Твари творчества

Глава 16. «Встреча»

Шла-шла за парочкой… Потом они попрощались на перекрестке. Парень побежал вниз по лестнице перехода, оставляя эхо своих шагов, и вскоре скрылся. А девушка еще стояла какое-то время. Ее фигура то вспыхивала в луче фар, то снова погружалась во тьму. Кажется, она никуда не спешила, а может, и вовсе не знала, куда ей идти. Неподвижность ее силуэта казалась неестественной. Но вот она вышла из забытья и застучала по мостовой каблуками. Судя по звуку шагов, она шла мне навстречу. Где-то рядом затарахтел мотоцикл. Он выехал из соседнего переулка и, поравнявшись со мной, обдал дождевой водой из лужи, заставив меня зажмуриться и выругаться. Когда я открыла глаза, мотоциклиста и след простыл. Только облачко дыма из выхлопной трубы все еще таяло в воздухе, заслоняя лицо подошедшей совсем близко незнакомки. Когда облако рассеялось — передо мной стояла Лиза.

Впервые Лизино появление было таким реальным, в полный рост, на расстоянии вытянутой руки. Я смогла разглядеть подробности ее детского, несколько сонного лица — еле заметный шрам на скуле, трогательно изогнутые брови, спокойный взгляд серых глаз, густые спутанные волосы какого-то искусственного, рыже-красного цвета. Ее тонкое тело было укутано в свободный плащ, очевидно, с чужого плеча. Весь ее облик не оставлял сомнений, что я имею дело с живым человеком. Но я все еще испытывала недоумение и даже страх от ее появления в моей жизни.

«Знаю, ты была на моей могиле», — прервала молчание Лиза. Ее голос был сорван или простужен, он казался более низким и сиплым, чем прежде.

Я не сразу нашлась, что ответить. Что отвечать? И почему мне неловко в этом признаться? Мне впервые с такой очевидностью стал ясен весь абсурд ситуации.

«Лиза, я…»

«Не будем об этом», — быстро проговорила она. И указав рукой в сторону сквера, побежала через дорогу. Я последовала за ней. Поднявшись по ступенькам и сев возле детской песочницы, она хлопнула рукой по скамейке: «Я здесь каждую лавку знаю». Усевшись, она тут же принялась колотить каблуком по земле, отчего под ногой стала образовываться небольшая ямка.

Я села рядом с ней. И принялась соображать, с чего лучше начать разговор, которого я ждала все эти дни. Время было дорого. И я спросила первое, что пришло на ум.

«Лиза, я встретила девушку, почти ребенка, она представилась Деткой. Ну абсолютно твоя копия! Это что, двойник?»

«Это мой дубль!» — просто ответила она, продолжая долбить сапогом землю.

«В каком смысле?» — поинтересовалась я.

Она на секунду бросила свое занятие и пояснила.

«Дубли автономно существуют. Меня дублировали. И с этого момента начали меня убирать, а ее раскручивать, как будто это я».

«Как это — дублировали?» — удивилась я.

Но Лиза была по-прежнему невозмутима: «Оставили мой псевдоним и все профессиональные наработки: образ, лицо, фигуру и мои положительные эмоции, а отрицательные — тоску, разочарование, не взяли».

Я решила, что Лиза привирает, как делают многие дети, чтобы задобрить родителей. А она и была на вид почти ребенком. Я поднялась и стала ходить взад-вперед, рассчитывая поймать ее на слове.

«Объясни, я ничего не понимаю, — произнесла я как можно спокойнее, — оставили твой имидж и положительные эмоции кому? Дублю?»

Она наконец оторвала взгляд от земли и посмотрела на меня с улыбкой:

«Дубль — это мой фантом, автономно существующий имидж, созданный масс-медиа на моем реальном материале. Ты не заметила у нее легкое свечение в районе лба? Как у телевизионного экрана…»

Шутит она или говорит серьезно? — я не могла разобрать. В ее голосе проскользнули нотки ревности… Перед моими глазами всплыл образ девицы на коктейле и ее автоматическое хихиканье. Наверное, ревнует к своей сопернице, решила я. Подруги часто копируют друг друга, носят одни прически, одну одежду… А соперница, скорее всего, ее подруга. Лиза ждала, что я отвечу.

И я решила не вдаваться в подробности.

