Твари творчества

Глава 37. «Сороковой день. Шоу на площади»

В свой праздничный день город оделся в шарики. Они летали высоко в синем безоблачном небе, зависали на проводах и ветках. Гирляндами из шариков было украшено все вокруг — магазины, школы, жилые здания и даже фонарные столбы. Шарики несли в руках многочисленные прохожие. Их раздавали бесплатно молодые люди в униформе. И на всех этих шариках улыбался свежеизбранный юбиляр — залетал ли он в открытую форточку, или покоился на телеантенне. Конечно, был объявлен выходной. Народ гулял с самого утра по центральным улицам, на которых по случаю праздника, было перекрыто движение. Отовсюду слышались детские свистелки, дудочки, губные гармошки. То тут, то там плясали самые развеселившиеся. К пяти часам громкоговорители стали оповещать граждан о начинающемся через час шоу. Толпа дружно потекла в сторону центра, на площадь.

Даже милиция сегодня была в приподнятом настроении, несмотря на то, что для нее это был рабочий день, более того, — день повышенного контроля. Правда, хулиганы из города были вывезены вместе с бомжами и алкоголиками — осталась только самая образцовая публика, что сразу бросалось в глаза — какой-то особой разглаженностью атмосферы. Чем ближе к центру, тем больше улицы были заполнены телевизионно-киношной техникой, — начиная от многочисленных телекамер, микрофонов, усилителей, лихтвагенов для подачи электричества осветительным приборам, операторских кранов, чтобы вести съемку с верхней точки, — до самого гигантского экрана, установленного на площади. И за всем этим надо было следить, все это охранять. Да и всяческие природные аномалии, случавшиеся все чаще, представляли собой угрозу не хуже бомжей и хулиганов. И хотя с природой не под силу было бороться милиции, толпу она могла успокоить, если что. Самое крупное начальство получило предупреждение, что именно силы неподконтрольной нам природы могут внести свои коррективы в план торжества. А кто-то бросил совсем невероятную фразу: ожидают приезд инопланетян к юбилею… Они, мол, обещали поздравить юбиляра. И последняя серия «Цветущего» будет показана специально для них! Была ли это шифровка, и под инопланетянами надо было понимать заграничных гостей, или какое-то самое высшее начальство, о котором нижестоящие чины не могли знать, но вся милиция была на стреме.

На площади музыканты уже разогревали народ, — рокеры и рэперы, хип-хопперы и просто молодняк пели про девочку-подростка, про маму с папой, про улицы, бабло, тачки, весну, спички, — и все снимали с себя майки, на которых стояли юбилейные даты, и размахивали ими, как флагами.

Но вот раздались звуки фанфар — это заиграли синтезаторы. Сцена осветилась прожекторами, народ загудел в предвкушении зрелища, и сразу, как по команде, затих: на подмостках появились конферансье. Их фигурки были крошечными в масштабах площади. Но для того и был установлен экран, чтобы увеличить их лица до гигантских размеров, так что казалось, они говорили персонально с каждым. Эти двое были профессионалами. Знали, какую чувствительную струнку задеть у тех, кто стоял и смотрел снизу, чтобы вызвать смех и радость, или успокоить и заставить их слушать! Они растянули улыбки, которые на экране превратились в два гигантских оскала, и объявили праздничный вечер открытым. Все приготовились увидеть городских чиновников или штатных острословов. Но вместо них к людям вышел сам юбиляр. Он появился из глубины сцены и пошел к публике с распростертыми объятиями, широко улыбаясь, и, казалось, был готов так идти до самого горизонта, но остановился на авансцене, и сделал жест ревущей от восторга толпе, означающий: тихо! Все замолчали.

