там в десять вечера. Эдельвейс! — крикнула она, по всей видимости, коту, — а ну, брысь, брысь оттуда! Да, я здесь!» — снова вернулась она ко мне.

«Тогда до вечера. Мне что-нибудь брать?»

«Ничего — я буду с диктофоном, камерой и мандаринами! Эдельвейс!» — она снова закричала на своего кота, уже закончив со мной разговор.