У подножия Копетдага

ПИСЬМА

Нязик-эдже стояла у порога и долго глядела на небо.

— Погода испортилась, — сказала она, — пахнет настоящей зимой. Вечером, должно быть, выпадет снег.

Старушка собрала со двора кое-какие вещи, и чтобы закрыть отверстие тамдыра, устроенного вблизи дома, поставила на него перевернутый казан. В это время вернулась с пастбища корова. Будто почуяв снегопад, она сразу забежала в стойло.

"Продрогла, наверно", — подумала Нязик-эдже и поставила второй казан на очаг, чтобы сварить ячменное пойло.

— А пастух, тоже хорош, — ворчала она, — холода испугался и прежде времени погнал скотину домой. Если уж пасешь, так паси, деньги за это получаешь.

Орсгельды тоже вышел во двор. Если действительно пойдет снег, надо укрыть осла.

Пришел из правления и Хошгельды. Он зажег в комнате лампу, положил в печь саксаул и развел огонь. Тут же появилась Нязик-эдже с ужином и чаем. Хошгельды вытащил из кармана письма и почему-то первым решил прочитать письмо от Вюши.

Это было очень длинное и смешное послание. Вюши подробно рассказывал о своей учебе, о преподавателях и студентах, не забывая описать внешность каждого и даже манеру говорить. Он поведал другу, на каких ему довелось быть спектаклях, какие кинокартины он смотрел, словом, Вюши ничего не утаил из всего, что он видел и слышал в Ашхабаде. В конце письма Вюши переходил на серьезный тон.

"Хошгельды, — писал он, — в этом году на долю моей матери пришлось много денег из годового дохода. За это она благодарит тебя"…

"Почему меня?" — улыбнулся Хошгельды и продолжал читать.

"…Кроме того, комсомольцы уже построили ей, как вдове фронтовика, маленький, уютный домик в новом поселке. За эта я приношу мою глубокую благодарность колхозу и надеюсь в недалеком будущем отблагодарить наш коллектив своими собственными полезными трудами. Очень прошу тебя сообщить об этом на общем собрании. Учиться я постарають только на "отлично".

Должен признаться тебе, что очень скучаю по нашему колхозу. С грустью вспоминаю мое любимое ружье, я его даже во сне вижу. Ну, вот, как будто ничего не забыл, обо всем написал. Будь здоров. Жду ответа.

Твой друг Вюши".

Хошгельды вскрыл письмо от Бахар, и, по мере того как он читал его, лицо у него все больше мрачнело.

Вот что она писала:

"Здравствуй, Хошгельды. У меня попрежнему нет никаких перемен. Заниматься приходится много, последний курс института оказался делом серьезным. Девушки из нашего колхоза учатся старательно, и в общем результаты первого полугодия у них хорошие. Только твоя Нартач тащится пока еще в хвосте. По возможности стараюсь помогать ей. Да, Хошгельды, чуть не забыла. Мои родители решили устроить судьбу своей дочери и, видимо, уже успели поделиться своими планами с тобой. Так вот, я спешу сообщить тебе, что все это пустые разговоры. Пожалуйста, забудь об этом и не создавай себе миражей. Моя судьба — в моих руках, и только я одна вольна ею распоряжаться… Кстати, я подумываю об аспирантуре. А почему ты не ответил на мои предыдущие письма? Нехорошо забывать старых друзей. Привет. Бахар".

— На это письмо я тебе действительно, пожалуй, отвечу, — вслух размышлял Хошгельды. — Чтобы ты не думала, будто причиняешь мне горе подобными признаниями.

Хошгельды взялся за перо.

"Здравствуй, Бахар! — начал он. — Сегодня получил от тебя третье письмо. Сказать по правде, я в последнее время так закрутился, что не мог заставить себя оторваться от дел, ради ответа тебе…"

Хошгельды изо всех сил старался придать своим словам равнодушный, даже более того, пренебрежительный тон.