«Друзья! Товарищи, господа, ребята! — шутливо приветствовал он все категории зрителей. — Все вы сегодня мои гости. Давайте проведем эти пару часов в хорошей компании… так, чтобы запомнить этот день. И благодарить…» Его прервали дружные хлопки, но он их остановил. «Не меня-я-я!» Тут он посмотрел вверх, и указал рукой на небо: «А… не буду называть кого!» И подытожил: «Я счастлив, и давайте начинать!» Он поманил кого-то из-за кулис: «Паша, иди сюда, что ты там встал, родной?» Вышел коренастый человек. Это оказался мэр, который с учреждением новой должности — Главного режиссера города, — и избранием Массмедийкина, — сильно ослабил свои позиции, отойдя на второй план. Но он и не возражал — он тоже был поклонником режиссера, да к тому же давно любил кино. Мэр по-простецки заулыбался, покраснел, и, разведя руками, словно собирался пуститься в пляс, начал свою речь. Поздравил всех с днем города. Сказал, как важно набраться терпения в период бурного развития мегаполиса. Напомнил, что все мы живем в эпоху перемен, и в подтверждение перечислил все достижения в ландшафтной архитектуре города (имелась в виду посадка искусственных деревьев и установка фотоперетяжек, на которых изображены отсутствующие вокруг флора и фауна). Пояснил, что эти новшества есть ничто иное, как художественные инсталляции, которые вышли из музеев на улицы к людям. Сказал, как хорошо что-то праздновать вообще, а день рождения родного города просто грех не праздновать.

Торжественная часть, была, как обычно, испытанием и для выступавших, и для слушающих. Все хвалили высокое начальство, перечисляли имена, называли даты и цифры. И не забывали упоминать юбиляра, который уже ушел со сцены, но все знали, что он все видит и слышит. Наконец, пришел черед снова пригласить на сцену Главного.

Его долго звали, парочка конферансье кричала в микрофоны: «Юбиля-я-яр!» Прошло минуты три, а юбиляр куда-то запропастился. Конферансье предложили: «Давайте позовем его все вместе». Все хором стали звать его, искали глазами, откуда он выйдет на сцену. Но там, где его ждали, он не появлялся. Вдруг все начали оглядываться, уступая кому-то дорогу. По толпе прокатился гул. Человек, на которого все оборачивались, конечно, и был юбиляр. Он появился совсем с другой стороны, чем привел публику и чиновников в детский восторг. Он шел среди людей, и они тянули к нему руки. Подойдя к сцене, он молодцевато вскочил на нее одним прыжком. Все тут же отметили про себя его замечательную физическую форму. Выбежали длинные девушки и поставили у его ног корзины цветов. Конферансье в два голоса закричали в микрофоны: «Эти цветы — «Цветущему»! Самому обаятельному и самому талантливому человеку. Он подарил нам свою жизнь, рассказанную в тысяче серий, и сегодня мы увидим последнюю и завершающую. Давайте поблагодарим и поприветствуем его?»

Площадь зааплодировала.

Широко улыбаясь, Массмедийкин принял букеты от своих коллег и помахал горожанам рукой. Конферансье объявили, что известные артисты хотят преподнести юбиляру свои музыкальные подарки, и пригласили его занять место за небольшим столиком в стороне, приготовленным специально для него.

Стали выходить один за другим артисты — любимцы зрителей и лично Главного. Они пели под фонограмму — о городе, о кино, о звездах, о примадоннах, о завтрашнем дне, о том, что сцена, с которой они поют, как эшафот, — никого не щадит, но они все равно, будут на нее выходить и петь, несмотря ни на что. Во время выступления они кувыркались, садились на шпагат, жестами иллюстрировали содержание своих песен, показывали толпе, как нужно хлопать. После выступления каждый артист дарил Главному цветы, игрушки, коробки, перевязанные лентой, и жал руку. Некоторые что-то шептали ему на ухо.

Наконец, Главный вышел к микрофону с ответным словом.

«Зрители… — начал он издалека, — я о вас думал всю жизнь».

Все зааплодировали.

