Твари творчества

Глава 13. «Редкий экземпляр»

Утро следующего дня было самым обычным — пила кофе, отказывалась от очередного предложения Алевтины поучаствовать в благотворительной акции. «Нет, спасибо, Алевтина, я и так помогаю нуждающимся, но анонимно. С акциями, разрекламированными прессой, решила не связываться. Там где пресса, там плохо пахнет». «Ну так душитесь, — продолжала настаивать Алевтина, — мы вам подарим парфюмерию от Риччи, Гуччи, Туччи! Алкоголь подарим, для снятия стресса. В 18:00 надо быть в Центре Запашного». Но я не поддалась.

До нее ли мне теперь? Все мои мысли занимала Лиза. Знает ли она о девушке, так на нее похожей? Знает ли, что ее имя все еще звучит в эфире и рекламируется в прессе и на афишах?

Мне нужно было связаться с Лизой. «Где ты, Лиза, почему молчишь?» — взывала я к ней. Но она не выходила на связь. Я пыталась думать о ней, потом, наоборот, расслаблялась, надеясь на внезапное ее появление в моем сознании, но безрезультатно. Да и как расслабиться, где? — если любимое дерево было вчера спилено, пока я летала в своих видениях. Атака на все живое последнее время приобрела воинствующие формы. Но как-то надо было закаляться. Нельзя сдаваться! Хотела было поболтать с Винни, поделиться с ним размышлениями, насчет произошедшего накануне, но он со вчерашнего вечера не отвечал на звонки.

И я пошла на прогулку с Потапкой. Гулять пришлось во дворе среди пластиковых деревьев, которые насадили возле новых отстроенных домов. Старые дома снесли вместе с деревьями. «Неужели эти, искусственные, лучше, — думала я, озираясь, — неестественные яркие цвета и выверенные геометрические линии стволов…» Прогулка спровоцировала еще более мрачные мысли.

«Что-то надо делать… Надо понять, что происходит. Работы нет. То, что предлагается, — на это нельзя соглашаться. Это просто невозможно играть, это измена себе, это инвалидность. Да ни я, ни Винни, просто не приспособлены к лживым улыбкам и общению с одушевленными предметами, которые зарабатывают на нас деньги. Мы пробовали, все заканчивалось скандалом и бегством. Мы заболевали. Винни что-то писал, потом пил. А я звонила и извинялась, придумывая оправдания. Разве можно объяснить антрепренеру, что у меня аллергия на вранье и воровство? Они даже не понимают, что такое вранье, для них — это среда обитания. Но может, дело не в них, а в том, что происходит смена эпохи Рыб на эпоху Водолея? Все манускрипты предупреждали: идет подготовка к появлению новой человеческой расы. Очевидно, старую расу при этом должно так трясти, как трясет сейчас нас? А люди-предметы, люди-зрители и люди-звезды, неужели они и есть нарождающаяся новая раса? Скорее это издержки переходного периода, мутация, которой подвержены слабые. Они не выдержали искушения иллюзией, порожденной кинематографом, телевидением, кибер-реальностью. Человеку дали зеркало в виде экрана, но не для того, чтоб он строил гримасы и врал, а чтобы разглядел свою сущность. А он остановился на разглядывании своего физического двойника в отражении. Полюбил его. Завел с ним роман. И даже не догадывается о том, что экран фиксирует энергию души и духа. И сохраняет память о том уродстве, которое ему показали. Зеркало, подаренное обезьяне! Да обезьяна намного лучше — проще, непосредственней. А вот люди совсем не непосредственные. Они передоверили роль Всевышнего режиссерам и продюсерам. Неужели они не чувствуют опасности своего положения? Надо что-то делать. Надо попытаться.

Самое время пойти к депутату с какой-нибудь соседкой. И рассказать, что случилось в нашем переходе. Вступиться за оставшиеся деревья, за птиц, за собак и еще живых людей. Вопрос в том, — с какой из соседок? Кто свободен в рабочее время?»

Мысленно прикинув все возможные варианты, я остановилась на Мандарине. Представила, как она разгуливает по квартире в длинном пеньюаре и беседует с десятью своими кошками. Ей — то я и позвоню. Мандарина обожает скандалить — это доставляет ей удовольствие. И еще она защитница прав животных.

Зовут ее, конечно, Марина, а я ее прозвала Мандариной — за страсть к мандаринам. Хотя точно так же ее можно было назвать Кошкина мать.

Дома у нее, как в зверинце — кошки на диване, на шкафах, на подоконнике. Ей комфортнее с ними, чем с людьми. Приходишь к ней, она спрашивает: «Мандарин хочешь?». Если нет под рукой мандаринов, она тут же закуривает. Может, она так пытается бросить курить? Она вообще предпочитает есть все оранжевое: морковь, полузрелые помидоры, хурму, сливы, апельсины, но в основном мандарины. Во всех вазах в комнате тоже стоят оранжевые цветы — лилии, базарии или тилеции. Одним словом, Мандарина — редкий экземпляр. Может, даже редчайший.

