У крутого обрыва

ИГРУШЕЧНОЕ ДЕЛО

В жизни своей не читал дела скучнее!.. Несколько куцых листочков: заявление, протокол… И еще бумажечка с колонкой цифр. И все. Дело начато — и окончено. Сдано в архив. Приплюснуто толстыми томами других дел.

Из-под них-то мне его и извлекли. Кончался рабочий день. Я с тревогой посмотрел на часы: успею ли? «Ерунда, — хрипло отрезала немолодая уже секретарша, — тут и десяти минут много». Вероятно, сам того не заметив, я улыбнулся: да как же это — десять минут? «Ничего нет смешного, — обиделась секретарша. — Нашли бы поинтересней!.. А это?! У нас таких двадцать на дню».

Двадцать не двадцать, но и то верно: заурядное дело. Листаешь — и не на чем остановить глаз. Разве что на маленьком красочном бланке, где уместились несложные бухгалтерские выкладки и эмблема «Дома игрушки».

Хорош он, этот магазин, именуемый «Домом игрушки». Просторный, светлый, нарядный. Рай для детворы. Товара множество. И какого товара! И весь он выложен, весь на виду. Продавец — твой консультант, твой советчик. А не хочешь совета — выбирай сам. Выбирай, разглядывай, пробуй…

Дом был только в проектах и планах, а уже подбирался его штат. Решили: пусть придут сюда те, кто еще не стоял за прилавком, кто не набил руку на старых формах торговли, кого не взяла в полон коммерческая рутина. В школах торгового ученичества отобрали самых достойных. На предприятиях, стройках, в учреждениях горком и райкомы комсомола разыскали тех, кому можно было доверить это важное дело. Вручили им комсомольские путевки, пожелали успехов.

Именно так и создался коллектив пятого отдела — того, что торгует настольно-печатными играми. Пятнадцать человек, больше половины — по комсомольскому призыву, остальные — прямо со школьной скамьи. Почти всем по семнадцати-восемнадцати лет, кое-кому чуть больше. Только заведующая постарше, но и она — не «зубр» торгового дела: лишь недавно ушла из промышленности.

Открыли магазин, отзвучали приветствия и марши, началась будничная, деловая жизнь. Прошло три месяца, в отделе провели первый учет. И порадовали: почти 2400 рублей недостачи.

Чему удивляться? Торговля открытая, товар на виду, покупатели валом валят, за всеми не уследишь. Вот неделю назад задержали мальчишку, который пытался вынести коробку лото. Его задержали, а скольких — нет?!

Объяснение было найдено, но членам бригады стало неловко смотреть друг другу в глаза: ведь продукцию э т о г о зала на т а к у ю сумму не вывезти и на двух грузовиках.

Пока что тайна пятого отдела была известна немногим. Но завтра ее могли узнать все. Тайну, которая бросит пятно на отдел, на магазин, на руководство, на шефов. Затаскают по допросам, замучают докладными…

А выход был проще простого: пусть бригада «сложится» и добровольно внесет хотя бы половину недостающей суммы. Другую половину можно покрыть за счет премии. И всем будет хорошо: никто ничего не узнает, магазину достанутся почет и лавры, да и продавщицам прямая выгода: иначе заплатят сполна, ведь все они — материально ответственные лица.

Бригада отвергла этот «выход»: ее покоробила бесчестная трезвость.

Недостачу, которую не возместили, скрыть невозможно. Послали было «наверх» фиктивный отчет, там и премию присудили, но вовремя спохватились. Премию не выплатили, знамя не вручили. Нагрянули ревизоры. Разразился скандал.

Бригада не унималась. Она не хотела считаться виновной в «целом». Она требовала найти конкретных виновников. Она настаивала: нужна сплошная документальная ревизия, нужно следствие, нужны любые законные меры, которые позволили бы установить истину.

Но следствие не возбудили: большой надежды на успех не было, а прекращать за недоказанностью возбужденное дело — явный промах в работе. За такое не похвалят, а взгреют. Лучше не возбуждать…

«Разберитесь сами, — сказал товарищ в милицейском мундире — следователь ОБХСС, — Найдите виновных… Или пусть сами признаются. Устыдятся и признаются. Тогда и дело возбудим, и снисхождение будет — за явку с повинной».

Увы, столь оригинальный способ раскрытия преступления к раскрытию преступления не привел.

Никого не встревожило, что девчонки одна за другой уходили из магазина. Сначала «по собственному желанию» ушло три человека, потом еще двое, еще трое… Я хоть и поставил кавычки, но все они действительно ушли по с о б с т в е н н о м у желанию: не захотели работать в системе, где могут вдруг огульно всех заподозрить в нечестности, где отвечаешь рублем за других.

«Смешно, — брезгливо сказал директор, подписывая приказ. — Просто смешно… Вы разве не знали, куда идете работать? Да где ж это видано: торговля — и совсем без недостач?! Без шума покрыли бы, и остались бы в выгоде. А сейчас — на себя пеняйте. На себя!..»

Он знал, что уже заведено дело: не уголовное — гражданское. Дело по иску о взыскании ущерба. Дело, исход которого предрешен: ведь под договором о материальной ответственности стояли подписи «бунтовщиц».

И девочки тоже знали об этом. Но знали еще и другое: суд на то и суд, чтобы во всем разобраться. Да, государство не будет в убытке. Не должно быть… Но зачем же формально, зачем без разбора: пусть суд поможет, чтобы начали следствие, пусть найдут, наконец, виновных. Найдут и накажут. И заставят платить.

