У крутого обрыва

СМЕРЧ

Утро десятого сентября было солнечным и прохладным. Типичное утро в горах, когда лето уже на исходе. Вышли в восемь с минутами. Пятьдесят один турист и два инструктора растянулись на тропе длинной цепочкой. Слева и справа стояла стена леса. Солнце едва пробивалось сквозь белесую дымку и плотный пихтарник. Шли молча — берегли силы для крутого подъема.

Инструкторы Ольга Королева и Алексей Сафронов, студенты сельхозинститута, вели плановые группы тридцатого маршрута, что проходит через перевал Фишт к Черному морю, во второй или в третий раз. Работа казалась несложной, вполне подходящей для летних каникул: пройтись налегке, попеть у костра веселые песни, поваляться на пляже. И вернуться поездом в исходную точку. Она была тем доступней и проще, эта работа, что заботливый турсовет снабдил их маленькой книжечкой, из которой щедрой рукой они черпали «текст для беседы». На день девятый — а именно он-то и наступил — инструктору были даны такие ценные указания:

Накануне они долго сидели с туристами у костра, ели традиционную лапшу, замешенную на сгущенке, и пели столь же традиционные песни — про пресловутые голубые пижамы, издавна ставшие для любителей горных походов синонимом изнеженности, праздности и лени. И еще они пели про счастье трудных дорог, про перевалы, покорившиеся отважному племени путешественников, про бури и штормы, которые нипочем сильным, умелым и ловким. Пели, пока костер не затух и не пришло время короткого сна — до ранней побудки, до нехитрого завтрака и до старта — наверх, по узкой неровной тропе, почему-то отмеченной на картах и атласах как автодорога.

Итак, они вышли в восемь с минутами. Вскоре показалась вершина Гузерипля — начались альпийские луга. Предстояло сделать привал и «рассказать обзор». Но тут вдруг солнце скрылось, и сразу заморосил дождь, колючий и нудный. До «панорамной точки» оставалось всего ничего, а там шел спуск к приюту «Фишт»; который туристы одолевают обычно за какой-нибудь час. Решили идти дальше, ускорив шаг.

Это был печально знаменитый смерч, который обрушил в те же часы гигантские столбы воды на Сочи, Хосту и Адлер. Тот самый смерч (о нем много писали), который сломал дома, искорежил машины, вырвал с корнем сотни могучих деревьев, перепутал линии электропередач, смял в гармошку рельсы железных дорог. Сюда, на северные склоны Кавказского хребта, донеслось его громкое эхо в виде ураганного ветра и снежной метели.

На побережье в единоборство со смерчем тотчас вступили десятки тысяч хорошо организованных, умело нацеленных оперативным штабом людей: моряки и солдаты, монтеры и железнодорожники, пожарные, строители, врачи… Здесь, в горах, отрезанные от жилья, лишенные связи, не имеющие никакого опыта борьбы со стихией, его встретили пятьдесят три туриста, которым внезапно выпала тяжкая доля побороть слепую силу природы не в песне, а в жизни.

Наступила критическая минута принимать немедленное решение. Отдать приказ, которого ждали растерявшиеся, испуганные люди. Приказ, очевидный даже тогда, в панике и смятении: вернуться назад, по тропе, которую еще не успело занести снегом (от леса туристов отделяло всего каких-нибудь триста метров). Это был знакомый, только что пройденный путь, по которому в первую очередь и могла прийти помощь.

Но вместо этого единственно правильного приказа был отдан иной: спускаться к другому лесу — по заросшему кустарником склону. В неизвестность незнакомым путем… Впрочем, местным жителям этот обрыв хорошо известен. И обрыв, и ручей, текущий внизу, они окрестили зловещим словом «Могильный» — именем, которое говорит само за себя.

Ни туристы, ни инструкторы ничего про Могильный не знали. Сафронов отдал приказ, и ему тотчас повиновались: последний приказ, имевший реальную силу. Больше никто уже не слушал инструкторов, даже тогда, когда их распоряжения были точны и разумны. В пурге туристы растеряли друг друга. Ураганной силы ветер глушил их голоса. Ноги скользили по снегу. Колючий кустарник не давал возможности найти опору рукам.

Цель, казалось, была уже близка, когда в пропасть сорвался Семен Рожанский. Он чудом застрял на крохотном уступе: за ним была крутая, почти отполированная скала, под ним — глубокая бездна. «Сеня, — крикнул ему его друг Николай Загорянский, забойщик из Кадиевки, — я сейчас…» — «Коля, не надо, — отозвался Рожанский, — засыплешь меня и свалишься сам. Когда устроитесь, кинь мне веревку». — «Хорошо, Сеня, — кричал Загорянский, — вот костер разведем и вытащим тебя. Ты продержишься, Сеня?» — «Продержусь!.. — донеслось снизу. — Не волнуйтесь, я продержусь!..»