«Несколько плосковата в объеме, а так..» — произнесла я без особого интереса.

«Ну, встретишь еще, обрати внимание. Мой фантом-имидж жив, а я… только отчасти», — она грустно вздохнула и снова потупила взгляд.

Наверное, подруга увела у нее любимого, теперь Лиза хочет ей отомстить… — продолжала я выстраивать свою версию. Но в то же время, не сострадать ей было бы слишком бесчеловечно. И я решила ее подбодрить.

«Она тебе в подметки не годится, ты намного живее!» Я не врала, для меня она была живее многих. Мои слова, кажется, произвели свое действие, и она снова заговорила:

«Слышала про фантомные боли? Ноги уже нет, а она болит. Так что у моих зрителей вполне осязаемая реакция на мой фантом. Она пляшет и развлекает, воздействует на их чувственные рецепторы… Проститутка! — выругалась она на свою соперницу и помолчала, чтобы перевести дыхание. — А эти болваны во все верят. И доказать им, что я лежу на кладбище, невозможно: визуальные галлюцинации у подсевших на телеэфир вещь обыкновенная».

Видя мое замешательство, Лиза попыталась объяснить.

«Зритель и звезды — один организм. Как песочные часы…Согласна?»

Я одобрительно кивнула.

«Ну вот, — с энтузиазмом подхватила она, — после всех этих засветок, интервью в прессе и на телеэкране, рекламных акций, съемок на цифру или любую другую камеру в организме медийного лица начинает вырабатываться гормон псевдогламурин, сигнал к образованию которого посылается через зрачок Поэтому надо носить темные очки».

«Псевдо… как?» — перебила я Лизу.

Она повторила по слогам: «Псевдо-гламурин! Его избыток делает человека зомби. А зрителей, поклонников — навсегда зависимыми от конкретного образа, на который у них слюна выделяется, как у собаки, этого… Тьфу, как его… физиолог. Так вот — звезда без зрителя ничто и наоборот, зритель без звезды ничто».

Она умолкла, позволив мне переварить услышанное. Признаюсь, я все еще сопротивлялась тому, о чем говорила Лиза. В существование дублей мне почему-то было сложно поверить. Скорее в женскую ревность, в соперничество…

«Но Лиза, твой дубль, как ты ее называешь, она не совсем похожа на тебя… Может, просто двойник?»

Она прикусила губу, явно обидевшись. «Нет, эта не двойник., - произнесла она, преодолевая подступившие слезы. — От наличия двойников никто не умирает. А от создания медиаимиджа, который противен твоей натуре, твоей совести, который внешне твоя копия, но внутренне полная противоположность, — умирают! Я умерла из-за нее! Ты в это не веришь? Но ведь ты этому свидетель!» — ее лицо вспыхнуло от гнева.

Я закивала, испугавшись, что ей станет плохо. Она также яростно продолжила.

«Я страдала, болела, потом скоропостижно умерла. А она — веселит публику и все хохочут! И никто не догадывается о подмене… И даже сами звезды… Некоторые из них просто не понимают, что с ними происходит. Начинается все с раздвоения личности, а заканчивается полным отсыханием одной в пользу другой. Живой человек умирает, виртуальный — набирается сил!»

«Ты хочешь сказать, что все, кто не согласен со своим медиаимиджем, заменяются дублями, после чего уходят на пенсию или умирают?»

Лиза закивала: «Именно — уже мертвы или на подходе. Другие, как я сказала, превратились в зомби от избытка псевдогламурина».

«А разве невозможно быть звездой без имиджа?»

Лиза быстро подхватила мою мысль. «Конечно, можно и без имиджа, но тогда ты выпадаешь из видимой жизни, в невидимую. Тебя кидают все средства массовой информации и вытесняют из эфира. Фактически ты перестаешь существовать — или умираешь, или уходишь в подполье. У тебя нет сигареты?» — спросила она, занервничав.

«Нет, но можно поискать», — ответила я наобум, не зная, где искать и у кого — вокруг не было ни души.

«Да ладно, терпеть так терпеть!» — произнесла она очень по-свойски.

Лизины откровения становились для меня все более убедительными. Они совпадали с моими собственными наблюдениями: не все живые люди живы в полном смысле слова, так же, как и наоборот, — не все мертвые мертвы. И Лиза была тому лучшим доказательством. Но что-то во мне еще продолжало сопротивляться.

