У подножия Копетдага

НАУКА И ТРУДОДЕНЬ

Первое столкновение молодого агронома с председателем колхоза не заставило себя ждать. Речь шла о севе люцерны. Хошгельды считал необходимым введение девятипольного севооборота и наметил под люцерну ряд участков. Покгену эта площадь показалась чрезвычайно большой, а кроме того, он предлагал засеять совсем другие участки.

— Я хоть и не агроном, — говорил он, сидя у себя в кабинете, где собралось правление, — но почти всю жизнь возделывал эту землю. И вот я спрашиваю, зачем нам столько люцерны? Ведь Хошгельды предлагает посеять ее вдвое больше, чем было у нас намечено, и, как вы думаете, за счет чего? — обратился он к присутствующим. — За счет других культур оказывается, и прежде всего за счет хлопчатника. — Он выдержал паузу и продолжал: — Нет, так у нас, дорогой Хошгельды, дело не пойдет. Ты еще молод, опыта у тебя мало, вот ты и фантазируешь. А колхозу от твоих фантазий прямой убыток. По-разному мы с тобой наше дело представляем. Как старики говорят: коза думает о жизни, а мясник — о сале. Я о трудодне забочусь, а ты о своей науке.

— Для того моя наука и существует, чтобы трудодень был полноценным, — спокойно возразил Хошгельды.

— Да много ли мы пользы получим от твоей люцерны? Что мы ее, в пищу класть будем, что ли? Нам не надо больше того, что для скота требуется.

— Нет, Покген-ага, — так же невозмутимо заговорил Хошгельды. — Люцерна не только для скотины нужна, хотя и это важно, — всегда надо иметь достаточные запасы корма на отгонных пастбищах. Люцерна важна еще и потому, что она обогатит наши истощенные земли. Недаром наука говорит, что люцерна — лучший спутник хлопчатника. Если же хотите добиваться богатого трудодня, давайте применять травопольный. севооборот, как советует наука.

— Никогда тут раньше не меняли посевы, — уже менее уверенно произнес Покген. — Без этого обходились. В одном месте сеяли одно, в другом — другое, и ничего — план выполняли.

Хошгельды вместо ответа только улыбнулся, и это еще больше обидело Покгена. Но на помощь председателю пришел Непес-ага.

— Сын мой, Хошгельды, — начал он. — То, что ты говоришь по-научному, может быть, и правильно. Но я не очень верю, что и на деле складно получится. Хорошо, если ты не опозоришься…

Никто, кроме Чары-ага, не поддержал Хошгельды. Да и секретарь партийной организации много не говорил. Он лишь посмотрел на Покгена и сказал:

— Мы теперь уже не можем довольствоваться тем, что устраивало наших дедов и прадедов. Мы должны каждый день добиваться большего. К этому Хошгельды и стремится…

— Да, уж он многого добьется со своими затеями! — перебил его Покген. — Все решил по-своему переделать, а о том, что это денег стоит, и думать не хочет. Как-будто мы не можем добиваться большего без таких затрат.

— Проект Хошгельды мы еще обсудим на открытом партийном собрании, там и выскажешь все свои соображения, — предложил Чары-ага. — А сейчас давай решать, как быть с люцерной и севооборотом.

Но Покген не на шутку обиделся.

— Я на собрании молчать буду. А то только и слышно: "Покген-ага по старинке работает", "Покген-ага назад смотрит". Пусть народ решает…

— Если вы от меня требуете высокого урожая, то давайте наладим правильный севооборот, — вернулся к теме разговора Хошгельды. — Если я буду предъявлять земле свои требования, мне удастся получить от нее то, чего я хочу. Ведь я не руками махать приехал сюда и позора на свою голову не желаю, — уже с трудом сдерживая себя, заключил он.

Но вопрос в тот день так и не решили. Остановились на том, что надо еще посоветоваться с участковым агрономом Силантьевым. Все-таки человек в летах…

Кабинет быстро опустел. Остались только председатель я Елли, который за все время ни разу не раскрыл рта.