Спуск занял часа полтора. Выбившихся из сил, продрогших людей внизу ждала преграда: тот самый Могильный ручей, который вздулся от потока воды и превратился в грозную реку, с дьявольской скоростью несшую не только стволы деревьев, но и огромные каменные глыбы.

Группы номер девяносто три больше не существовало. Были разрозненные группки людей, отрезанные друг от друга водой, лавиной и лесом, мятущиеся среди пурги в поисках хоть какого-нибудь навеса.

Добравшись наконец-то до леса, инструкторы увидели, что с ними всего лишь человек двадцать. Остальные отстали. Один из инструкторов — Ольга Королева ослепла от снежной сечки. Другой — Алексей Сафронов — отправился на поиски отставших. Ему удалось найти только троих.

Надвигался вечер. Метель все еще не прекращалась. Ни на туристах, ни в их рюкзаках почти не было теплых вещей. Легкая одежда превратилась в ледяную коросту. Каждое движение причиняло боль. Спички, беззаботно брошенные в рюкзаки, отсырели: ушли часы, прежде чем кое-как удалось разжечь костер. Никому не хотелось идти за сучьями — только бы стоять, не двигаясь и заткнув уши…

Из тех, кто, ища спасения от урагана, устремился к лесу по склонам обрыва Могильный, лишь половина собралась ночью у чуть тлеющего костра. Кто половчее, оказались ближе к огню и локтями отталкивали других, пытавшихся к нему пробиться.

Костер быстро затух. Еще больше похолодало. Даже здесь, за стеною густого пихтарника, не унимался снежный ветер. Где-то рядом, на другом берегу ручья, так и не успевшие соединиться с основной группой, обессилевшие туристы, накрывшись клеенкой, легли на рюкзаки и, тесно прижавшись друг к другу, заснули. Эта роковая ошибка стоила четырех жизней.

Утром Сафронов с пятью туристами пошел искать пастуший балаган. Этот крохотный домик без окон стоял на голом плато метрах в двухстах от туристской тропы. Сейчас все замело снегом, не осталось ориентиров, и все-таки Сафронов сумел добраться до цели.

Практически было мало надежды на то, что в балагане есть люди. Когда близится непогода, животные чуют беду и сами спускаются вниз, а с ними, естественно, и пастухи. Так случилось и на этот раз: старая корова Машка еще под вечер 9 сентября стала тревожно мычать, увлекая за собой стадо с альпийских лугов. Но в гуртах, которые опекали пастухи Виктор Острецов и Владимир Крайнев, Машки не оказалось — только неопытные молодые бычки. Их неопытность спасла много человеческих жизней. Когда налетел ураган, спускаться уже было поздно: Острецов и Крайнев остались в своем балагане. На них и вышел Сафронов утром 11 сентября.

У пастухов была только пара сапог на двоих, и, однако, Крайнев тотчас стал оказывать помощь пришедшим, а Острецов, не медля ни единой минуты, помчался к месту беды.

«Помчался» — это сказано, конечно, в запале. Мчаться было ему никак невозможно. Снега намело по пояс. А местами — и больше. Сильный ветер задул следы. Объяснить, где остались туристы, Сафронов не мог. Надо было искать.

И Острецов нашел. Помогла собака — умная, натренированная. Она вела, словно знала дорогу, почти три километра. Туристы стояли полукругом у потухшего костра и ждали. Слабая и случайная, помощь все же пришла. Что он мог, Острецов? Один, без одежды, без транспорта, без снаряжения и медикаментов. Разве что указать путь в свой балаган. Это вовсе не мало. Но слабые от этого не стали сильнее. Одолеть новый подъем, увязая по грудь в снегу, сумели не все.

Те, кто был здоровее и крепче, сразу взяли быстрый темп: не терпелось скорее к теплу. Обмороженные, изможденные отстали. Острецов сдерживал группу, требуя оказать помощь отставшим. Его не слушались, рвались вперед, поспешая за уверенно ведшей к дому собакой.

«Ребята, не бросайте меня! — уже без слез, едва слышно прошептала Зина Николаева. Она совсем не могла двигаться. Изо рта шла пена. — Ради детей… Их у меня двое…» Рядом были инженер Михаил Решкин и механик Валерий Соколов. И еще Владимир Третьяков, преподаватель одного из училищ. Именно он и сказал: «Зина, не бойся, мы тебя не оставим… Полежи немножко, мы скоро придем». Они лихо рванулись вперед и — не пришли. Добравшись до балагана, она залезли под одеяло и вскоре уснули.

Кроме Зины на пути к балагану погибли еще трое. «Если бы мы всем помогали, трупов было бы больше», — заявит потом на следствии Соколов.