В три пополудни я уже поджидала свою соседку во дворе возле ее машины, чтобы отправиться к депутату. Я хоть и умею водить, но своей машины не завожу из-за постоянного проваливания в экстрасенсорные состояния.

Мандарина появилась в огромной черной шляпе с пером, в изящном приталенном костюме и на каблуках. В таком наряде впору было отправиться в приличное общество на пятичасовой чай, а не к депутату округа по фамилии Объектов. «Пусть боятся!» — ответила Мандарина на мой вопросительно-восхищенный взгляд. У Мандарины прослеживалась способность к телепатии, как у всех людей, имеющих нестандартный IQ. Ее наверняка еще и хлопнули в детстве раза два по голове — какие-нибудь двоечники за чрезмерную начитанность. Но Мандарина была реальной, она обладала целым рядом человеческих слабостей, доведенных до крайности. Самой большой из них была любовь к четвероногим и кошкам в частности.

«Хочешь мандарин?» — спросила она меня при встрече. «Нет, спасибо». «Ну как хочешь», — и она принялась очищать оранжевый фрукт своими проворными пальцами, одновременно заводя машину. «Гаденыши, — прошипела она, прожевывая первую отправленную в рот дольку, зачем люди рожают этих гаденышей? Зашла к соседке, так у нее на горшке близнецы сидят — оба прыщавые, не знаю, чем их кормят. Пищат, словно их режут, и такие противные! Мне совершенно очевидно превосходство животных над человеком. Господь в первые дни творения порепетировал на человеке, а потом учел все ошибки и создал кошку: Это самое совершенное создание Божье — абсолютная гармония механики и эстетики. Как они вытягивают и втягивают коготки. А усы — ты видела у человека такие усики? Нет! А тут их целых две пары! Как изящны!» Я взглянула на Мандарину. Ее лицо с высокими скулами, удлиненный разрез глаз и тягучая манера выговаривать слова, наводили на мысль о незавершенной реинкарнации: то ли кошки в женщину, то ли женщины в кошку. Мандарина — хорошее кошачье имя. Сокращенно — Маня. Жила такая Маня у богатых хозяев и не любила их маленьких детишек, сидящих на горшках. Вполне убедительно… Но Мандарина продолжала свой рассказ-мяуканье: «Моя Мотя пристрастилась залезать на вытяжку на кухне и оттуда писать! Это же неудобно, но она писает именно оттуда. Я убеждена, что она делает это из любознательности: ей интересно наблюдать, как ее струя падает сверху на плиту! То же и Рэй — ангорец, он прокусывает пакет молока, не для того, чтобы пить, а чтобы полюбоваться, как молоко хлещет на пол! Какие утонченные существа! Аристократы! А дети в большинстве своем — поросята. Зачем рожать гаденышей? Лучше бы спасали уличных кошек и собак — в этом больше гуманизма».

Мы подкатили к зданию управы. Мандарина оборвала свой монолог, проверила в сумке видеокамеру, которую взяла на случай сбора компромата, и спустя минуту-две мы уже входили в приемную Объектова. Как и следовало ожидать, Объектов был носителем говорящей фамилии. За столом сидел скорее объект, нежели живой человек Его серый костюм, накрахмаленная рубашка и модный широкий галстук топорщились, надетые на крупные формы, покрытые загаром. Он ощутил артистическое вдохновение в присутствии двух дам, нажал под столом кнопку камеры наблюдения и начал представление. Хохотал нам в лицо, выслушивая мольбы помочь сохранить деревья от порубки, затем резко менял выражение лица на глубокую задумчивость, изображая мыслителя, когда мы просили восстановить уничтоженную пешеходную дорогу. Наконец мы добрались до истории с переходом, рассказав о погибшей там женщине. (Ее имя и особенности моего с ней контакта я держала в тайне даже от чуткой Мандарины.) «У нее почку забрали! — выкрикнула вдруг я, испугавшись собственного голоса. Для меня самой это тоже стало неожиданностью. Информация о почке окончательно сформировалась в моем сознании. Я ясно увидела тело Лизы на столе патологоанатома, который делал надрез на ее левом боку, затем он вынул орган, передал тут же стоящей рядом помощнице, а она поместила его в металлическую коробку и отправила в морозильник. (Мой сон в день похорон Лизы оказался вещим). «Ее использовали в качестве донора! — констатировала я гневно, — родителей даже не искали, у нее же есть какие-то родители!». К этому моменту депутат понял, что исчерпал весь набор мимических красок, и сказал по-простецки: «Девчонки, вы о чем? Милиция приезжает ночью, видит кучу из костей и мяса, — какие родители?» Заметив, что мы с Мандариной притихли, и приняв это на счет своей убедительной игры, продолжил уже нараспев: «А есть еще живые люди, которые ждут донорскую почку, сердце, печень…» Он сделал паузу, припоминая анатомический атлас: «…селезенку, поджелудочную железу…» И ничего больше не вспомнив, закруглился: «Их жизнь зависит от доли секунд!» Но серьезная беседа его утомила, и он снова принялся хохотать, очевидно, для снятия стресса. Наконец, он признался, что все решают деньги. Последнее заявление Объектова вызвало у меня страстное желание задушить его прямо тут, в кабинете. Плохое желание, знаю, и запрещенное по всем законам, особенно экстрасенсам — можно материализовать желаемое. Но, каюсь, меня, как и всех простых смертных, охватывала порой жажда быстрой расправы и мести. Я представила, как мы с Мандариной приканчиваем его и потом торгуем целым набором отборных органов Объектова, прямо во дворе управы. Мои мысли, очевидно, были столь выразительны, что Объектов, проведя инстинктивно рукой по своей шее, одарил меня недобрым взглядом. Я кивнула: правильно понял.