Он продолжал: «Еще я думал всю жизнь об искусстве. Пожалуй, я в первую очередь думал об искусстве. Но, как ребенок хочет подарить самую дорогую игрушку самому любимому существу, так и я всегда хотел подарить свое творчество самым дорогим — моим зрителям. Почему я всю жизнь люблю искусство? Может быть, потому, что оно открывает все тайные уголки моей души, несет мне свет и муки одновременно. Я искал новые формы. Но для кого я все это делал? Для вас, конечно! Если бы я не знал, что тысячи глаз, затаившись в темноте, ждут моих откровений, я бы не смог… Да, скажу еще жестче, я бы не протянул… Без вашей любви меня бы давно уже не было. Надеюсь, наша любовь взаимна. Не слышу?»

Разомлевшая от комплиментов аудитория забыла вовремя захлопать, но тут же исправила ошибку и разразилась овациями.

В этот момент засветился экран и побежали кадры: распускающаяся роза с каплей росы на лепестках. По замыслу автора, это был символ любви.

«Этот фильм, — снова заговорил юбиляр, — завершающая серия которого будет сегодня показана, — мой десятилетний итог, моя личная эпопея». Он поднял лицо, так что всем стали видны его глаза.

«И скажите мне, посмотрев его целиком, — если мое кино не народное, то какое тогда народное?

Площадь мгновенно поддержала его аплодисментами.

Я толкнула в бок Телеповара: «Сейчас должно начаться… я чувствую». «Посмотрим», — отозвался он и схватил меня за руку. Мы стояли все вместе — я, Мандарина, Винни, одним словом, все, кто должен был быть в первых рядах, возле сцены.

«Этот фильм — этапы моего пути, моего становления, — продолжал Массмедийкин, — я открыл вам всю подноготную, все свои увлечения, ошибки… Это отражается в названиях серий: «Первая любовь», «Вторая первая любовь», «Третья первая любовь», и так до двадцатой и завершающей».

Искренность юбиляра привела зрителей в восторг, они начали скандировать: «Ты наш, ты наш!»

«Прошу тишины, я волнуюсь, — сказал он, и все на площади замолчали. — Так вот, я не скрывал от вас ничего, даже свои кризисы. Их было много, так и озаглавлены следующие серии: «Кризис среднего возраста — один», «Кризис среднего возраста — два», и так до ста. А теперь предлагаю посмотреть документальный фильм о том, как снимался «Цветущий», прошу внимание на экран!» Он вернулся к столу.

Где-то тихо зазвучал лирический перебор синтезатора.

Роза, застывшая стоп-кадром на экране, вдруг снова ожила и стала терять очертания, превращаясь в струйки крови. Они текли по каким-то загадочным лабиринтам, свиваясь, закручиваясь и снова образуя живой цветок. Это напоминало психоделические картины, они гипнотизировали, и музыка усиливала колдовской эффект.

На площади послышались одобрительные возгласы.

Но вот кровь на экране стала приобретать продолговатую форму пятна, в котором угадывалось человеческое лицо. Пятно становилось все ярче и когда проявилось окончательно, превратилось в мужское лицо. Это лицо было искажено мучениями, рот искривлялся, слышны были стоны. Потом оно вдруг застыло. Послышался стук, и женский голос спросил: «Ты можешь побыстрее… Я еле терплю… Мне тоже надо!» Мужчина ничего не ответил, он переживал катарсис. Трагическая маска сменилась вдохновенной, счастливой. Теперь в этом лице проступили знакомые черты, его можно было узнать, — это было лицо самого юбиляра. Он смотрел с гигантского экрана, как божество, познавшее просветление.

«Сырихи», стоявшие неподалеку от меня, заржали.

Музыкальные аккорды смешались с криками «Браво!»

Посмотрев первые пять минут видеоряда, я потянулась к телеповару и зашептала: «Кто так монтировал? Здесь все перепутано!» «Смонтировали то, что осталось», — отвечал он. «А что осталось?» — еле сдерживая панику, спросила я. Он пожал плечами: «Не знаю, сейчас увидим…» Мы снова обратили взгляды к экрану, с которого на нас смотрело гигантских размеров лицо Массмедийкина.