Крохотный балаган вмещал от силы шестерых-семерых, но тут уж было не до комфорта. На нарах вповалку под тремя одеялами набилось человек пятнадцать. Острецов остался оказывать помощь. Крайнев обул его сапоги и собрался на поиски остальных. Тут-то и раздались за дверью возбужденные голоса: увязая в снегу, к дому направлялись полсотни мужчин и женщин.

Это была девяносто четвертая группа — в полном составе, под руководством трех инструкторов. Нисколько не пострадавшие в сложных условиях трассы, инструкторы и туристы не стали, однако, искушать судьбу; свернув с тропы, они решили заглянуть к пастухам, чтобы узнать, много ли снега на перевале.

«На Фишт не пройти, — коротко ответил Крайнев. И сразу же перешел к делу: — Водка есть?» — «С утра пораньше?» — съязвил один из туристов, вглядываясь в темноту балагана. «Растереть… — не вдаваясь в подробные объяснения, сказал Крайнев и обреченно кивнул на нары: — Видишь, сосульки…»

Еще с четверть часа новоприбывшие топтались на месте — совещались, как быть. Потом — цепочкой, с ровным интервалом один от другого, во главе с инструкторами — тронулись в обратный путь к приюту «Армянский».

Впрочем, из трех инструкторов девяносто четвертой дезертировало только двое. Третий остался — это была Галя Казьмина, студентка политехнического института.

«Личные мотивы» у Гали действительно были. С ее разрешения я предаю это гласности. Алексей Сафронов был для нее не «просто товарищ», а друг, и она не захотела оставить его в эту трудную, критическую минуту. Сафронов двигаться не мог: его растерли водкой, накормили, дали воды. Ольга Королева по-прежнему ничего не видела. Пастух Крайнев и Галя Казьмина вдвоем пошли в район Могильного обрыва — на поиск.

Уже совсем стемнело. Девяносто четвертая вернулась на «Армянский» и преспокойно варила обед. Трапеза заняла четыре часа, хотя за час даже слабейший мог бы спуститься на базу «Кавказ» и рассказать о драме, разыгравшейся в горах.

Крайнев и Казьмина в полной темноте несколько часов блуждали по заснеженному, таящему опасности лесу. Поздно ночью они привели в приют спасенных ими людей. Судьба по крайней мере человек двадцати все еще была неизвестна.

Семеро из тех, кто не был найден, грелись в этот момент у костра и предавались воспоминаниям о приключениях, выпавших на их долю. Им тоже пришлось нелегко при спуске к ручью, их тоже валил буран и глушил ветер. Им тоже отнюдь не было жарко, несмотря на теплые вещи, извлеченные из рюкзаков. И конечно, их тоже охватил-таки страх, когда они остались ночью в лесу, на снегу, без крова, вдали от людей.

Но оторвались от своих товарищей они вовсе не по злой воле рока, а по своей собственной воле, отлично сознавая, что именно они делают. И зачем.

Когда Сафронов после спуска к ручью ушел на розыск оставшихся, семеро самых опытных и выносливых — две женщины и пятеро мужчин — бросили слабых и «решили пробиваться, рассчитывая лишь на себя»: так показывал потом на следствии инженер-конструктор Анатолий Иващенко.

У другого члена «великолепной семерки» — Виктора Стеженцева — оказался неплохой «аварийный запас»: продукты, одежда, надежно укрытые от влаги бумага и спички. И даже карта — плохонькая, но все-таки карта, пригодная для ориентировки.

Следователь попросит уточнить: на кого же тогда должны были рассчитывать те, у кого меньше сил? Стеженцев ответит — опять же собственноручно:

Последнюю фразу, как афоризм, он жирно обведет чернилами несколько раз и трижды еще подчеркнет.

Значит, жить не хотела Зина, умолявшая помочь ей добраться до балагана? Или Таня Федяева, тоже, как и Зина, мать двоих детей, оставшихся сиротами? Или Сеня Рожанский, висевший над пропастью не менее суток, терпеливо ожидая, когда протянется к нему рука друга?

Но оставим эти риторические вопросы. Задавать их бессмысленно. Познакомимся лучше еще с одним из тех, кто хотел и сумел выжить.

Кандидат технических наук, доцент института Трофим Иванович Зотов был одним из «старейшин» группы. И по возрасту (43 года), и по туристскому опыту, и по общественному положению. Чтимый студентами преподаватель, солидный ученый, душа компаний, признанный вожак походов и экскурсий. На его туристском счету — не то что кавказский маршрут первой категории (то есть простейший из всех возможных), но и труднейшие походы по Карпатам и Алтаю. И сейчас, когда пишутся эти строки, он, кажется, где-то в Киргизии: путешествует по Тянь-Шаню.