— Ну вот, Покген-ага, — словно пробудившись, начал он. — Теперь уж не станешь со мной спорить, все вышло, как я говорил. Молод он еще, а хочет нас с тобой уму-разуму учить…

— Да… но зазнаваться я ему не позволю, — угрюмо ответил Покген.

Хошгельды домой вернулся поздно. Решение правления его вполне устраивало: Силантьев несомненно с ним согласится, но все-таки было обидно. Он предполагал вечером повидаться с Бахар, однако, после сегодняшнего столкновения с Покгеном, идти к Оразовым не хотелось.

Расстроенный и утомленный, сидел Хошгельды у себя в комнате, размышляя о событиях последних дней. Так хорошо все началось, а потом одна за другой последовали неприятности. Сколько ни убеждал он вместе с Чары-ага председателя о необходимости коренной перестройки хозяйства и внедрения механизации, тот стоял на своем: "План выполняем, доход хороший — незачем затевать кутерьму". А сегодня еще эта перепалка из-за люцерны!..

Солнце клонилось к закату. Уже обозначились тени на склонах могучего Копетдага. За окном умывался только что вернувшийся с работы отец, хлопотала у очага мать…

От печальных дум его оторвал чей-то голос, донесшийся с улицы:

— Хошгельды! Эй, Хошгельды!

— Я здесь! — крикнул Хошгельды в ответ и выскочил на улицу.

Солнце уже зашло, наступали сумерки. Среди деревьев едва виднелась человеческая фигура.

— А, это ты, Елли! — сказал Хошгельды, вглядевшись в пришедшего. — Заходи, заходи, чая попьем…

Это действительно был Елли. Он стоял в темноте и с вороватым видом озирался вокруг. Но если его внешний облик еще можно было разглядеть, то намерения и помыслы заведующего животноводческой фермой остались бы глубоко скрытыми даже при ярком солнечном свете.

— Нет, Хошгельды, я не зайду. Я ведь за тобой пришел, пойдем ко мне, посидим, поговорим, на сердце легче станет… Я-то понимаю тебя.

Хошгельды не отказался от приглашения, и они двинулись к дому Елли. Их встретила его мать, что-то варившая на очаге. Гостя провели в комнату и усадили на почетное место. Вскоре на ковре появилась миска с пловом. Елли привычным жестом пододвинул к себе чайник с водкой и стал наполнять пиалу.

— Мне довольно! — запротестовал Хошгельды. — Я ее не люблю.

— Какой же ты агроном, если водку не любишь, — с добродушным презрением глянул на него Елли. — От нее человеку вреда не будет. — И он пододвинул пиалу гостю, всем своим видом давая понять, что отказываться бесполезно.

После того, как выпили, Елли продолжал:

— Да, Хошгельды, слышал бы ты, как тебя на правлении в должности утверждали! Шум, крики, скандал — просто беда! Все были против, начиная с Покгена, кончая старым Непесом. В конце концов я не выдержал, встал и говорю: "Парень он молодой, энергичный, окончил учебу по агрономии, сам из нашего колхоза. Кого же нам брать на работу, как не его?!" Поверишь ли, кричать пришлось. Ну, после этого они немного стихли, только Покген все не уступал… Не понимаю, почему старик тебя так невзлюбил?

Хошгельды, который, несмотря ни на что, не испытывал враждебного чувства к председателю, ответил:

— Мне кажется, что Покген-ага не должен бы меня ненавидеть. Я ведь здесь никому ничего плохого не причинил и лишь стараюсь по мере сил делать добро.

— И все-таки Покген считает тебя своим врагом, — доверительно произнес Елли. Немного помолчав, он спросил. — Ты, может быть, с его дочерью переписывался?

— Да, я писал Бахар, и она мне тоже. Но почему же из-за этого ко мне следует скверно относиться? В моих письмах не было ничего плохого или неприятного, — говорил Хошгельды, не считая нужным скрывать такие вещи.

