У крутого обрыва

ЗАТМЕНИЕ

Ярославский живописец Федор Вячеславович Новохижин приехал в Ростов на этюды. Не в Ростов-на-Дону, а в скромный, застенчивый Ростов Ярославский, что исстари и по справедливости зовут, однако ж, Великим. За неслыханную красоту его каменного полукружья с кремлем посредине, за архитектурное чудо его многоглавых соборов, его теремов и башен, за славу его колоколов, за богатство его истории, уходящей в глубь тысячелетий.

К художникам здесь привыкли, особенно в летний сезон: куда ни посмотришь — всюду человек за мольбертом, или с ящичком на коленях, или просто с альбомом в руках. Как раз было лето, середина дня, народ толпился у автовокзала, прохожие заполнили улицы — одни спешили на работу после обеденного перерыва, другие просто гуляли, любуясь окружающей красотой.

И только компания молодых людей — Грызухин, Орлов, Голубев, Арбузов и Журавлев — никуда не спешила и ничем не любовалась. Пятеро дружков сидели на лужайке в «обществе» опорожненных бутылок и никак не могли придумать, чем бы себя занять. Хмель развязал языки, руки чесались, хотелось что-то делать, проявить себя, показать свою удаль и силу, а мимо шел Новохижин и еще его дочь, Лена, семнадцати лет, тоже будущая художница, пока же ученица художественного училища. Так и получилось, что жертвами стали они — случайно подвернувшиеся под руку люди.

Что-то им крикнули — похабное, вздорное, и отец ответил, всего больше стыдясь того, что в его присутствии грязную брань слышит дочь. «Если выпили, то ведите себя тихо», — только и сказал он, но и этого было достаточно, чтобы у пьяной компании наконец-то появилось д е л о.

Трое подбежали к Новохижину, дернули за рукав, кто-то ругнулся, кто-то стал размахивать кулаками. Новохижин крикнул: «Не приставайте!» — и тут же получил удар в лицо.

Разумнее, пожалуй, было броситься наутек, не искушая судьбу, не подвергаясь риску. Спасать дочь и себя. Но в такие минуты трудно оставаться разумным, некогда холодно взвешивать «за» и «против». Поступаешь так, как учит тебя твой жизненный опыт, твои нравственные принципы, твоя человеческая индивидуальность, которая одним повелевает бежать подальше от зла, а другим, наоборот, — давать ему бой, не думая о последствиях.

Парень — тот, кто ударил, — кинулся прочь, стараясь уйти от людного места. Новохижин — за ним. Сорокачетырехлетнему мужчине трудно тягаться с двадцатилетним. Он поотстал. Но не отстал хулиган: ему хотелось скандала. Увидев, что Новохижин остановился, он вернулся…

Опустим детали события, которое на языке закона именуется хулиганством. Скажем лишь вот что: пятеро пьяных парней избили художника. Они свалили его наземь, и последнее, что он слышал, теряя сознание, — истошный крик: «Папа, они тебя убьют!»

Но они его не убили. Один из прохожих схватил вовремя руку преступника, занесшего нож над поверженной жертвой, и этого было достаточно, чтобы пятерых «смельчаков» тут же сдуло как ветром. Нож вонзился в ладонь незнакомца, и его кровь пролилась на того, чью жизнь, возможно, он спас.

Новохижин очнулся. Преступников след простыл. Спасителя не было тоже. Только плакала дочь и собрались люди.

…До милиции Новохижин добрался сам. Его шатало, но все-таки ноги повиновались, и он дошел пешком: было недалеко. Он не знал еще, что у него сотрясение мозга и что больше месяца ему предстоит оставаться в постели. Тупо ныла голова, заплыл один глаз, от боли в боку хотелось кричать. «Ничего, — сказал он Лене, — пройдет. К врачу потом. Сначала — в милицию, чтоб хулиганы не скрылись».

А хулиганы и не скрывались. Когда милицейский патруль прибыл на место преступления, они преспокойно собирали пустые бутылки: жаль было расставаться с добром, которое как-никак стоит двенадцать копеек штука.

— Вон те парни! — крикнула Лена.