В блокноте Трофима Ивановича есть такие теплые записи на память от его друзей по походам: «Мужчину красит порядочность, я рад, что был с вами»; «В веселых и трудных походах по Волыни ты, Троша, был настоящим мужчиной»; «В походах легко, когда рядом с тобой сильный на выручку товарищ, такой, как ты, Троша». Как же мог он, этот «сильный на выручку», этот «настоящий мужчина», оставить мятущихся, растерянных людей, как не понимал, что самое главное, в чем нуждались они, — это в опытном руководстве, в авторитетном слове, в правильно принятом решении, которому все поверили бы и подчинились? Ведь ясно же, что девятнадцатилетние инструкторы, годившиеся ему в дети, ни по жизненному и туристскому опыту, ни по внутренним волевым качествам не сумели перед лицом внезапной беды возглавить людей. Как же мог именно он, воспитатель, учитель, «настоящий мужчина», турист-разрядник с немалым стажем, — как же мог он сбежать, не принять руководство, не сплотить вокруг себя товарищей по несчастью?

Я искал ответы на эти вопросы в его скупых показаниях следствию — искал, но, увы, не нашел. Вместо них я нашел другое.

Только что сдуло Шипова, и он погиб на глазах у всех. Свалился в пропасть Рожанский… Сквозь рев урагана слышны тревожные голоса мечущихся в поисках укрытия людей…

Что же делали они потом, эти «эстеты», эти «истинные мужчины», эти яростные «борцы за жизнь»? Двое суток они пережидали в лесу непогоду, греясь у костра и ведя неторопливые беседы. Они жарили тушенку с зеленым горошком, варили макароны и манную кашу, пили какао и кофе. Не торопясь, экономя силы, любуясь пейзажем, в обход дошли до приюта «Армянский». И ждали оваций: ведь они без всяких потерь, не растерявшись, сохранив присутствие духа, одолели стихию.

Вместе со всеми их поместили в больницу, но там им действительно было нечего делать. Иващенко и Стеженцев из больницы сбежали и в самый разгар следствия, когда шел поиск причин, приведших к гибели их товарищей, на поезде отправились в Сочи. Стеженцев пошел в горисполком — требовать «чуткого отношения к пострадавшим». Про драму в горах там уже знали, отнеслись поистине чутко — выделили для него и для Иващенко двухместный коттедж, где они и проблаженствовали недели три.

На суд иные члены «семерки» предпочли не явиться, сослались на занятость и нездоровье. Кое-кто уклонился даже от явки в прокуратуру — за счет государства.

Ошибется тот, кто решит, что в девяносто третью туристскую группу затесались одни лишь — как бы выразиться помягче? — «порядочные мужчины». Это было бы оскорблением для памяти тех, кого уже нет, и несправедливостью ко многим живущим.

Когда Александр Новосельский отталкивал слабых от едва тлеющего костра, Виталий Галушко из Запорожья обмороженными руками рубил сучья для этого же костра и, продрогший до костей, отдал обессилевшим девчонкам свой спальный мешок.

Когда Решкин, Соколов и Третьяков бросили Зину, ее и другую туристку, Зою Губину, тащил на себе рабочий Валерий Никитенков. Потом он выбился из сил, и Валерия сменил семнадцатилетний повар из Днепропетровска Игорь Коляда. Он остался с ними до последней минуты.

Когда Светлана Ветрова не смогла идти от усталости, ей вызвался помочь электросварщик из города Жданова Михаил Осипенко. Он ушел за брошенным рюкзаком, где были продукты, заблудился и погиб. Светлана выжила — с обмороженными ногами ее последней разыскали спасатели.

Зададим вопрос столь же банальный, сколь и необходимый: как могло все это произойти? Имеем ли мы дело с несчастным случаем — трагическим, но неотвратимым — или речь идет о преступной халатности, о пренебрежении к долгу, о безответственном легкомыслии, за которое заплачена слишком дорогая цена?

Контрольный срок прихода группы на Фишт истекал в шестнадцать часов. Для нормальных условий этот срок давался с солидным запасом: ни одна группа за весь сезон не пришла позже тринадцати. В условиях непогоды три лишних часа как раз и составляли необходимый резерв.

Девяносто третьей не было ни в шестнадцать часов, ни в семнадцать. За стенами каменных корпусов, надежно защищавших от бури и стужи, лютовала метель, выходить, естественно, не хотелось, и инструкторы, находившиеся на базе, решили, что девяносто третья, застигнутая в пути ураганом, просто-напросто вернулась на Армянский приют. Правда, двое отправились все же навстречу, но, не дойдя до перевала, вскоре вернулись…

Этот срок потому и называется контрольным, что его нарушение должно немедленно влечь за собой какие-то меры. Даже если светит солнце и полный штиль. А уж при внезапной метели, при бешеном ветре тем паче. Ведь любому понятно, что это значит: не гром — ураган среди ясного неба! В горах. Ранней осенью, когда его не ждут.