Картинка сменилась, и теперь на экране появились две симметричные формы… Они покачивались на прозрачной зеленоватой воде. Но вот вода стала пениться, и они исчезли в бурлящем потоке. На экране появился крупный план лица Массмедийкина. Он снова был напряжен. Послышался стук, раздался тревожный женский голос: «Открой. Мне плохо! Что ты там делаешь? Ты уже целый час сидишь, закрывшись! У тебя понос? Сейчас здесь лопну и умру. Вам всем назло… А завтра съемка…»

Какой-то зритель спросил приятеля: «Ты понял, что это было?» «Авангард», отозвался тот. К ним подключилась женщина: «Это дерьмо в толчке, меньше у компьютера надо сидеть, молодежь!» Ее стали одергивать со всех сторон: «Прекратите кощунствовать!» «Ни хрена не понимают в искусстве, а берутся судить!» «Это откровение!»

Конферансье постучали по микрофону и откомментировали: «Как ты думаешь, это рабочий момент «Кризиса среднего возраста-2»? «Да, поиск новых форм, стилистика «Догмы»…

Я увидела, как Массмедийкин поднялся со своего места, метнулся к конферансье, на полпути остановился, стал что-то кричать. Но его никто не слышал — музыка перекрыла его голос. Он побежал за сцену.

На улице стемнело, пошел мелкий дождь, но толпа на площади не расходилась. Документальные кадры провоцировали, пробуждали какие-то скрытые инстинкты, и зрителям это нравилось. Музыка зазвучала громче.

На экране возникло женское лицо.

Оно все было заклеено пластырем, оставались только прорези для глаз, рта и носа. Женщина с трудом зашевелила губами и еле слышно произнесла: «Меня опять порезали в последней сцене. Меня все режут и режут… Камера напоминает член, член общества! Смешно как я сказала? Зациклилась! Давно уже вишу…»

Раздались аплодисменты.

Камера начала отъезжать, открывая пространство огромной комнаты или фотостудии. Теперь стало видно, что женщина висела на высоте двух или трех метров от пола, наверное, на невидимой лонже, но создавалось ощущение, что она застыла в воздухе. Ее руки были распахнуты, как крылья, и приглядевшись, можно было увидеть, что от запястий тянулись тонкие веревки к крючкам на стене. Ноги ее были сведены вместе и перебинтованы, но опирались на высокую подставку. Она напоминала птицу и в то же время калеку — из-за бинтов и пластырей, которыми было покрыто все ее тело.

«Ну ничего, говорят, чем тяжелее жизнь, тем лучше играешь, — хриплым голосом продолжала актриса. — Когда умру, все будут плакать. Чесаться хочется… и спать. Мне долго так висеть, пока ты снимешь? Вдруг я упаду? Куда смотреть? На камеру? Молчу, молчу… Я чайка, чайка. Я уже не человек, не женщина давно… Да убери ты камеру, любимый! Сейчас спущусь и все здесь разобью… возьму вот эту вазу, и… Шучу, шучу! Ой, больно, куда ты… больно! Руки затекли… Ушел и «стоп» забыл сказать!» Сделав резкий рывок, она вдруг стала заваливаться на камеру. Изображение поплыло. Что-то хлопнуло.

Стоящие неподалеку от меня женщины хором вскрикнули. Мужской бас их успокоил: «Ей не больно… все такие нервные!» Раздались крики: «Тише!»

На экране снова побежали кадры, то же женское лицо смотрело прямо в камеру.

«Упала… вы все снимаете? Когда же стоп?!»

Экран стала заливать алая краска, а может, это был клюквенный сок, — и он стал кровавым.

«Красивый кадр!» — поделился с кем-то тот же бас. В ответ тихо выругались: «Садист ваш главный».

Но женщина на экране продолжала свой монолог.

«Зачем меня порезал? Потому что сопли потекли?… плакать надо красиво… смех, сквозь слезы… Вот зуб сломала, некрасиво… актриса без зуба… женщина без зуба — не женщина. Я есть хочу… как хочется чего- нибудь… нельзя? Когда обед? Не слышат…»

В кадре появился фотограф, склонился над ней, щелкнул вспышкой, ушел. Она помолчала и продолжила.