Тринадцать ответчиц все до одной явились в суд по первому вызову. В судебной практике — случай редчайший. Обычно такие дела затягиваются на многие месяцы: то один не придет, то другой. Ведь чем больше тянешь дело, тем дальше час расплаты.

А «эти» тянуть не хотели. Искали правду…

Лишь двух членов бригады не было на суде: заведующей отделом и ее заместительницы. Они давно уже заплатили свою долю (много больше, чем с них причиталось!) и призывали взбунтовавшихся последовать их примеру. Но те не последовали — возбудили ходатайство: пусть начальницы тоже явятся в суд.

Ходатайство суд отклонил: разбиралось не уголовное, а гражданское дело, — «психологические нюансы» вносили ненужные осложнения, мешали и отвлекали. Кто виновен, кто нет — этим суд заниматься не должен. По э т о м у делу — не должен. Плати — и уходи: воров разыскивает милиция, обвиняет прокуратура. Каждому — свое…

Так решили в суде, и вряд ли можно сказать, что это было не по закону: коли есть недостача, солидарно ответственные должны отвечать сообща. Не дожидаясь, найдут ли виновного. Независимо от того, будут или не будут искать.

Солидарно ответственные… Переведем эту формулу с языка юридического на язык житейский: любой рубль, утерянный бригадой, возмещается всеми ее участниками пропорционально получаемой каждым зарплате. Что и говорить, это кажется справедливым теоретически, обоснованным логически, удобным бухгалтерски. Только логика здесь формальная, бухгалтерия бездушная, а теория — оторванная от жизни. Ибо на практике этот принцип оказывается вовсе не правовой оболочкой товарищества, спаявшего тех, кто делает общее дело, а формальным закреплением подозрительности, недоверия друг к другу.

О солидарной ответственности немало написано: экономистами, юристами, мастерами торговли. Аспект нравственный анализу не подвергся — только утилитарный: тот, кто не уследит за товарищем, поплатится сам. Это значит: следи в оба — и ты поможешь сохранить материальные ценности.

Сохранить — таким вот путем?! Не знаю. Не думаю. Ясно любому: при таком порядке куда легче отважиться на хищение. Украдешь, скажем, сто рублей, а отдашь только одну пятнадцатую или одну двадцатую, — остальное вернут за тебя твои товарищи. И слежка ничуть не поможет: к «своим» всегда приспособишься, притупишь внимание, обведешь вокруг пальца. Было бы только желание. И хватка…

Слов нет, в торговле еще подвизаются жулики. Борьба с ними немыслима без общественного контроля. Но контроль — это бдительность. Бдительность, а не мнительность. И не угрюмое подозрение, когда в каждом загодя видится возможный хапуга.

Торговля — не какая-то автономная область жизни, где действует свой кодекс чести, свои понятия о добре и зле. Она — наша, советская. И люди там работают наши, советские. Их — сотни тысяч. С каждым годом их будет все больше и больше. Поэтому те моральные устои, на которых строится их работа, их отношение друг к другу — совсем не частное дело данного профсоюза, а забота общественная.

«Принцип» взаимной слежки глубоко чужд основам нашей нравственности. Он поощряет самые низменные человеческие инстинкты: зависть, недоверие, мнительность, заставляет не столько дружить, сколько подглядывать друг за другом под видом дружбы.

— Когда девочки начали здесь работать, — доверительно сказала мне заведующая отделом, — они стали хорошо одеваться. Покупали дорогие чулки, иногда даже за четыре двадцать. — Она многозначительно посмотрела на меня, и я невольно кивнул. — А конфеты ели шестирублевые. Шести!.. Я подсчитывала — расходы с заработной платой не сходятся. И богатых кавалеров вроде бы нет…

Но и девочки, скажем прямо, не остались в долгу. В своем письме они тоже делают выкладки: сколько платьев у их заведующей, какие машины у родственников директора магазина.

Школа торгового ученичества была для девочек всего-навсего школой в ее буквальном смысле. «Дом игрушки» стал для них первой школой жизни. Там большинство из них начало свой трудовой путь, постигало азы трудового общежития. Чем же стала для них эта первая школа? Местом, где «топят» друг друга? Где на каждого смотрят искоса, с недоверием, а то и со злобой? Где спасать свою честь можно только обманом? Где надо уметь «давать жить» другим, чтобы прожить самому? Где на слова «правда» и «справедливость» отвечают ухмылкой?

Что ж, они не приняли такую «мораль». Они сбежали. И никто, даже те, кто торжественно вручал им комсомольские путевки, ничего не знают, как сложилась их жизнь, что их тревожит. Ушли, — скатертью дорога!

«Наверно, всюду так же, как здесь», — сказала мне одна из «беглянок». Горький вывод. Ложный вывод. Она ли только вот виновата, что именно его унесла в жизнь?..

Судьи не нарушили закон. Но еще древние римляне знали: «Quid possunt leges sine moribus?» — «что могут законы без нравов?» И верно, могут немногое. Они отражают нравы и сами влияют на них. И ими же — дополняются: как бы ни был суров закон, он бессилен, если не опирается на прочный нравственный фундамент, обеспечивающий неуклонное следование закону не из страха нежеланных последствий, а по зову совести. По долгу сердца.

За каждым делом стоят проблемы, выходящие из юридических рамок. В данном случае речь идет о советских принципах торговли, о том, с каким нравственным багажом придут в нее новые кадры, как их встретят «старики», как помогут им увидеть в «коммерции» не источник нечестного обогащения, но интересный и полезный труд, требующий и выдумки, и культуры, и увлеченности.

И еще — справедливости. Главное — справедливости. А это уж совсем не игрушечное дело.

1964