— Ну, это ты брось, — лукаво подмигнул Елли. — Значит, что-то все-таки было, если Покген так против тебя настроен. Он, наверно, перехватывал твои письма и читал их.

— Перехватывал он или не перехватывал мои письма, — невозмутимо отвечал Хошгельды, — но только там не найти ни одного худого слова, ни одной дурной мысли. А вот если он меня действительно считает из-за этой переписки своим врагом, тогда остается лишь признать, что старик и в самом деле безнадежно отстал. Признаться, не думал я. Он ведь старый большевик, в гражданской войне участвовал.

— Возможно, он подозревает, что ты влюблен в Бахар, — хитро прищурился Елли.

— Возможно, — задумчиво согласился Хошгельды и после недолгого молчания добавил: — Мы с ней с давних пор добрые друзья… Да, если Покген таким способом оберегает дочь, то я и не знаю, что сказать.

— Ты, Хошгельды, еще не раскусил Покгена. Он подобен упрямому верблюду: тянет в сторону колючек и ничего знать не хочет. Он за дочерью строго следит с тех пор, как она взрослая стала. Да и правильно, может быть, делает. К ней ведь по ночам кто-то ходит. Весь колхоз знает, что на днях какой-то юноша от нее из окна выпрыгнул…

Раздавшиеся за дверью шаги заставили его прервать свой рассказ. Елли напряженно прислушивался и даже привстал от волнения.

— Кто-то пришел, — заметил Хошгельды.

— Это, наверно, он и есть, — тихо ответил Елли. — Опять какое-нибудь дело хочет мне поручить. — Он поспешно вышел в соседнюю комнату и что-то шепотом приказал там матери.

Действительно, это пришел Покген, которого можно было узнать по его тяжелой, неторопливой и вместе с тем уверенной походке. Приход председателя в тот самый момент, когда так удачно развивался разговор о нем, смутил Елли. Он боялся, что Хошгельды и Покген, как люди прямодушные, поговорят начистоту и тогда он сам будет позорно разоблачен обоими.

Хошгельды сидел, не меняя позы. Огорченный сообщением о Бахар, он безразлично отнесся ко всему происходящему и не обратил внимания на тревогу хозяина. Только когда до него донеслись слова Оразгуль-эдже: "Елли ушел куда-то" и послышались удаляющиеся шаги Покгена, он удивленно поднял брови.

А Елли с видом человека, избавившегося от тяжкого бремени, появился снова и, садясь, сказал:

— Ну, гора с плеч! — Он взялся было опять за чайник, но Хошгельды отказался наотрез. Тогда Елли, как ни в чем не бывало, продолжал прерванный рассказ: — Да, о его дочери по всему колхозу молва идет. Оказывается, мать застала ее тогда с молодым человеком, вот он и выпрыгнул в окно. А Бахар призналась, что любит его и никого больше Знать не хочет. Вот она какая!..

— Не может этого быть! — воскликнул Хошгельды. — Это клевета!

— Какая уж тут клевета, дорогой Хошгельды, когда ее мать сама об этом в одном месте обмолвилась. А кроме того, люди видели, как этот парень через окно убежал… — Ты куда же? — засуетился Елли, увидав, что Хошгельды внезапно встал. — Еще не поговорили как следует, не выпили ничего, а ты уже…

— Пора идти, — решительно двинулся к выходу Хошгельды, которому хотелось как можно скорее уйти отсюда. — Завтра партийное собрание, нужно еще подготовиться к докладу.

Он попрощался и пошел домой.

Ночь была звездная и тихая. Только откуда-то, с другого конца улицы, доносились протяжные жалобы верблюжонка, мать которого, должно быть, заночевала в пустыне. Вскоре ему ответил своим ревом осел, где-то настойчиво лаяла овчарка. Хошгельды шел, прислушиваясь к этим привычным звукам, и думал о том, как сладывается его жизнь в родном краю. На душе у него было смутно, и он очень обрадовался, когда обнаружил, что дома его ждет верный друг Овез.