— А-а! — протянул лейтенант милиции, и снисходительная улыбка на мгновенье осветила его лицо. — Все ясно… Подойди, Саня…

В Сане Новохижин узнал зачинщика, который нанес первый удар. Рядом был и другой — сваливший с ног и замахнувшийся ножом…

В милицейской машине Саня испуганно бормотал: «В чем дело? В чем дело?» Его приятель, развалившись по-домашнему на сиденье, с ухмылкой спросил: «Ну как, папочка? Все еще жив?»

Вот рассказ и окончен. Преступники пойманы, заведено дело, скоро последует приговор.

Но скоро он не последует. Неизвестно даже, последует ли вообще. Преступление совершено 22 августа. А 30 октября дело прекращено. «За совершенные Орловым и Грызухиным действия они подлежат привлечению к уголовной ответственности. Но, учитывая, что они оба ранее не судимы, являются курсантами автошколы, откуда имеют положительные характеристики, считаю, что они могут быть исправлены мерами общественного воздействия». Так считает следователь, юрист первого класса, а советник юстиции, прокурор района, полностью с ним согласен.

Но согласен ли потерпевший? По закону следствие обязано узнать и его мнение. По закону оно обязано сообщить ему, что́ считает следователь, дабы мог он в течение пяти дней изложить и свои аргументы. Подать жалобу. Объяснить, почему он считает иначе.

Не раз и не два Новохижин обращался в милицию, в прокуратуру: что с делом? Назначен ли суд? Ответа не было. Не получил его и Союз художников. Не удостоился ответов и Художественный фонд: он заплатил Новохижину деньги по больничному листу и, руководствуясь законом, хотел расходы возложить на виновных.

Лишь год спустя следователь решил ответить. Отрывок из присланного им постановления годичной давности я цитировал выше.

Сразу же возникает несколько вопросов. Куда делся человек, который спас Новохижина? Личность его установлена, фамилия тоже: Воронцов. Признан ли он потерпевшим? Чужая кровь на теле и одежде Новохижина говорит сама за себя, тем более что установлено: это н е кровь хулиганов, ибо никаких ранений они не получили. Если избивали Новохижина пятеро, то почему «подлежат привлечению» только двое? Если эти двое так «положительны», то что же заставило их избить случайного прохожего? Какие меры общественного воздействия к ним применили? Оправдалась ли надежда следствия на эти меры? Полтора года — достаточный срок, чтобы судить, допущена ли ошибка.

Вопросы эти, по крайней мере два последних, принято называть риторическими. Потому что ответы на них я знаю. Никаких мер общественного воздействия к хулиганам не применили. «Материалы на Орлова и Грызухина направить в товарищеский суд автошколы…» — сказано в постановлении следователя. В н е с у щ е с т в у ю щ и й товарищеский суд, — добавлю я. Несуществующий — ибо в автошколе его не было и нет. И следователь не может этого не знать. Как не может не знать и того, что дело о причинении телесных повреждений такой тяжести (именно за это и привлекли сначала к ответственности участников избиения) в товарищеский суд передать нельзя. Даже если бы он в автошколе и был.

…Об Орлове поговорим потом, Грызухин — фигура куда более интересная. Это он ухмылялся: «Папочка, все еще жив?!» Это он был кум королю в милицейской машине.

Вот каков он, «кум королю»:

16 марта. В электричке, будучи пьяным, бранился, избил пассажира, разбил два стекла. Оштрафован на 25 рублей — за «мелкое хулиганство».

22 августа. Избил художника Новохижина. Признан «положительным», хотя и нуждающимся «в общественном воздействии».

8 сентября (дело об избиении художника еще ведется, еще не прекращено, еще не выдана положительная аттестация в автошколе!). Избил гражданина Соколова. Следователь отказывается приобщить к делу материалы об этом хулиганстве и отправляет их обратно в милицию. Материалы затеряны. Единственное, что осталось, — копия сопроводительной бумаги, с которой они отосланы в милицию.

2 декабря (в это время Грызухина уже вроде бы воспитывает общественность). Валялся на улице мертвецки пьяным. Отправлен в вытрезвитель.

10 декабря. См. «хронику» за 2 декабря.

Не проходит и трех месяцев…

2 марта. Дома устроил дебош, бранился, ломал вещи, цинично обидел сестру. По заявлению матери привлечен к ответственности за мелкое хулиганство. «Получил» 15 суток.

