Твари творчества

Глава 7. «Третий день»

Когда я открыла глаза, на будильнике стрелки показывали полдень. Взглянула на календарь. Что значит эта дата? Но ничего вспомнить не смогла. Подумала о Лизе, девушке, погибшей в переходе. «Что я могу, что могу?» — спрашивала я себя. «Буду думать о тебе, и Вову этого с «Пегасом» как-нибудь встречу и плюну ему в лицо. Просто так, без объяснений. Лиза, Лизочка… наверное мама так тебя звала… и дети во дворе», — говорила я с собственной совестью. «А может. это все сон?» — зазвучал во мне голос сомнения. «Что сон?» — переспросила я его. «Все?» — ответил он. Но я отмахнулась.

Только тут заметила, что в дверь отчаянно звонили. Оглянулась — да нет, ерунда, Лизы же нет в квартире, нечего прятать ее от глаз посторонних. «Иду, ну иду же!» — проговорила хриплым голосом. Ненавижу просыпаться по чьему-то приказу. Прошлепала, открыла. «Заливаешь!» — с ходу прокричала толстая. Кажется, моя соседка снизу. Спросонья трудно разобрать лицо. «Ну, хорошо, хорошо, сейчас все вытру…» Толстая занесла ногу через порог, пытаясь проникнуть внутрь квартиры, но я придержала дверь. Сопоставив свои габариты и узкий проем, в который ей предстояло втиснуться, она отступила. «Вызови сантехника, пусть починит!» Но прежде, чем скрыться за дверью, она вдруг вынула из-за спины фотоаппарат, — блеснула вспышка, раздался щелчок. Я инстинктивно закрыла лицо рукой. Но поздно, снимок был сделан. «Фотка на память, — ухмыльнулась соседка. — Да шутка, шутка… Вчера тебя по телевизору видела, в старом фильме, — ты там такой обмылок, но играешь хорошо!» — затем осеклась и пошла прочь, вверх по лестнице. Захлопнув дверь за толстой папарацци, я заглянула в ванную. Кран был закрыт, на полу сухо. «Контролируют они меня, что ли Наверное, хотела узнать, сплю ли я с Винни…»

Где-то в районе солнечного сплетения появилось тошнотворное ощущение. «Только этого не хватало!» — подумала я в панике. Это было связано с Винни. У него начинается какая-то дурацкая история. Чувствую. Даже звонить не стоит. Сейчас во что-то влипнет. Ищет женщину. Конечно, я ведь теперь для него что-то другое. И он прав, разве я полноценная женщина? Если я жру тараканов и выставляю это на обозрение всей стране, и удовлетворяюсь виртуальными контактами, да еще и с покойниками? Так и есть. Набрала все-таки его номер, чтобы убедиться в справедливости своих ощущений. Телефон занят. Потапка смотрел на меня сочувствующими глазами. «Потапий, хочешь есть?» Потапка мяукнул. «Ну вот, что ж молчишь?» Насыпала Потапке корм. Он опустил свою пушистую мордочку в тарелку и начал хрустеть. Вид Потапки меня успокоил.

Зазвонил телефон. А ведь это снова Алевтина! Она меня допекла. Прикинула, стоит отвечать или нет? Впрочем, чем раньше разберусь с ней насчет вчерашнего розыгрыша, тем лучше. «Да, Алевтина?» — заговорила я голосом уставшего начальника.

Алевтина почувствовала игру и отвечала голосом провинившейся подчиненной. Рассказала, что после 11 ночи появился Фтушенко с дамами. «Так Евтушенко все таки пришел? С кем?» — эта новость заставила меня взбодриться. Вот уже целый год, как Алевтина приглашала меня на разные светские сборища, под предлогом, что там будет поэт Евтушенко, и каждый раз он почему-то не появлялся. Вероятность того, что я могла его упустить, меня взволновала. Дело в том, что я вообще люблю людей-поэтов с детства. Они экстрасенсы от рождения и все были биты по голове неоднократно. Так что это родное. Потом в список любимых добавились еще художники и артисты-алкоголики. Но после личного знакомства с гением-поэтом, которого уже нет в живых, представшим передо мной когда- то в домашних тапочках, дававшим советы и заботившимся, чтобы я не проголодалась, я чувствовала свою принадлежность к касте этих незаурядных одиночек, на правах их… Нет, не зрителя, не читателя… А больного, которому они обещали выздоровление. Тем более, что их дар подразумевал абсолютную погруженность в себя, что было мне близко. Но ответ Алевтины остудил мою закипающую кровь: «Фтушенко — это дизайнер женской одежды, у него есть своя программа на телевидении, неужели не встречала? А с ним Глафира Цветаева и Дана Ахматова, ведущие спутникового канала. Так вот, дамы попросили яблочко, и им принесли пирамиду из фруктов. Собрались уходить — выяснилось, что соболья шапка Фтушенко пропала!»

«Откуда в августе соболья шапка?» — спросила я тухлым голосом. Про себя размышляя, зачем, собственно, она мне звонит.