Но никаких обязательных правил — что надо делать, если срок этот истек, — оказывается, не существует. Нигде не записано, кто, как и когда принимает на этот случай совершенно определенные, заранее предусмотренные меры. С учетом конкретной обстановки и — главное — с учетом реальных возможностей каждый действует в меру своей совести и своего разумения. И все-таки действует!

А если бездействует?..

Рации на Фиште не было. Телефона — тоже. Никакой связи с внешним миром. Но были десятки здоровых, выносливых, не уставших от схватки с непогодой людей. Они грелись у огня и сквозь толстые стекла окон любовались необычным пейзажем.

Инструктор Гасилов группу не вел, он был, как говорится, в простое и на досуге фотографировал туристов перед их уходом с «Кавказа». Верный своим обязательствам, он не поленился пройти двадцать семь километров в один конец, чтобы вручить девяносто третьей готовые снимки. В пути его также застигла пурга, но дорога, по которой он шел, была хоть и длиннее, а легче. Она обходила стороной продуваемые всеми ветрами альпийские луга, да и недаром Гасилов слыл бывалым и сильным спортсменом.

Он добрался до Фишта, прождал группу весь вечер и ночь, а утром вышел обратно и около часа дня вернулся на базу «Кавказ». Прошли уже сутки с тех пор, как девяносто третья попала в беду, и почти двадцать два часа после истечения контрольного срока. Наконец-то на базу поступило достоверное сообщение о том, что группа потеряна. Поступило случайно, но все-таки поступило. Вот сейчас — хотя бы сейчас! — поднимут тревогу!..

Директор базы Крикор Заробян отличался спокойствием и хладнокровием. Он не любил быстрых решений, тем более, если их принимать предстояло ему самому. Куда торопиться? Зачем нервничать? «За туристов отвечают инструкторы, — сказал Гасилову Заробян. — За то им и деньги платят». И потом — есть ли точные данные, что действительно что-то случилось? Поднять шум — значит напугать других туристов. Отвлечь занятых людей от работы и отдыха. Вот информировать начальство в общей форме, с максимальным спокойствием, что погода ухудшилась и что «группа застряла в пути», — дело другое.

Галочка была поставлена: «Меры приняты». Шли телефонные разговоры с Майкопом: «Что случилось?» — «Пока ничего. Но метель…» — «А точнее?..» — «Меня беспокоит…» — «Только без паники… Проверьте маршрут…»

Время неумолимо отсчитывало часы…

Инструкторы Деев и Росинов пошли по тропе к Армянскому приюту — узнать, как там все же дела. Уже темнело. Заканчивался день 11 сентября. Туристы девяносто третьей больше суток мерзли в горах. Внизу — «проверяли маршрут».

Маленькие ручейки превратились в ревущие потоки. Снег валил и валил, а над ним, над снегом, в черных тучах, обложивших все небо, грохотал гром, и лиловые молнии били прямо в лицо.

Девяносто третьей на Армянском, естественно, не было. Была девяносто четвертая, которой — по расписанию — давно полагалось быть тоже на Фиште. «Как там, наверху? — спросил, кажется, Деев. — Про девяносто третью не слыхали?» — «Не слыхали, а видели, — мрачно ответила Людмила Терентьева, инструктор девяносто четвертой. — Половина затерялась, есть мертвые и больные».

Спуститься от Армянского до «Кавказа» и сообщить наконец на базу всю правду не представляло никакой сложности — это мог сделать любой из тех, кто был на приюте. Но предпочли это сделать все же Росинов и Деев, опытные инструкторы, не уставшие от похода, прекрасно экипированные, отлично знающие местность. Они выбрали путь не наверх, к терпящим бедствие, а вниз — к дому.

Продолжались телефонные переговоры. Шли совещания. Издавались приказы «об организации оперативного штаба», «о повышении требовательности к инструкторскому составу», «о подготовке к проведению спасательных работ». После ужина, на танцах, Заробян и Росинов отозвали Гасилова и предупредили: «если спросят», сказать, что тот вернулся на «Кавказ» не в четырнадцать часов, а в двадцать. Ложь «оправдывала» бездействие еще в течение половины дня.

Девяносто третья осталась без помощи на вторую ночь…

…Спасатель — должность не штатная. В спасатели идут добровольцы, любящие и знающие горы, не равнодушные к чужой беде, готовые в любую минуту, по первому зову выйти на помощь. И «деньги за это» им вовсе не платят.

По первому зову! Значит, все-таки надо поднять тревогу, бросить клич, чтобы люди собрались и отправились на гуманнейший и опасный подвиг. Рабочие, колхозники, механизаторы, шоферы, врачи, они, в сущности, вечно мобилизованные «альпийцы», которых сигнал беды и посреди дня, и посреди ночи может оторвать от работы, поднять с постели и бросить в бой.