7 апреля. Вместе со своими приятелями избил гражданина Смекалова. У хулиганов отняли нож (опять нож!). В возбуждении уголовного дела отказано.

9 мая. Участвовал в избиении приехавших на гастроли артистов цирка. При задержании «оказал работникам милиции сопротивление, сопряженное с насилием». После почти трехмесячной волокиты дело следователем прекращено «за отсутствием в действиях Грызухина состава преступления».

8 сентября. На грибном пункте, повздорив с приемщиком, «учинил скандал и оказал неповиновение работникам милиции». Разумеется, «находился в нетрезвом состоянии». За «мелкое хулиганство» подвергнут аресту на 10 суток.

25 сентября. Очередной скандал дома. Избил отца. Расследование не велось: «семейное дело»…

Хватит, однако… Поставим точку. Список получается слишком уж длинным. Уныло однообразным. Подсчитаем: из десяти эпизодов, перечисленных мною, восемь произошло п о с л е того, как был избит Новохижин. Подсчитаем это и запомним.

Любой юрист, ознакомившись с «послужным списком» Грызухина, без труда обнаружит грубейшее нарушение закона. Человек, в течение года совершивший повторное мелкое хулиганство, должен быть предан суду по части 1 ст. 206 Уголовного кодекса — то есть за хулиганство вовсе не мелкое. Поскольку 16 марта Грызухин оштрафован на 25 рублей, то совершенное им 2 марта следующего года а в т о м а т и ч е с к и влечет за собой ответственность в уголовном порядке.

Я подчеркиваю это лишь для того, чтобы показать, как в стремлении избавить Грызухина от ответственности пошли даже на прямое нарушение закона.

Чем же их так он пленил, уважаемых следователей, уважаемых блюстителей порядка, уважаемых борцов за законность, — чем он их все же пленил, этот молодой дебошир, развязный и наглый, уверенный в своей безнаказанности и дерзко бросивший вызов окружающим людям? Не за красивые же глаза то одни, то другие должностные лица с удивительным постоянством отводили от него руку правосудия каждый раз, когда она по всем нравственным и юридическим законам должна была весомо опуститься на его плечи.

Нет, не за красивые глаза. Не из симпатии к нему. И даже не потому, что у него есть влиятельные заступники — у него-то как раз их вовсе и нет.

О заступниках — кстати… Помните — Саня? Тот самый, что плакал в милицейской машине. Его сразу узнали Новохижин и Лена: это он затеял драку, первым ударил, был заводилой, фамилия его Голубев. А в документе о прекращении дела значится почему-то Орлов. Ошибка? Описка?

Если бы так!.. Орлов действительно был в группе парней, напавших на Новохижина. Но роль его в сравнении с Голубевым как бы второстепенная. Почему же именно он неожиданно выдвинулся на первый план? За что такая «честь»? И почему этой «чести» лишен Голубев, Саня?..

Вот что сообщили районный прокурор и его помощник:

Теперь дадим слово Ф. В. Новохижину:

Это — Голубев… А Грызухин? Заступников у него, повторяю снова, вроде бы нет. Пьянством, дебошами, паразитизмом (Грызухин нигде не работает, промышляет браконьерством — тем и живет) он едва ли служит городу украшением. Маялись с ним и маются, а терпят. Почему?

Гипотез может быть несколько, я попробую высказать только одну.

Не столкнулись ли мы с феноменом процентомании, которая зло — всюду, а в той сфере, о которой идет разговор, зло вдвойне?

Процент для статистики, объективно фиксирующей существующую реальность, — дело полезное и необходимое. Процент для отчетности, «украшающей» действительность, — дело отнюдь не полезное. Оно сродни пресловутым припискам, создающим ложную картину производственного успеха.

Искусственная отчетность, создающая иллюзию благополучия, была решительно осуждена несколько лет назад Генеральным Прокурором СССР, обязавшим всех прокуроров принимать решительные — и притом крутые! — меры «при установлении фактов сокрытия преступлений от учета», в случае нарушения законности, «при регистрации уголовных проявлений… и сообщений о совершенных преступлениях». Проблема эта, как видим, — общественно важная, борьба с очковтирателями и на этом фронте идет полным ходом, однако с рецидивами опасного «украшательства» приходится сталкиваться до сих пор.