«Грудь показать? Заплакать? Засмеяться? Ответить на вопросы? Рассказать, как быть счастливой? Раздеться? Не чувствовать, не плакать, не страдать, все объяснить? Сказать: Я чайка? Взять цветы и поклониться? Потом сбежать и спрятаться, и лечь на спину, чтоб не было мешков? Что ты сказал? Искусство? Ты сказал и вышел. Догоните, эй, он «стоп» забыл сказать… Ушли все на обед, меня забыли… Давай, там встретимся. Где я снимаюсь? Нигде. Нет, вру, снимаюсь. Везде. А что, правда, надо умирать?»

С разных сторон стали раздаваться крики: «Браво!» Кто-то издал залихватский свист. Доверительная и в то же время разоблачительная интонация показанных кадров подействовала на публику возбуждающе. Кто-то нервно хохотал, прижимал к себе свою спутницу, молодые начали тискать друг друга, влюбленные целоваться.

«Остановите проекцию!» — переходя на фальцет, закричал кто-то в микрофон. По сцене заметались тени, и сразу заиграл синтезатор — музыкантам дали отмашку создать шумовой фон.

А на экране бежали последние кадры.

«Может, это и есть рай?» — еле слышно произнесла героиня. Она лежала в луже крови с остановившимся взглядом. Чья-то рука положила ей на лицо хлопушку.

«Остановите проекцию немедленно! — закричали снова в микрофон. Экран погас. Прожектор осветил сцену. Там уже стоял Массмедийкин в окружении всех выступавших на вечере артистов. Его появление вызвало бурю оваций. Взбудораженные откровением, которого давно не получали, зрители выплескивали переполнявшую их энергию.

В Массмедийкина полетели букеты цветов. Его напряженное лицо расплылось в улыбке, он пытался ловить цветы, но их становилось все больше. Они попадали ему в голову, грудь, он не успевал их подхватывать, и они падали на пол. Вслед за цветами на сцену стали бросать личные вещи, — сумочки, перчатки. Женщины срывали драгоценности и швыряли их к ногам юбиляра. Он уворачивался, приседал, иногда ловил трофей, вынужденно улыбался. И было уже непонятно, одаривают его или хлещут этими букетами. Это еще больше возбуждало зрителей, они превращали все происходящее в игру. Охранники, находившиеся тут же на сцене, не видели ничего предосудительного и не вмешивались.

Толпа между тем, впала в состояние шока который переходил в истерию. Кто-то стоял, вытаращив глаза, но потом словно пробуждался и начинал вопить: «Главный, главный!» По щекам женщин текли слезы. Отовсюду кричали: «Еще, давай еще!»

Меня кто-то толкал сзади, потом вбок, как куклу, взад-вперед. Пришлось схватить крепко за руки Винни и Телеповара, чтобы нас не разорвали и не разнесли в разные стороны. Глядя на беснующуюся толпу, я чувствовала полное поражение. Крикнула Мандарине: «Мы не рассчитывали на такой эффект… они все ему простят…» Но она ничем не проявляла беспокойства, продолжая наблюдать и держа под руки актрису из «Майского дня» и Лялю Эхмадуллину. Винни улыбался. Его развлекала реакция окружающих. Только Телеповар был бледен и испуганно оглядывался по сторонам.