«Сигнал беды», «зов тревоги» — до сих пор мне казалось, что это не только метафора, что за нею скрывается сугубо практический, деловой смысл. Что есть вполне конкретный, заранее установленный м е х а н и з м спасения, четко срабатывающий, когда некий дежурный на вахте нажмет тревожную кнопку.

Увы, только казалось…

Медленно, на ощупь, со скрипом приходили в движение плохо пригнанные друг к другу рычаги «машины спасения». Разными путями, иногда по чистой случайности, люди узнавали о драме в горах, не получая ничьих указаний, спешили наверх, чтобы влиться в группы, отправляющиеся на помощь.

12 сентября пешком и на лошадях, разными тропами и без всяких троп, обрастая все новыми и новыми добровольцами, устремились на поросшие лесами горные склоны спасательные отряды. К вечеру число спасателей достигло почти двухсот человек (в том числе свыше ста мастеров спорта).

Но было уже поздно.

13 сентября в условиях почти нулевой видимости из Адлера пробились сквозь пургу и туман два вертолета, и летчики отважно посадили свои машины на крохотном «пятачке» возле горы Гузерипль. Прибыли альпинисты, врачи…

Но было уже поздно.

На долю спасателей выпала горчайшая из задач: разыскать и эвакуировать погибших. Все оставшиеся в живых были к тому времени уже в безопасности.

А совсем рядом — дружно, без паники, помогая слабым, подбадривая унывающих — боролись со стихией туристы из параллельного маршрута 825. Не поддавшись ни ветру, ни стуже, москвичи под руководством инструктора майкопской студентки Надежды Волковой спасли и себя, и других.

И по другую сторону перевала, на южных склонах хребта, спасатели, огранизовавшись быстро и четко, не допустили в горах ни единой жертвы.. Сочинский спасатель Николай Быковский и его товарищи вывели из района бедствия не только шедших по маршруту туристов, но и самодеятельные (в том числе нигде не заявленные) группы, пастухов, строителей, спелеологов — много сот человек.

В девяносто третьей группе, вернувшейся в Майкоп, недосчитали многих…

Нравственная вина иных участников турпохода для всех очевидна, но она не снимает вины правовой с тех, кто обязан был по службе и должности предотвратить или хотя бы уменьшить беду. Это потом, когда все позади, призывают к ответу презревших совесть и честь. А сначала — спасают. С одинаковой мерой старания врач лечит достойных и недостойных. Пожарный тушит огонь, не задаваясь вопросом, законно ли приобретены горящие вещи. И милиционер не сверяется с характеристикой, чтобы взять под защиту жертву пьяного хулигана. Так что пусть не сместятся акценты, пусть малопривлекательный облик иных участников этой истории не заслонит от нас важной проблемы, столь зримо обнажившейся в ходе следствия и суда: имя этой проблемы — беспечность.

Только теперь, когда беспечность обернулась трагедией, мы можем осмыслить ее масштабы. Только теперь мы понимаем, как зыбка, ненадежна была судьба людей, ушедших наверх, как зависели они от воли случая, строкового «авось».

Повторю это снова: на горных приютах не было ни раций, ни телефона. Но там не было и аварийного фонда: когда пробило тревогу, на Фиште не оказалось ни одежды для спасателей и для терпящих бедствие, ни снаряжения, ни продуктов, хотя в акте ревизии от 1 августа утверждалось, что «спасфонд полностью укомплектован». Маркировка тропы была сделана из рук вон плохо, вопреки протоколу, где торжественно утверждается, что она в отличнейшем состоянии. Туристов повели не инструкторы-профессионалы (хотя бы и профессионалы-общественники), а совсем еще юные студенты, решившие летом подзаработать: у них не было ни опыта, ни квалификации, ни подготовки. Предельное число туристов, которые могут быть в подчинении одного инструктора, было сильно завышено: «гнали план». Медицинскому осмотру перед выходом в горы туристы фактически не подверглись: у них только измерили давление крови. Никто не проверил, умеют ли они действовать в условиях непогоды и есть ли у них теплые вещи. Их «забыли» предупредить, что осенью в горах случается всякое («они испугались бы выйти в поход» — так «объяснит» потом эту забывчивость председатель областного совета по туризму Ким Кононишин). Запасного варианта маршрута и плана спасения на случай чрезвычайного происшествия не было вовсе. И наконец, никто не поинтересовался даже самым простейшим — сводкой погоды на ближайшие сутки.

Еще утром 8 сентября Майкопская метеостанция получила так называемое «штормовое предупреждение» — сигнал близящейся непогоды. В течение суток прогноз уточнялся, и, наконец, 9-го утром дежурный синоптик Тимохина составила сводку, правильность которой днем позже испытали на себе туристы девяносто третьей: «…снег, метель, сильное понижение температуры».