Конечно, выглядеть районом с невысоким «индексом» преступности всегда приятно. Выглядеть? Или быть? Чтобы быть, надо искоренять преступность, а это куда труднее, чем закрыть глаза на поступки грызухиных и внести желанные коррективы в досадно неподдающийся «индекс».

Все мы заинтересованы в сокращении преступности, но не на бумаге — в действительности. Оттого что преступления Грызухина не завершились судебным приговором, правонарушений в районе не стало меньше. Меньше стал только «процент». А правонарушений — больше.

Ибо давно известно, что безнаказанность развращает. Лишь случайно оступившийся человек, духовно и нравственно зрелый, прощение воспринимает как доверие, как моральный кредит, который нужно оправдать всей своей жизнью. Не в суровости воспитательный смысл наказания — в его неотвратимости. Мы часто повторяем эти слова, но всегда ли воплощаем их в жизни? Разве отчет по процентам, стремление выпрямить «кривую», чтобы выглядеть лучше в сводках по области, по району, — разве не мешает все это воплощению принципа неотвратимости, который — доказано практикой! — служит надежным профилактическим средством? Если только проводится неукоснительно. Всегда. Везде.

Когда Новохижин давал показания в милиции, он точно воспроизвел все детали преступления, опознал хулиганов, рассказал, кто ударил первым, кто набросился потом. В прокуратуре сообщил еще больше подробностей: память непрерывно возвращала его к переживаниям августовского дня, восстанавливая минуту за минутой горестный тот эпизод, который стал для него событием, потрясшим душу. Незабываемым до конца дней…

«Почему вы так хорошо все помните? — недоверчиво спросили его. — Ведь вас избили, и вы потеряли сознание. Вот и сами вы говорите: нашло на меня словно з а т м е н и е, от удара я не сразу очнулся…»

Художник Новохижин употребил это слово иносказательно, от привычки мыслить образами и образами воссоздавать картины жизни на полотне.

А вот на тех, кто заставил его, пострадавшего от хулиганов, стыдливо оправдываться, жалостливо доказывать, безуспешно просить о защите своих прав, — не нашло ли на них, именно на них, загадочное з а т м е н и е, сковавшее их руки и не позволившее исполнить свой прямой служебный долг? Затмение без всяких иносказаний…

И вот ведь что примечательно: «затмилась» почему-то та часть сознания, которая направлена на охрану интересов закона, интересов общества, интересов личности — ее жизни, здоровья и чести. А та, что печется о дутых ведомственных успехах, — она не затмилась. Напротив, она действовала весьма активно и целеустремленно.

Активность эта заслуживает не только упрека…

1974

И она заслужила не только упрека…

По указанию заместителя прокурора РСФСР В. В. Найденова было проведено тщательное и всестороннее следствие, подтвердившее полностью все, что рассказано в очерке. По приговору суда Голубев и Грызухин отправились на три с половиной года в места не столь отдаленные. Понесли наказание и другие участники драки. Прокурор, следователь, работники милиции, приложившие руки к тому, чтобы незаконно замять дело, получили строгие взыскания в партийном и дисциплинарном порядке. Некоторые должностные лица лишились своих постов.

Вполне естественный финал, в котором проявился закон нашей жизни: справедливость в конце концов торжествует, какие бы препятствия ни встретились на ее пути.

Но проблема «красивой» отчетности, искажающей подлинную картину и невольно (а в сущности — вольно!) покровительствующей преступникам, к сожалению, не исчезла: ее полному искоренению мешают, по крайней мере, два обстоятельства, которые настоятельно требуют общественного внимания.

Человек духовно зрелый, нравственно цельный, сознающий всю меру ответственности, которая возложена на него, — не только перед начальником таким-то и перед инстанцией такой-то, но перед всем нашим обществом — такой человек никогда не позволит себе потворствовать грабителям и хулиганам ради лживой информации «наверх» о полном или хотя бы частичном благополучии во вверенном ему районе. Хвала всегда приятней хулы, но для того, кто закален идейно и нравственно, хвала не покупается ложью, а хула не страшна, если он достойно и честно делает свое дело. Награда за вранье — в виде милостивого ли кивка, упоминания среди «лучших», а то и служебного повышения — не только несправедлива, она — постыдна, ибо цена ее — боль и слезы людей, чью жизнь, чей покой, чье достоинство ему поручено охранять.