«Ну, во-первых, ты знаешь, что происходит сегодня с климатом, — и летом может быть снегопад, а потом, может, он купил ее в качестве сувенира для своих заокеанских друзей, — продолжала Алевтина, нагромождая все новые подробности. — Сергей Недобродский взялся со мной искать шапку. Все перерыли в ресторане, но ее не нашли. Фтушенко был очень огорчен. Когда он садился в машину со своими дамами, я пообещала ему, что до конца года найду шапку. Куплю, в конце концов. А сейчас я в ужасе: ну где я ее куплю? Соболя перевелись! Правда, Недобродский обещал через своих знакомых в зоологическом музее достать соболей, если что», — голос в трубке звучал все слабее, потом совсем потух. Я вздохнула с облегчением. Но не тут-то было: у нее открылось второе дыхание: «А еще, когда я провожала Фтушенко, ко мне подошел метрдотель и спросил: «Кто будет платить за пирамиду из фруктов — вы или Фтушенко?» Как? — поразилась я, — это ведь за счет ресторана? Я работаю пиар-агентом фирмы, которая устроила презентацию, заодно пиарила ваш ресторан! Он сказал, как отрезал: «Презентация закончилась в 23–00, после — все за свой счет!» Пришлось заплатить. Вот тебе и икебана…» — горько сострила Алевтина. И не позволив мне вставить слово, тут же понеслась дальше: «А «паркеры» у них и правда украли. Так что они не обманули, когда сказали, что их найти не могут. Они в коробке огромной стояли и исчезли. Есть подозрения на одну девушку, она всегда ходит на презентации и никто ее, как выясняется, не приглашал. И всегда какие-нибудь пропажи обнаруживаются. Но она сумасшедшая. С ней уже разговаривали. Просили не приходить и вернуть украденное. Она какое-то время не ходила, а теперь, видно, снова появилась. Все думают, что это Ляля Эхмадуллина — дочка телевизионного олигарха. То есть точно сумасшедшая, так как ей эти материальные ценности не нужны, как материальные ценности. Другое дело, она, может, делает это из чувства протеста».

Алевтина сделала паузу, и, судя по звуку, решила высморкаться. И очень кстати: мне давно хотелось перехватить инициативу. Ее слова и поведение все больше наводили меня на мысль о крупномасштабной телевизионно-медийной афере, в которой я участвую.

Предвкушая развязку, я решила уточнить: «Так ты говоришь, что Эхмадуллина украла шапку Фтушенко?»

«Ага!» — послышалось на другом конце трубки.

«А журналист, как его… Ибагович Недобродский, пообещал достать новую?» «Дала!» — вторила Алевтина.

«А какая у тебя фамилия?» — поинтересовалась я.

Окончательно прочистившая нос Алевтина на секунду затихла, видно, соображая, к чему я клоню. Но ответила: «Апчехова по мужу».

Возможно, она чихнула, — решила я и снова спросила: «А девичья?»

«Ампушкина», — отвечала она.

«Это, наверное, по папе, а фамилия твоей мамы?»

«Агоголева!» — мечтательно протянула Алевтина.

С меня было достаточно.

«Прошу тебя, дорогая Алевтина, — обратилась я, как можно доброжелательнее, — не звони мне больше! Я не смогу ходить на презентации в ближайшее время!» Отчеканив то, что вертелось на языке много месяцев кряду, я испытала прилив светлой энергии.

Но жалобный стон Алевтины: «Почему?!» — не позволил мне бросить трубку. Кажется, она всерьез была на грани слез. Мне пришлось выяснить все до конца.

«Скажи мне честно, мы участвовали в съемках передачи «Куда делся мистер Паркер?»

«Какой передачи?» — с легким испугом переспросила Алевтина.

«Водитель, который нас вез домой, вручил мне букет, карточку «вип» и бутылку Ну, в общем, саке, — стала пересказывать я дурацкую эпопею, — потом появилась съемочная группа…»

Алевтина на секунду затаилась, потом за- гундосила: «Я ничего не знала. А где вы взяли этого водителя?»

«Поймали на Тверской…» — ответил а я.

Она снова провалилась в молчание, но после запричитала: «Неужели Малоесенин? Это его штучки! Какой подлец! — и вдруг осеклась, — но Малоесенина там не было…»

Я слушала ее молча, ожидая, когда смогу с чистым сердцем повесить трубку.

Тем временем Алевтина вдруг заговорила тоненьким жалобным голосом: «Прошу тебя, не бросай меня! Разреши мне иногда звонить и приглашать тебя на презентации… Я ведь… Я не могу остаться одна…без звезд…»

Я вздохнула: «Да меня уже никто не помнит! Я звезда позавчерашнего дня!»

Она быстро согласилась, но продолжила свои мольбы: «С тобой не так страшно, я тебя знаю с молодости… А этих, новых — боюсь. В глаза им загляну — как будто куда- то вылетаю… и падаю. Страшно, но я уже не могу по-другому, ничего не могу… Я себя боюсь, когда одна остаюсь. Как будто я выцветаю… если рядом нет известного человека».