Конферансье попытались взять ситуацию под контроль и заговорили с публикой в свои микрофоны: «Друзья, пожалуйста, минуту тишины. Юбиляр просит слова». Им в ответ закричали: «Давай юбиляра! Давай!» Конферансье какое-то время крепились, но потом не выдержали и начали хохотать. Даже артисты, стоящие на сцене, вдруг поддались общей эйфории и стали перекрикиваться со зрителями. Они кувыркались, зарабатывая очки у орущей публики. Вот кто-то дружно стал скандировать: «Качать его, качать юбиляра!» Это включились «сырихи» пискливыми голосами. «Качать его»! — прокричала вдруг Мандарина. Ее подхватили другие. «Качать, качать юбиляра!» Массмедийкин замахал руками, попятился, но подлетевшие к нему добрые молодцы из акробатов уже поднимали его и начинали дружно подбрасывать под одобрительный гул толпы. Вокруг них образовался плотный круг из желающих подхватить эстафету. Массмедийкина качали, передавая друг другу, то одни, то другие подоспевшие артисты.

«Ребята, давайте его сюда!» — заорал вдруг Винни, вскинув вверх руки. Не прошло и мгновения, как тело Массмедийкина, распластавшись в воздухе, уже зависло над нашими головами и стало стремительно падать прямо на Винни. Я успела крикнуть: «Осторожно!» Винни инстинктивно отскочил, а какой-то охранник, наоборот, протянул к нему руки, нырнул вперед, приняв на себя падающего, но не смог удержаться под весом его тела и завалился вместе с ним.

Массмедийкин и его спаситель грохнулись прямо у моих ног. Раздался глухой шлепок — голова Массмедийкина ударилась о землю. Рядом с нами тут же появилась милиция. «Всем отойти!» — скомандовали они. И начали расчищать пространство вокруг лежащего Массмедийкина.

Мы отступили на пару шагов, но потом встали, как вкопанные, не в силах оторвать глаз от лежащего на земле Массмедийкина. Ему пощупали пульс.

Заработала рация, стали вызывать скорую.

Но вдруг он подал признаки жизни. Зашевелился. И начал подниматься. «Никто не нужен… я сам!» — произнес он членораздельно. Он медленно сел. Схватился рукой за голову. Поморщился. Заметил лежащего рядом человека. Сделал знак охране, чтобы они унесли потерпевшего.

Музыка давно смолкла, внимание всех было приковано к пятачку, на котором находился Массмедийкин. Он захотел встать и пройти на сцену. Его осторожно повели, придерживая под руки. Оказавшись у микрофона, он долго смотрел на толпу, собравшуюся на площади. Вглядывался в лица. Потом осмотрелся по сторонами увидев артистов и весь свой штат, брезгливо поморщился. Казалось, он пытался вспомнить, где находится и по какому поводу. Ему все еще трудно было говорить. Конферансье, выйдя из охватившего их ступора, решили помочь: «Слово юбиляру!» — обратились они к зрителям в свои микрофоны. Услышав, что его назвали юбиляром, Массмедийкин прикрыл лицо рукой.

«Кажется, случилось!» — сдерживая радость, зашептала я Мандарине и протянула ей руку. Она приложила палец к губам.

Но вот он собрался с мыслями и обратился ко всем:

«Учителя говорили: главное уметь резать. И я резал. Я делал дубль за дублем, стремясь получить лучший. Я мечтал снять фильм для вечности… на юбилей ожидали инопланетян, а что им показать? Нам нечего показать инопланетянам… да и не надо…

Я так устал… хочется чего-нибудь натурального… хочется тишины. Не смотрите на экран в поисках ответа.

Лучше смотрите туда! — он указал на небо. Смотрите туда — там мерцают и падают звездочки, выходит и прячется Луна…»

Все стояли, подняв головы вверх. Массмедийкин приобрел дар красноречия и увлекал толпу за своим воображением, как поэт, как маг.

«Посмотрите, как красиво это небо над головой, — продолжал свою речь Массмедийкин, — это настоящий, живой экран. Давайте помолчим и загадаем желание, как в детстве».

Как только он произнес эти слова, на небе вспыхнула зарница. Где-то далеко в городе звучала флейта и пел Градский. «В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой бедный друг…»

В толпе кто-то зарыдал. И под аккомпанемент флейты и одинокого плача на небе, как на большом экране, проступил образ Лизы. Она плыла по ночным облакам, босоногая, излучающая чистый свет…

Зрители решили, что шоу продолжается и настала пора спецэффектов. Зааплодировали.