"…А вообще-то говоря, я даже и не знаю, на что, собственно, я должен ответить. Я, признаться, не заметил в твоих письмах никакой заинтересованности в нашем, в том числе и в моем, житье-бытье. Что же касается твоего последнего послания, то и в нем я не нашел вопросов, на которые следовало бы отвечать. Во всяком случае, я отлично все понял и, уж поверь, не стану докучать тебе своими мольбами. Пусть и мое сердце будет безучастным к намерениям твоих родителей. А как прикажешь понимать слова "твоя Нартач"? Интересно, почему это вдруг она стала моей? Мне думается, нет необходимости уверять тебя, что так называть Нартач могут только ее родители. Это, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. Будь здорова, желаю успеха. Хошгельды".

После этого Хошгельды написал также коротенькое письмецо Вюши.

Погода обманула Нязик-эдже и Орсгельды. На другой день прояснилось. Небо было чистое, ни единой тучки. А морозило здорово.

Хошгельды вышел из дому, как обычно, рано. Он хотел проверить зимние поливы виноградников. В этот день агроном собрал в правлении бригадиров и провел с ними беседу об использовании зимних вод. Дел у него теперь было больше, чем обычно, приходилось подолгу засиживаться в правлении на председательском месте. И это радовало Хошгельды, — мало оставалось времени, чтобы предаваться грустным размышлениям о своей несчастной любви.

К обеду из песков вернулся Покген.

— Что пишет тебе Бахар, сын мой, — осведомился он после того, как Хошгельды доложил ему о делах в колхозе за истекшую неделю.

Хошгельды был уверен, что Бахар уже написала родителям о своем несогласии с ними, и, не рассчитывая на такой разговор, немного смутился. Ответил он вежливо, но уклончиво:

— Она пишет, что собирается продолжать учебу.

— А кто же просит ее бросать учебу? — удивился Покген. — Ведь она летом кончает институт, а свадьбу мы собирались устроить осенью.

— Вы не поняли меня, Покген-ага, она не хочет бросать учебу и после окончания института.

— Где же это она будет учиться после института? — недоверчиво спросил Покген.

— В аспирантуре, конечно. Там-то человек и начинает по-настоящему постигать всю глубину науки.

Покген задумался, почесал давно не бритый подбородок и, наконец, произнёс:

— Тут я, право, не знаю… А впрочем, замужество, по-моему, не может помешать учебе.

— Вообще-то, конечно, — неохотно отозвался Хошгельды, не желая расстраивать старого человека.

На этом их беседа прервалась, так как к председателю пришли люди.

А вечером Покген говорил жене:

— Ты еще не знаешь, какие глупости делает наша Бахар. Она написала Хошгельды, что будто собирается продолжать учебу и после института, а потому, мол, ей не до замужества. Мне кажется, что учеба — только предлог, Наверно, она увлеклась кем-нибудь в городе. И неизвестно еще, что это за человек. Да и Хошгельды тоже какой-то странный, не проявляет никакой настойчивости. Разве так поступают практичные молодые люди?

— Хошгельды очень хороший, парень, — возразила мужу Дурсун-эдже. — А практичность тут ни при чем, практичность в работе нужна.

— В работе-то он действительно хорош, тут ничего не скажешь, — заметил Покген. — Да не только работой жив человек. Надо и о семейной жизни подумать, ведь он уже не маленький.

— Да чего ты на Хошгельды напал, давай лучше подумаем, как нашу дочь образумить, — не уступала Дурсун-эдже. — Не будет же он в самом деле ей в ноги кланяться. За такого молодца любая красавица пойдет, — и собой хорош, и умный, и образованный, — не уставала она хвалить Хошгельды. — Не знаю, право, что еще Бахар нужно.

Старики сели пить чай и долго еще обсуждали и обдумывали, как бы уговорить дочь не противиться их желанию.

В скором времени Хошгельды вызвали в Ашхабад на республиканское совещание агрономов.