«Понимаю…» — подала я голос.

Она разоткровенничалась: «Но что-то все равно сосет внутри, тоскует… А помнишь, как хорошо было раньше, когда все были просто людьми. Были любимые запахи. Даже улицы и дворики любимые были. Тогда еще были дворики… Звучали человеческие голоса… У всех простые фамилии: Уткин, Кокорев…»

Я поддакнула: «Помню, помню…»

«А теперь все так изменилось, — она уже ревела, икая и снова сморкаясь. — Люди, ау! Никто не отзывается. Вглядываюсь в лица — а это не живые лица, а ходячие обложки журнала «Живые Лица». Думаю, что сошла с ума… И дальше бегу, чтоб не вглядываться. Поговорить по-простому не с кем. Дома все кажется каким-то блеклым и немым, пока его не включаю. Он загорится, и вроде сразу тонус. А звук работающей камеры и осветительные приборы — уже как биение сердца! Я на игле, телевизионной. Я теленаркоман! — перешла она на шепот. — Только никому об этой моей слабости… пойми!»

Мне хотелось посочувствовать Алевтине, ее болезням, ее грехам, в которых она застряла. Но проблемы ее телеодиночества были суетой в сравнении с одиночеством тех, кто все еще сопротивлялся этой самой игле, кто не был ни зрителем, ни звездой, ни штатным сотрудником телевидения. Не говоря уже об одиночестве загнанной в переход и погибшей там Лизы.

При мысли о Лизе я вдруг испытала легкий толчок, словно по телу пробежался электрический разряд. Явно почувствовала ее присутствие. И сразу услышала голос. «Вот-вот похоронят… — начала я повторять вслед за Лизой, — вон суетится мужичок в белом…»

«Что? — переспросила Алевтина, — что ты сказала? Кого похоронят, меня?» В ее голосе зазвучали истерические нотки, заставив меня поморщиться.

«Роман пишу, — буркнула я, откашливаясь, — строчки пошли, надо срочно записать!» — «Детектив? — прокричала Алевтина заинтригованно, — кто издает? Контракт заключила?» Но она услышала в ответ только короткие гудки от брошенной мной трубки.

А Лизин голос уже звучал в моем сознании, словно посылал срочную телеграмму, захватывая мое внимание и населяя пространство квартиры видимыми образами.

«Вон суетится мужичок в белом и еще кто-то темный… Они закрывают мне веки… припудривают щеки… сложили на груди руки. Вот-вот похоронят! Ха-ха! Да нет, не смешно… И правда, меня выставили в панихидном зале! Не смешно. Мрачно, если подумать. Хотя все по-другому… Отстранение… Это только мысль мрачная. Да и не мысль, а мыслишка. Ну-ка, посмотрим. Как это все происходит. Вокруг полно плачущих и испуганных людей. Автобус — сидящие по обе стороны гроба о чем-то болтают. Кто-то вытаскивает старые фотографии, тыкает пальцем: «Угадай, никогда не угадаешь!» Чья-то ладонь опустилась на крышку гроба. Кто-то шутит. Смеются. Кто- то смотрит в окно. Приехали на кладбище. Все как полагается. Когда толпа ушла, появился серенький котенок. Он пробежался по свежевырытой земле, оставил следы. Заглянул на соседнюю могилу и побежал дальше. Возвращайся, котенок! Мяукнул, — вернется!»

Голос оборвался. Я выдохнула, словно закончила стремительную гонку по автотрассе. Снова взглянула на календарь. Точно, это третий день со дня гибели Лизы. Вот что это за дата! Похоронили, значит.

Вот теперь я точно проснулась. Такая отвратительная ясность. Постаралась разглядеть то, во что я проснулась. Именно — «во что». Потому что пробуждение выбросило меня из пространства сна в мою квартиру. По неприятному чувству, которое вновь меня охватило, я поняла, что Винни назначил свидание и через полчаса уйдет. Значит, ему сейчас не до разговоров со мной. А мне так нужен человеческий контакт! Поколебавшись, решила все-таки набрать его.

«Привет! — сказала я напряженным голосом, — у тебя телефон уже час как занят». «Я звонил тебе, у тебя тоже занят!» — бодро отозвался он. «А что хотел сказать?» — поинтересовалась я. «Звонил антрепренер, зовет на спектакль в субботу», — все в том же приподнятом настроении сообщил Винни. Подумала, стоит ли выспрашивать Винни о том, что у него происходит? Но так и не решилась. И закончила разговор: «Отлично, целую!»

Повесив трубку, какое-то время сидела, глядя на телефон и прислушиваясь к шагам на лестничной площадке. Я предполагала, что на Винни отрабатываю свой материнский инстинкт и хочу его контролировать. Так, наверное, скажет любой психолог. С другой стороны, почему все, что в прошлом веке называлось «дружеской поддержкой», «неравнодушием», теперь называется «нереализованным материнским инстинктом», «контролем», или, того хуже, — «созависимостью»? Одним словом, является психологической проблемой? Не знаю. Но мне надо было привыкать к особенностям своего положения.