Разумеется, для того, чтобы т а к относиться к своему делу, надо быть действительно человеком чести и принципов. Ощущать себя не «маленьким винтиком», страшащимся начальственного разноса, а истинным представителем власти, воплощающим в себе — зримо и действенно — наш строй, нашу политическую систему, наши идеалы, из которых первый и главный — самый первый и самый главный — звучит так: «Все — для человека, все — для его блага!»

Но правды ради надо признать, что магия цифр, которой порою мы так жестоко подвластны, ставит даже и сильного духом, верного принципам человека перед слишком большим испытанием. Ибо с него же, с одного и того же товарища, занимающего в районе милицейский или прокурорский пост, равно спрашивают и за раскрываемость преступления, и за их профилактику. А порой — и не равно! За то, что преступник найден и получил по заслугам, особых лавров не полагается: это будни милиции, прямой служебный долг ее сотрудников. Но за «индекс», который вдруг подскочил, испортив радужную картину районных успехов, ответ придется держать. Легко ли устоять от соблазна этот «индекс» подправить, если его рост и его падение от тебя же зависят?

Оттого-то в иных районах преступность резко «падает» в конце квартала (в конце года — тем более!), чтобы напомнить о себе в начале следующего: это ревнители чистоты отчета решили повременить с регистрацией так некстати случившихся «фактов», грозящих внести нежеланные коррективы в уже подведенный баланс.

Или — другой вариант все той же магии цифр: ничтожный интервал между началом розыска преступника и победным концом. Это вовсе не обязательно значит, что злоумышленника на самом деле искали всего только день или час. Сплошь и рядом это значит другое: доподлинно известное, реально совершенное преступление нигде не фиксировалось, дело не возбуждалось, пока успех розыска не стал очевидным. И это вовсе не потому, что кому-то хотелось избавить преступников от заслуженной кары. Нет, хотелось другого: не попасть в печальный реестр нераскрытых дел.

В погоне за дутыми процентами страдает дело: теряется драгоценное время, исчезают важнейшие улики, преступник, почувствовав безнаказанность, совершает новое преступление. Но цифра, обретя власть, живет отдельной, самостоятельной жизнью, заставляя так себя почитать, что это порой приводит к курьезам.

Мне показали недавно сравнительную табличку состояния преступности в двух соседних районах одной из союзных республик. В первом преступность снизилась по сравнению с предыдущим кварталом почти на десять процентов, во втором — выросла на пятьдесят! Легко представить себе, как склоняли этот «второй» на собраниях, на конференциях, как прорабатывали виновных, проглядевших, упустивших и допустивших, как подчеркивали красным карандашом эту лезущую в глаза крамольную цифру: пятьдесят процентов — шутка ли, право?!

А за процентами — вот что: в первом районе с пятидесяти одного совершенного преступления «кривая» сползла до сорока четырех, во втором же — поднялась с двух до трех. Но никто не сравнивал сорок четыре с тремя: феномен процентомании гнул свое, сшибая лбами минус десять с плюс пятьдесят.

Я не знаю по правде, какой вид отчетности предложить вместо этой опостылевшей и небезопасной цифири. Статистика, конечно, необходима, без нее современное общество развиваться не может. Но колонки и столбики цифр выстраивает все-таки человек — для того, чтобы лучше познать действительность, чтобы увидеть не миф, а реальность, чтобы проценты сделали нас мудрее и зорче, а не слепили глаза.

Говорят, цифры холодны и бесстрастны. Мы видим, что это не так. В них не только пафос и страсть, в них — сила, способная и мобилизовать на борьбу со злом, и отвлечь внимание от проблем подлинных ради проблем мнимых. Дело не в цифре — в том, что с т о и т за нею, что мы в и д и м за нею, как используем ее на благо людей.

Грызухин и Голубев осуждены — забота местного начальства о красе статистической рубрики им все же не помогла. Но есть ли гарантия, что где-то, кто-то, по ком плачет скамья подсудимых, не ходит заносчивым гоголем, уповая на цифру, торжествующе возомнившую, что она-то и есть — кум королю?!