«Как можно не заметить смерть живого человека?» — воскликнула я в сердцах.

Лиза тут же парировала: «Как раз наоборот — смерть обыкновенного человека — трудно заметить! А смерть известного у всех на виду. Для того и создали эту дуру, чтобы от меня потихоньку избавиться!»

Она вдруг начала глубоко дышать, закашлялась и все никак не могла остановиться. Не зная, чем помочь, я достала из кармана носовой платок и протянула ей. Она взяла его, прикрыла им рот, продолжая судорожно дышать… Я испугалась, что она сейчас исчезнет. Но она замахала рукой, давая понять, что ей уже лучше.

Через минуту-другую, приступ прошел. И она продолжила: «Когда эта сволочь, мой дубль, дает интервью, я начинаю задыхаться. Вот и сейчас, наверное, она на какой-нибудь тусовке опять сморозила от моего имени глупость. Я же продолжаю ее чувствовать, несмотря ни на что… Между нами существует обратная связь — я все время дергаюсь из-за нее. У меня развилась астма за то время, что она торчит в эфире и моим голосом высказывает чуждые мне мысли. Она говорит, что любит маленьких собачек, а я ненавижу маленьких собачек — гадость! Я всегда любила только больших псов. Или говорит: «Я знаю закон счастья!» Да нет такого закона, врала бы да не завиралась! Все время рассуждает о любви: любовь такая, любовь сякая… Ужас!… Конечно, ее заставляет все это говорить какой-нибудь урод-продюсер — ему нужно, чтобы зритель выделял как можно больше положительных эмоций перед экраном. Рейтинги — как витамины для телевизионного начальства.

А зрители? Каждый раз, когда они с любопытством читают обо мне в желтой прессе, а потом обсуждают это в сети, — они меня убивают!

Посмотри на мое тело — оно заляпано следами чьих-то взглядов и оценок!» Она задрала подол плаща, показав голую коленку, покрытую ссадинами и синяками, затем подняла кофту — на боку был виден шрам. «Эти их рук дело! Они соучастники — огромная масса людей». Она издала легкий смешок, поправила одежду и замолчала, опустив подбородок на грудь.

Она сидела неподвижно, словно потеряв дар речи. Руки повисли безжизненно вдоль тела, ноги замерли в неестественной позе, напомнив мне страшную сцену в подземном переходе, когда Лизино тело было распластано вдоль стены. И если бы ветер не начал трепать по щеке ее красные пряди, и она не отстранила бы их рукой, могло показаться, что рядом со мной сидит тряпичная кукла. Испугавшись, что могу снова потерять ее, я предложила: «Лиза, если тяжело, не будем говорить…»

Но она встрепенулась и запротестовала: «Мне надо говорить… Я выбрала именно тебя!»

«А почему меня, Лиза?» — эта мысль не давала мне покоя: людей с экстрасенсорными способностями не так много, но они есть, если поискать. Почему же именно я?

Лизин голос снова приобрел твердость: «Ты, как и я, — актриса, тебе проще понять меня, чем какому-нибудь инженеру, который упал с крыши во время урагана и стал экстрасенсом».

Прочитав на моем лице сочувствие, Лиза спросила: «Теперь ты мне веришь?»

Что я могла ей ответить? «Верю, конечно».

«Хорошо», — произнесла она деловым тоном и положила ногу на ногу. Попыталась успокоиться. Но ей это не удалось, и она снова взвилась.

«Эта заводная кукла — мой дубль, — она не болеет, не напивается, не скандалит, не делает аборты, не стареет! Ее можно использовать и выбросить, и ни за что не отвечать. Продюсерам выгода. А дуракам — зрителям она уже влезла в подсознание, ее оттуда никакими коврижками не выманишь… То, во что они поверили и полюбили, материализовалось. Ты же сама видела, как она пила шампанское…»

«Шампанское не помню, но разговаривала, это точно». — Подтвердила я.

«Конечно, для такой чертовщины были благоприятные условия. Помог парад планет, в конце прошлого века, геомагнитная аномалия, биопатогенные зоны на территории нашего города…»

«А у дублей есть смерть?» — я все еще пыталась найти выход из удручающе мрачной картины, нарисованной Лизой.

