Твари творчества

Глава 17. «Контракт»

«Что было в этом контракте?» — мой вопрос нарушил молчание.

«По контракту ты должна ежедневно давать интервью. Мало есть, много работать. Не иметь личной жизни за пределами кадра. Уметь разговаривать с камерой, как с живым человеком. Совершать перед камерой одни и те же действия и повторять одни и те же слова по десять раз, по команде «начали». Передвигаться и замирать в оговоренных позах, на заранее проставленных метках. Не моргать, если снимают крупный план. Овладевать в кратчайшие сроки навыками других профессий — прыгать с шестом, боксировать, кататься на коньках, управлять самолетом и даже минировать местность. Не высказывать собственного мнения по поводу происходящего. Раздеваться публично. Быть нечувствительной к погодным условиям. Целоваться с незнакомым человеком, если этого требует роль. Улыбаться по любому сигналу. Любить главного режиссера, если он этого хочет. И прекращать любить его, если он этого не хочет. Но во всех интервью благодарить его за то, что он тебя открыл. И восхищаться им. На всех съездах поддерживать его и выходя на сцену, объясняться ему в любви. Просить его быть всегда твоим режиссером. И отдельный пункт — чувство страха. Ты должна всегда бояться того, что тебя лишат работы. Что тебя вычеркнут из телевизионной, артистической, клановой жизни. Ты присягаешь — всегда бояться. У этого контракта было еще много пунктов. Контракт был долгосрочным».

Я слушала Лизу и думала о себе. Мне, конечно, тоже приходилось заключать контракты. И многие пункты, перечисленные Лизой, были хорошо знакомы — они составляли часть актерской профессии. Но я не была медийным лицом, она была права. Каждый мой шаг не преследовался журналистами и не освещался в прессе. Да и повода давно не было. Я раздавала автографы за фильм «Лютики-цветочки», но делала это почти автоматически, стараясь побыстрее сбежать, как если бы я ставила свои отпечатки пальцев в милиции, а не автограф. Зрителей я побаивалась. Между моим существованием в профессии и Лизиным была существенная разница. Теперь актерам не надо было копаться во внутреннем мире их героев, искать мотивировки тех или иных поступков. Но самое главное — все реже надо было кого-то играть вообще. Достаточно было просто заявить о запуске проекта — спектакля или фильма, и начать его рекламу в прессе и на телевидении. Никого не интересовало — был ли спектакль или фильм когда-либо поставлен. Достаточно было стать информационным поводом. Лиза участвовала в шоу-бизнесе, а то, чем занимались актеры старшего поколения, к шоу и бизнесу не имело никакого отношения. Но, может, мы с ней все усложняли? Кто-то относится к этому проще?

«Лиза, — спросила я ее, — ведь это приятно, когда ты в центре внимания. Возможно, создание имиджа — очередная игра?»

Лиза замотала головой: «Нет! Одно время я надеялась как-то проскочить, но вскоре поняла, что все намного опаснее, чем кажется. Посмотри на этих несчастных людей, которые отзываются на крики: «Богиня!» «Королева!» «Лучезарный!» «Царь!» Они не могут пройти, чтобы не оставить отпечатков пальцев на пешеходной дорожке! Тут же переименовывают ее в «аллеею славы». Пачкают прохожих своими автографами… И такие неадекватности…»

Она не договорила, подняла удивленно брови, оглянулась, и, поискав что-то вокруг, попросила: «Ты не могла бы мне купить мороженое, вон в том автомате? Я так люблю рожок с вафлей! А у меня совсем нет денег…»

Лизина просьба застала меня врасплох. Оглянувшись в поисках автомата с мороженым, я заметила неподалеку будку и направилась к ней. Откуда она тут взялась эта будка, неизвестно, но то, что я бросила в нее несколько монет и она выдала мне вафельный конус, точь в точь какой я ела в детстве, это факт. Я вернулась к Лизе, протянула ей рожок Она заерзала на радостях и принялась медленно отгрызать края вафли, причмокивая от удовольствия.

Она сидела на лавке, покачивала ногой и вела себя, как маленький ребенок, хотя ей должно было быть года двадцать два или двадцать три. Мне даже показалось, что она стала как-то моложе с первого дня, когда я ее увидела… А вернее, с последнего дня ее жизни в материальном теле.

Я так откровенно разглядывала ее, что Лиза заметила это. «Я так молодо, не по годам выгляжу, — объяснила она, облизываясь, — потому что не могу вырваться из своего подросткового возраста. Возраста моей первой эмоциональной травмы… Это все он!».

Она запнулась, позволив мне задать вопрос, который, мне казался самым главным: «Лиза, в прошлый раз ты тоже говорила — он. Кто этот он?»

«Да, все началось с него, — она покраснела, превратившись во влюбленную девочку, и подавив смущение, продолжила, — и с моего желания заслужить его любовь. Сначала он явился мне в детском саду, в костюме Деда Мороза… попросил спеть и прочитать стихотворение, за это мне был обещан приз. Я вышла в центр зала и, преодолевая дрожь в коленках, затянула песню. Когда я замолчала, раздались хлопки, а он подхватил меня на руки, потом нас сняли на поляроид и подарили мне снимок. Его лицо и взгляд улыбающихся глаз отпечатались в моем сердце и оставили в нем болезненную сладость. Мне было пять лет, но именно тогда я первый раз почувствовала себя женщиной, а его — мужчиной. Поляроидный снимок скрепил это чувство, как печать. Потом… это случилось, когда мне было уже двенадцать. Все эти годы я занималась в художественной самодеятельности, надеясь, что он снова увидит меня. Мне нравилось ощущение трепета и праздника. Я испытывала волнение, но больше не робела при выходе на сцену, привыкла к тому, что когда выступаешь, на тебя смотрят и потом аплодируют. Как-то, во время зимних каникул, наш хор участвовал в концерте для больших городских начальников… Я стояла на сцене, в третьем ряду, с краю. И вдруг среди зрителей я увидела то самое лицо, которое когда- то обожгло меня своим взглядом. Он сидел в первом ряду и смотрел прямо на меня. Теперь он был в кожаном пиджаке и шарфе, его лицо было покрыто темным загаром, как будто он приехал с моря, хотя была зима. Но все равно я его узнала. Наши глаза встретились, и он подмигнул мне. Песня закончилась, начальники вышли на сцену и начали говорить речи и вручать грамоты. Я стояла, замерев, и не слышала, о чем говорили выступавшие. Мое сердце стало таким большим, что не помещалось в груди. Оно билось так сильно, что концы моего воротничка тряслись в такт ударам… Я ощущала сладкую боль, от которой все стало плыть перед глазами… Казалось, в этот миг все мысли становились видны и желания сбывались. И он поднялся на сцену. Обнял меня за плечи, шепнул: «Не бойся, детка!» Вывел меня вперед и, обратившись ко всем, сказал: «Вот какие маленькие звездочки зажигаются на нашем небосклоне, будем надеяться, они будут светить нам всегда!» Потом он снова шепнул мне: «Расти большой! Будешь сниматься в кино!» И сунул в руку визитку с номером телефона. Я долго хранила ее и разглядывала, нюхала и целовала. Я так боялась ее потерять, что однажды потеряла. Так бывает, когда очень чем-то дорожишь».