Штормовое предупреждение от 8 сентября («похолодание, сильные дожди и грозы») дошло до туристских организаций, но не вызвало у них ни малейшей тревоги, не возымело никакого практического результата. Штормовое предупреждение от 9 сентября вообще не дошло: Тимохина заполнила его «не на том» бланке. Номер телефона, по которому областной туристский совет должен был получить тревожное сообщение, в этом бланке отсутствовал. Сводку, переданную в эфир, туристские руководители, естественно, не услышали: на приюты и базы «не завезли» даже плохонькие приемники. Да если б и «завезли»!.. При той безалаберности, которая царила в туристском «ведомстве», вряд ли даже точнейший прогноз сыграл бы должную роль.

Эта безалаберность, это преступное легкомыслие существовали, конечно, и раньше. С тем же риском, с той же мерой опасности, с той же самой реальной возможностью попасть в западню к слепой силе природы шли и до девяносто третьей девяносто вторая, девяносто первая и все остальные. Так же не было плана спасения, так же «отменно» маркировали тропу, так же ждал своего часа «укомплектованный» аварийный фонд. И подготовка инструкторов была нисколько не выше.

Просто сжалилась, удружила природа, не подвела, выдала вволю тепла и чистого неба. Все обошлось. И казалось, так будет всегда. Беспечность и равнодушие, ставшие нормой рабочего поведения, как бы подтверждались самой жизнью: зачем тратить силы, зачем проявлять служебное рвение, если и так все идет хорошо? И туристские песни про сильных и смелых становились не призывом к истинной боевитости, к готовности встретить любую опасность, а ничего не значащим ритуалом — очередной галочкой о «проведенных мероприятиях».

Словесная трескотня, заполняющая вакуум, который образуется от беспечности и безделья, всегда сопряжена с огромными нравственными издержками, с материальным уроном. Иногда же, как видим, она превращается в подлинное бедствие. И может поставить человека на грань катастрофы.

В тот самый день, 9 сентября, когда — не в силу особенной человечности, а всего лишь в силу профессиональной обязанности — надо было проверить, какая будет погода, и принять реальные меры (задержать группу или придать ей для сопровождения отряд спасателей), Кононишин созвал на «важное совещание» большое и малое руководство всех турбаз и приютов, спасательные службы и инструкторов. Он важно рассуждал о чуткости к людям, о том, что надо «повысить», «поднять», «мобилизовать». И все ораторы — их было не меньше чем два десятка, — уткнувшись в бумажки, целый день долдонили про «прибывших на отдых, забота о которых составляет первейший долг каждого из нас». Долдонили, не слушая себя и не слушая выступавших, а тем временем оставались считанные часы до драмы в горах, где с трагической беспощадностью предстала по истинному своему паритету цена трескучего слова.

Работая над этим очерком, я перечитал десятки инструкций, приказов, положений, постановлений — великое множество документов, определявших права и обязанности тех, кто профессионально причастен к этому массовому, увлекательному спорту. И знаете, что оказалось? Все там есть — и про то, какими должны быть инструкторы, и про то, как готовить туристов к походу. Есть про маркировку тропы и спасательный фонд, про аварийные сроки, про метеосводки и сигналы тревоги. Все предусмотрено до мелочей: на бумаге — не в жизни.

Когда во время процесса и прокурор, и судья пытались понять, почему эти разумные правила столь дружно не выполнялись, один из подсудимых произнес звонкую фразу, которая заставила о многом задуматься: «Мы же не формалисты!»

Добавить к сказанному остается немного. После длительного следствия в Майкопе состоялся суд над главными виновниками разыгравшейся драмы. К уголовной ответственности были привлечены директор турбазы «Кавказ» Заробян, директор турбазы «Горная» Строев, старший инструктор Роговин, начальник контрольно-спасательного отряда Гайдаров и синоптик Тимохина.

Ни один подсудимый виновным себя не признал: все кивали на кого-то другого, а больше всего — на погоду. Получалось, что только погода одна виновата, а поскольку посадить ее на скамью подсудимых нельзя, то и судебный процесс становился вроде бы неправомочным. Получалось, что можно успешно работать только при хорошей погоде, а при плохой никто ни за что вообще не отвечает и, стало быть, спрашивать за печальный итог решительно не с кого.

Но суд с такой «божественной логикой» не посчитался. За преступную халатность виновные осуждены к лишению свободы на срок от двух до трех лет (три года — максимальное наказание по закону), некоторые условно. Приговор этот совсем недавно вступил в законную силу.

Частными определениями суда отмечена самоотверженность пастухов Острецова и Крайнева и инструктора Волковой. (Мужественное поведение Гали Казьминой не отмечено, видимо, потому, что ею руководили столь не чтимые «личные мотивы».) В порядке поощрения все они получили по пятьдесят рублей. Для Острецова и Крайнева это было особенно кстати. Не рубли, разумеется, а благодарность. Дело в том, что, пока они спасали туристов, скот, естественно, остался без присмотра, и в итоге колхоз лишился девяти бычков. На пастухов уже было наложили суровый материальный начет, но тут подоспела благодарность, и наказывать их за «упущение» стало как-то некстати.