«Дубль жив до тех пор, пока он существует в сознании и подсознании зрителей. В их двадцать пятом кадре. Поэтому надо носить темные очки в публичных местах, где есть вероятность незапланированной съемки. Чтобы обезопасить себя и других!» — заключила она со знанием дела.

Нащупав в кармане черные очки, я облегченно вздохнула. Но тут же испытала неудобство, почти страх от того, что Лиза замолчала. Она словно исчезала, оставляя меня одну. И мне хотелось побыстрее услышать вновь ее голос, чтобы прервать эту тишину.

«Лиза! — позвала я ее, словно будила от внезапного сна. — А что случилось с тобой?»

Прежде, чем ответить, она помедлила, словно вспоминая, и внезапно оживившись, снова заговорила очень быстро:

«Я стала нарушать условия контракта. Отказалась от процедуры раскрутки, через которую проходят все начинающие. Тебя помещают в центрифугу и раскручивают. После этого ты частично теряешь память о событиях своей реальной жизни и веришь в предлагаемые обстоятельства, которые тебе внушают: выдуманная биография, псевдоним. Но меня обманным путем заставили пройти раскрутку. Я забыла свое детство, забыла родителей! Теперь ко мне возвращается мое прошлое — и я плачу». Она остановилась и посмотрела куда-то вверх. Я помолчала. Потом спросила, чтобы отвлечь ее от тяжелых воспоминаний:

«Как ты думаешь, я тоже в опасности? Ведь я…» — не договорив, я запнулась — как- то неловко было называть себя «звездой».

Лиза прочитала мои мысли. «Не хочу тебя обидеть, но ты — не медийное лицо. И в этом залог твоей безопасности. Хотя твой фильм «Лютики-цветочки» всем известен. Моя мама смотрела его раз десять в юности, они ходили на него всем классом, она мне рассказывала», — она на мгновенье задумалась. — А может, это была не моя мама, а кто- то другой. Не помню, откуда я это знаю».

Заметив мою растерянность, Лиза пояснила: «Вам, старшему поколению, повезло — не было рекламы и вся система раскрутки отсутствовала. Вы работали на собственном ресурсе, с реальными биографиями. Отсюда и любовь народа к человеку, а не к астрономическому объекту — звезде, как теперь. Да и не к звезде же, а так, псевдо… Если бы к настоящей звезде!»

Она запрокинула лицо к ночному небу.

Небо казалось в этот вечер особенно щедрым, оно развернуло весь свой набор больших и маленьких звездочек — одни переливались, мерцая, другие смотрели, не мигая. Я снова перевела взгляд на Лизу — на лице ее играла улыбка. «Разве можно сравнить те и эти звезды? — мечтательно произнесла она. — Наши — просто побрякушки: звезда первой, второй, величины. Их прикалывают на пиджак, как брошку, или в волосы, как диадему. И всю жизнь ты должна благодарить того, кто тебе эту брошку повесил. Голосовать за него на собраниях, трепетать, унижаться, слушая и не замечая ложь. Почти все наши звезды делают это. Бедняги! А настоящие — завораживают свободой. Им не перед кем гнуть спину», заключила она, оторвав взгляд от звездного неба. Ее лицо вновь приобрело напряженное выражение, голос зазвучал жестче.

«После успеха первых серий фильма с моим участием мне тоже надели на голову диадему. Меня запустили как проект. Я должна была все время повторять: «теле — дом», «теле — счастье», «теле — любовь», «теле — хозяин». Мне становилось все хуже и хуже, и тогда у меня начались приступы. Каждый раз, когда я произносила слово «счастье» и «люблю», меня начинало тошнить. Я бежала к ближайшей урне и выплевывала мутную слизь… Иногда я не успевала найти урну, и меня рвало прямо на глазах посторонних. Когда я попыталась разорвать долгосрочный контракт, продюсеры испугались. Если имидж создан, приносит им успех и деньги, тебя уже не отпустят. Сопротивление грозит гибелью. Что со мной и случилось».

Она посмотрела на меня, чтобы убедиться в том, что я ей верю. В ответ я протянула ей ладонь. Теперь мы сидели, сцепив руки, как две половинки одного существа. Прошло несколько молчаливых минут, наполненных для каждой из нас каким-то своим смыслом и ощущениями.