— С какой вестью, Овез? — радостно приветствовал он приятеля, снимая обувь и входя в помещение. — Вот хорошо, что ты здесь.

— Ходил по домам, оповещал народ о завтрашнем собрании, ну и к тебе завернул, — объяснил Овез. — А по правде сказать, меня Чары-ага прислал. Проведай, говорит, нашего Хошгельды, скажи ему, чтобы он не унывал и чувствовал себя на собрании бодро, а поддержку мы ему обеспечим. Конечно, обеспечим, — добавил уже от себя Овез. — Мои ребята сделали из твоей схемы огромные плакаты в красках. Завтра их вывесим, и все будет ясно как на ладони. Важно, чтобы парод понял выгоду, которую сулят твои предложения. А если поймет, то и примет их.

— В том-то и трудность, что всех-то сразу не убедишь.

— Кончится тем, что из-за нашего башлыка мы на последнем месте в районе окажемся, — недовольно сказал Овез.

— Ну, до этого еще далеко, — улыбнулся Хошгельды. — Да и не в одном Покгене дело. Он ведь противится моим предложениям не потому, что убежден в их непригодности, а потому, что отвечает перед всем колхозом и не хочет рисковать. Ты только подумай, какая на нем ответственность! Чары-ага прав, когда говорит, что башлык настроения и пожелания колхозников не хуже нас чувствует и учитывает. Значит, наша задача — задача всех коммунистов и комсомольцев — разъяснить народу необходимость внедрения механизации и современной агротехники, доказать полезность новых методов работы, даже если они на первых порах сопряжены с некоторой затратой средств.

— А это и есть больное место Покгена. Попробуй, выпроси у него денег на спортивные принадлежности или на радиокружок. Он тебя сперва заставит выделить ответственного за инвентарь, сам выяснит, сколько человек занимаются спортом, затем начнет расспрашивать, где будет храниться все… Словом, пожалеешь, что связался с ним.

— Так и надо! За это; если хочешь знать, его колхозники и уважают. У хорошего хозяина все на счету.

— Не понимаю я тебя, — признался Овез. — Вот и Чары-ага так же. То вы говорите, что Покген застрял, вперед не глядит, медленно к новому привыкает, а то хвалите его, называете хорошим хозяином…

— А в нем и то, и другое есть. Ты не забывай, Овез, что он нигде не учился. Его жизнь учила. Практический опыт у него огромный, а знаний не хватает. Но человек он честный и всей душой болеет за колхоз. Ошибки у него бывали, эта так, но, знаешь, как говорят старики, — у большого верблюда и ссадин больше. Хошгельды говорил и сам чувствовал, как у него исчезает раздражение против Покгена и от этого становится легче на душе.

— Если уж говорить о нашем руководстве, — продолжал он, — то не в Покгене зло, а скорее в его советниках.

— Кого ты имеешь в виду?

— Я говорю о Елли Заманове. Вот этот человек действительно внушает мне недоверие.

— Да-а, — задумчиво произнес Овез. — Как раз вчера Чары-ага поручил мне создать рейдовую бригаду из комсомольцев и проверить состояние дел на животноводческой ферме. Он мне, правда, ничего о самом Елли не говорил, но видно было, что у него есть какие-то причины беспокоиться… Хотя нет, не думаю, — возразил Овез сам себе. — Елли и сил не жалеет, и работы не боится. Если нужно что-нибудь в городе устроить, он всегда берется и выполняет. Человек он развитой, деловой, и мы от него ничего плохого как будто не видели.

Хошгельды не стал спорить, лишь сказал:

— Слава богу, если ничего плохого не видели, но, по-моему, он человек не столько деловой, сколько ловкий. Попросту говоря, мне кажется, что он фальшивый человек.

— Ты, Хошгельды, может быть, говоришь так с чьих-нибудь слов, кому-нибудь, возможно, не тот кусок мяса достался?

Хошгельды рассмеялся.

— Нет, это мое мнение, хотя, возможно, и чересчур поспешное…

Долго еще говорили друзья в эту ночь накануне партийного собрания.