— Когда приедешь в столицу, сын мой, — сказал Покген, — обязательно зайди в то учебное заведение, где учится Бахар, узнай, как там дела, кстати, мы хотели послать ей посылочку.

— Попросите Дурсун-эдже приготовить посылочку с вечера, а рано утром я зайду за ней, — с этими словами Хошгельды попрощался с башлыком и вышел из правления.

Поздно вечером к нему зашел Чары-ага, он тоже принес посылочку для дочери.

— Не посчитай за труд передать вот это Нартач, — сказал Чары, протягивая Хошгельды небольшой сверток. — Мать чего-то напекла ей.

— С удовольствием, Чары-ага, это никакого труда не составит. А вы, пожалуйста, проходите, садитесь, — проговорил Хошгельды, пододвигая гостю стул.

— Долго засиживаться не буду, тебе еще подготовиться к отъезду надо, а с полчасика все же отниму у тебя.

— Да чего мне особенно готовиться? На три дня еду, так что багаж не велик! — улыбнулся Хошгельды.

— Непременно надо готовиться, — наставительно сказал Чары, — поездка твоя — дело серьезное.

У Хошгельды даже глаза расширились от удивления.

— Ты не удивляйся, дружок, и не смотри так на меня. Придется тебе посидеть эту ночку и как следует продумать свое выступление.

— Что вы, Чары-ага, я даже не собираюсь выступать на таком серьезном, ответственном совещании, — возразил Хошгельды. — Я буду сидеть и слушать, что умные люди говорят. Это даже, по-моему, нескромно будет, если я вдруг вылезу.

— Ты все сказал? — спросил Чары-ага. — А теперь послушай, что я тебе скажу. Неправильно, ложно ты понимаешь скромность. Ты, как коммунист, обязан рассказать своим товарищам по труду, какие преимущества дает устройство временных оросительных каналов, обязан поделиться с другими своим опытом. А ты, сын мой, узко, значит, понимаешь свою роль. Твоя идея верна, ты на деле сумел доказать свою правоту, почему же ты считаешь, что только наш колхоз должен работать по-новому, а другие что же? Или не такие же, как мы с тобой, там люди работают? Не такая скромность, Хошгельды, украшает большевика.

— Я, правда, обо всем этом не подумал как следует, — заговорил Хошгельды, с признательностью глядя на своего старшего друга и наставника. — Я, конечно, выступлю, Чары-ага, спасибо вам.

— А я и не сомневался, что выступишь. Только начни свое выступление с того, что тебе русский профессор о временных оросителях рассказывал. Укажи, какие статьи про это написаны, журналы не забудь назвать, пусть люди тоже ознакомятся, если кто еще не читал, а потом уж расскажи все, до чего ты сам додумался и как целую, можно сказать, систему разработал. Словом, садись план составлять, а я пойду, у меня еще тоже дела есть.

Долго еще после ухода Чары-ага Хошгельды с благодарностью думал о нем.

Рано утром Хошгельды, как и обещал, зашел к Покгену и взял посылочку для Бахар — кулек со сладостями и сдобными лепешками. Скоро машина доставила его на станцию, и через несколько часов он уже шел по улицам Ашхабада.

Прежде всего Хошгельды снял номер в гостинице и отправился искать Вюши. Общежитие агрономических курсов оказалось недалеко.

Сколько неподдельной радости отразилось на лице Вюши при виде друга. Он поднял такую возню вокруг Хошгельды, что у того даже голова заболела. К счастью, Вюши торопился на курсы, да и Хошгельды пора было идти на совещание. Вечером приятели сговорились встретиться у театра.

Три дня продолжалось совещание. Перед концом предоставили слово и Хошгельды. Ему еще не приходилось выступать перед такой аудиторией. Он рассказал собравшимся о своем опыте устройства временных оросителей. Агрономы заинтересовались его сообщением, задавали ему множество вопросов, и он, может быть впервые, с такой ясностью ощутил истинное значение проделанной им работы. Да, это было совсем не так, как тогда на собрании у них в колхозе. Сейчас преимущества нового метода орошения доказать было куда легче. Урожай хлопка на опытном поле значительно превышал прежние.