Массмедийкин не слышал аплодисментов, он смотрел на явление в небесах и не понимал: неужели он сам вызвал, набормотал себе эту женщину? Или кто-то другой, владевший большими средствами, смог организовать такой аттракцион… Он присмотрелся к знакомому лицу и вдруг узнал ее: это же Лиза, его Лиза, попала на такой большой экран!

«Лиза, девочка моя», — прошептал он. «Это моя детка, это Лиза!» — принялся объяснять он стоящим рядом охранниками. Но они его не слушали, продолжая наблюдать природные аномалии… Тогда он бросил их, сделал шаг, другой, чтобы остаться с ней наедине.

«Лиза, — сказал он кротко, — я так скучал по тебе… Что ты делала все это время? Снималась? Кто этот режиссер? Кто снял это кино?»

Лиза слушала его и молчала.

«Лизочка, — произнес он ласково, — я… я дурак, никогда не говорил тебе, ты… ты самое прекрасное, что я когда-нибудь видел… Веришь?»

Она улыбнулась ему и стала удаляться, поднимаясь все выше.

Он испугался и побежал за ней по авансцене: «Не покидай меня. Будем стареть вместе… будем болеть вместе… я умираю от любви, Лиза!»

Но Лиза его уже не слышала. Она исчезла.

Он остановился, постоял еще мгновение, глядя в небо, и вдруг обмяк всем телом, будто разом что-то лопнуло у него внутри… Потом медленно повернулся к стоящим на площади, зашатался и рухнул.

Я схватила Винни за руку и потащила за собой: «Он сейчас умрет, я не хотела этого! Идем к нему!»

Пока мы протискивались сквозь толпу, в атмосфере стало твориться что-то невероятное: небо налилось свинцом, откуда-то прилетел ураганный ветер. Он поднял на воздух праздничную мишуру сорвал плакаты и листья с деревьев, повалил часть декораций. Перепуганные артисты и зрители забегали, засуетились в поисках укрытия. Когда мы добрались наконец до сцены, на ней уже никого не было.

Винни запрыгнул первым и с трудом удерживаясь на ногах под порывами ветра, протянул мне руку. Не успела я вскарабкаться, как грянул гром. Гигантская молния расколола небо на две половины и вонзилась в землю. Я оглянулась — молния сверкнула еще раз и ослепила меня своей вспышкой.

«Стоп, снято!» — зазвучал надо мной чей- то голос. Наступила полная темнота. И все исчезло.

Не знаю точно, сколько времени прошло, пока я смогла различать какие-то силуэты.

«Эй!» — позвала я Винни. «Что?» — отозвался он откуда-то сверху. Я пригляделась и увидела его сидящим на чем-то большом и круглом, похожем на Луну. «Где мы?» — спросила я его. Но он не ответил. «Ты что там делаешь?» — крикнула я. «Ползи сюда, здесь очень удобно!» — ответил Винни, устраиваясь. Я поползла. Там оказалось и правда очень удобно. Но страшно. «Я боюсь!» — честно призналась я.

«Чего? Я уже здесь!» — сказал чей-то голос. Это не был Винни. Это был кто-то третий.

«Эй, кто там? Богородский?» Я прислушалась.

Никто не отвечал.

Я снова повторила: «Эй, Богородский… Бого…» Не успела я договорить, как кто-то вздохнул.

«Бог…» — начала было я и замолчала.

Прошло еще несколько минут.

«Как ты думаешь, — спросила я Винни, — мы уже умерли?»

«Какая разница, — мы вместе!» — ответил он.

Я не знаю, что с нами произошло. Был ли это конец телевизионной жизни или земной жизни вообще, но я прошу…

Прошу, если кто-нибудь нас слышит… Засвидетельствуйте наши мысли и чувства. Как я свидетельствовала о том, что случилось с Лизой.

P.S.

И не думайте, что если вы зарываете человека в землю, он перестает любить. Он любит еще сильнее.