Он сразу весь скукожился-то ли испугавшись чего-то, то ли устав. И, потянувшись к нам через стол, чтобы мы расслышали его, зашептал: «На депутатском рабочем месте запрещено сопереживать…» И вдруг спросил совсем жалобно: «Может сфоткаемся вместе?» Вынул из ящика фотокамеру, нашел для нес место на столе, поставил на автоспуск и быстро перебежал к нам Обняв нас за плечи, влез в кадр. Ослепила и погасла вспышка. Но он нс отстранился, продолжая держать нас за плечи, стал наговаривать сдавленным голосом: «Девочки, а помните, как в детстве делали клады? Зарывали косточки от сливы или персика… Я один до сих пор не разрыл, все откладывал, а потом забыл, где… Как хорошо было…Такое чувство — щемящее, словно укол в сердце. И сосет, тянет сладко… Так же, когда болел, бывало, мама подойдет и погладит… И плакать от чувства жалости к себе и к маме хочется. И одеяло на голове, как крыша, заслоняющая от всех бед… Никогда больше не повторялось такое острое ощущение… А может, это ещё возможно? Давайте как-нибудь зароем что-нибудь вместе, а Марина Ивановна?» — обратился он к Мандарине.

«Обязательно зароем!» — быстро среагировала хитрая Мандарина. Это его приободрило, и он отступил, смахнув незаметно слезу.

«Рыдающий объект — это что-то новенькое, — подумала я. — Впрочем, они бывают внезапно сентиментальными. Остаточные явления при переходе из человека в объект. В последнее время все «нереалы», стали как-то по-детски плаксивыми. Именно по-детски. Детство — оно же было у всех общее. В детском возрасте людёй-предметов не бывает, все дети — настоящие люди! Как я раньше об этом не догадалась… Это потом из каждого получается что-то свое. Кто стал человеком, кто — коробочкой, кто шкатулкой. Жалко всех. Но и расслабляться нельзя». Я тут же вспомнила, как вот такие люди-предметы наносят удар в спину, и сразу мобилизовалась.

«Ну, мы еще вернемся, если что», — говорили мы, прощаясь с Объектовым. В переходе положите перила, не забудьте!» «Не забудем», — отозвался Объектов. «Ловим на слове!» — уже выходя из двери, бросила я. И тут же инстинктивно сжала ладонь, в ней щекотало что-то маленькое и влажное: слово Объектова. Да ладно, выпущу его! И я стряхнула копошащийся комочек, как букашку.

Забыла сказать: если произнесу что-то в сердцах, — идиоматическое выражение какое-нибудь, или если в моем присутствии употребляют энергетически сильные выражения, — они материализуются. Однажды произошла настоящая трагедия. Мама одной моей знакомой очень не хотела, чтобы ее дочь становилась актрисой. И когда дочка ей сказала, что подала документы в театральный ВУЗ, мать прокричала: «Только через мой труп!» И, страшно вспомнить, — упала без сознания и той же ночью умерла. Вызвали скорую — они диагностировали обширный инфаркт. Дочка же после смерти матери все-таки сдала экзамены в театральный и стала актрисой. Тогда я не подозревала, что сама невольно это сделала. А теперь испытываю чувство вины. Скептики, конечно, найдут более банальное объяснение — инфаркт. Но я-то знаю истинную причину. Когда мать истерически прокричала: «Только через мой труп!» — я очень четко представила себе труп матери на пороге «Щуки» или «Щепки». Но, в конце концов, надо отвечать за свои слова. И вот теперь я материализовала «слово», данное Объектовым. Но это как раз кстати.