Что касается постыдного поведения некоторых туристов, то по этому поводу частного определения не вынесли: все они считались потерпевшими от преступного бездействия подсудимых, а осуждать недостойное поведение потерпевших, хотя бы и нравственно, почему-то не принято. Очень жаль!.. Но как было не отметить самоотверженность, мужество и порядочность туристов, не поддавшихся панике и даже в самых тяжких условиях оставшихся верными принципам нашей морали, в которых они были воспитаны и с которыми вступили в жизнь? Они заслуживают, эти люди (а их было все-таки большинство), добрых слов и нравственного поощрения — в благодарность за сделанное и в укор слабодушным.

Областной, краевой и центральный советы по туризму издали приказы — о допущенных ошибках и об уроках, которые следует из них извлечь. Приказы дельные, самокритичные, содержащие немало очень нужных рекомендаций. Перед самой публикацией очерка мы решили проверить, как эти рекомендации проведены в жизнь.

Некоторые базы — не все! — действительно получили рации — связь с Майкопом поддерживается, но нерегулярно. Телефон установлен только на базе «Горная» (прямой провод с Гузериплем), но и он действует лишь с 10 до 17 часов в будни, когда работает почта. Машины и вездеходы — на случай аварийной ситуации — обещают выделить в 1977 году. Метеостанция, которая раньше «забывала» предупреждать совет по туризму штормовыми прогнозами, теперь ударилась в другую крайность: только в последние месяцы их уже было за семьдесят! Перестраховочным этим прогнозам никто, конечно, не верит, и когда придет сигнал о подлинном шторме, боюсь, на него опять внимания не обратят.

Ну и, наконец, самое главное. Несмотря на грозные приказы, на «строгие», «самые строгие» и «строжайшие» указания, из 67 инструкторов, работающих в этом сезоне, только трое имеют право водить туристские группы. У остальных нет опыта и подготовки, квалификационной комиссией им не присвоено звание инструкторов, но они тем не менее руководят людьми — перечисляют «типичных представителей» зонтичных и сложноцветных, «рассказывают обзор панорамной точки» и поют веселые песни про голубые пижамы.

Так что пожелаем туристам хорошей погоды.

1976

В таком виде очерк опубликовала «Литературная газета». Готовя его для книги, я решил не исправлять ни единого слова — разве что фамилии участников драмы в горах, — хотя очерк порядком уже «устарел»: многое, очень многое изменилось и в организации туристских походов, и в системе спасательной службы. Но «устарел»-то очерк именно потому, что он появился!..

Огромная читательская почта, которую вызвала публикация, принесла и официальный ответ руководства Центрального совета по туризму и экскурсиям (ответ был тоже напечатан в газете). Там говорилось, что совет «считает публикацию очерка весьма актуальной и полезной как для дальнейшего совершенствования организации туристских путешествий и обеспечения их безопасности, так и для воспитания читателей и привития им ценных для советского человека качеств — коллективизма, взаимопомощи, мужества, дисциплинированности».

В официальном ответе сообщалось также о конкретных мерах, принятых для исправления серьезных недостатков, о которых шла речь в очерке. На турбазах и приютах установлены радиостанции, что позволяет получать оперативную информацию о движении туристских групп. На приюте «Фишт» организован метеопункт. Выделены вертолеты для проведения профилактических и поисково-спасательных работ. Чтобы резко улучшить обслуживание туристов, были ассигнованы сотни тысяч рублей. Оборудованы дополнительные укрытия для туристов на случай неожиданных метеорологических изменений. После публикации очерка пересмотрена программа подготовки инструкторов, улучшено обеспечение горных турбаз и контрольно-спасательных служб транспортными средствами и снаряжением.

Публикация официального ответа вызвала новую волну читательских писем, где рассказывалось о действенности принятых мер, о том, какие реальные, зримые перемены к лучшему наступили в организации туристских походов и обслуживании туристов на базах.

Но самой интересной была, конечно, та часть почты, где читатели остро и полемично обсуждали проблемы нравственные — то, ради чего, собственно, очерк и писался.

Многие вспоминали о прекрасных поступках, свидетелями которых они были, — о самоотверженности и бескорыстии, о готовности всегда прийти на помощь, презрев опасности и забыв о собственном благе. По-разному, но с одинаковой горячностью и заинтересованностью, читатели говорили о необходимости воспитать в каждом человеке такой нравственный фундамент, который позволил бы ему в любой непредвиденной ситуации, при любом случайном стечении обстоятельств проявить мужество, гуманность и чувство локтя.