Радостный и возбужденный, Хошгельды шагал к себе в гостиницу. Сегодня он поедет домой. А как же быть с посылками? Может быть, передать их через Вюши? Не хотелось Хошгельды видеться с Бахар. Очень обидела она его своим последним письмом. А что он скажет родителям девушек, — неловко же сослаться на занятость? И за несколько часов до отхода поезда Хошгельды решил все-таки зайти в общежитие Пединститута.

На его счастье, девушек не оказалось дома. Они еще не приходили с занятий. Он написал коротенькую записочку, оставил посылки у дежурной и с легким сердцем отправился в гостиницу, а оттуда на вокзал.

Когда Хошгельды вернулся в колхоз, Покген долго расспрашивал его обо всем, что было на совещании, очень обрадовался, узнав, что Хошгельды выступал там, и, наконец, спросил, как живут девушки.

— Я трижды заходил к ним, — соврал Хошгельды, — но ни разу не застал… Всегда они на занятиях! В конце концов пришлось оставить посылки у дежурной.

— Нехорошо это вышло. Ты должен был их повидать, узнал бы, как они учатся, как живут, — проговорил Покген после некоторого молчания. А про себя подумал: "Нет, не собирается он жениться!"

Покген ничем не выдал своих мыслей, тем более, что разговор происходил в правлении и вокруг были люди. Но через некоторое время он снова посмотрел на агронома и горько сказал:

— На этот раз, Хошгельды, ты не оправдал моего доверия. Хошгельды понял, какой смысл вкладывал Покген в эти слова.

— Очень мало времени у меня было, Покген-ага, целые дни просиживал на совещании, — смущенно проговорил Хошгельды, теребя в руках кепку.

Снег, выпавший в конце зимы, лежал на полях уже восемь дней и, должно быть, успел надоесть людям. Больше всего сетовали на снег женщины.

— Да чтоб ему растаять, — говорили они, — лежит себе и лежит!

А старики, завернувшись в теплые шубы, сшитые чуть ли не из семи шкур, напоминали, что это полезный снег — он утолит жажду земли, он как лекарство для посевов.

Но вот однажды утром подул теплый ветерок, и снег растаял. Сразу же закипела работа. Агроном теперь целые дни проводил в поле. Он следил за планировкой укрупненных участков. Кроме того, нужно было немедленно приступить к рыхлению почвы, чтобы ограничить излишнее испарение влаги из нижних слоев.

Вернувшись как-то вечером домой, Хошгельды по обыкновению, открыл почтовый ящик, прибитый к входной двери. Из пачки газет выпало на землю письмо. Хошгельды нагнулся и узнал почерк Бахар. Зажав газеты подмышкой, он вскрыл письмо и стал читать, машинально шагая по двору взад и вперед. Потом остановился, отвел глаза от письма, присел, и снова глаза его пробежали по строчкам. Дул легкий весенний ветерок, принося с собой запах оживших деревьев. Солнце уже зашло, и на улице быстро темнело. А Хошгельды сидел и раздумывал над этими, казалось бы простыми, но столь удивившими его словами.

Давайте посмотрим, что же так удивило нашего героя.

"Хошгельды! — писала Бахар. — Ты себя как-то странно ведешь. Был в Ашхабаде и не счел нужным повидаться. Даже мои новые подруги — Наташа Скобелева и Ирина Архангельская, которым, я много рассказывала о тебе, — не только удивлены, но и обижены. Узнав из твоей записки, что ты остановился в гостинице, мы помчались туда, но ты, оказывается, уже уехал. Я, признаться, не могу понять, чем вызвано твое поведение. Неужели просто неприязнью ко мне?.. А я так хотела, Хошгельды, чтобы ты познакомился с Наташей и Ириной! Правда, они обязательно приедут к нам в колхоз после государственных экзаменов. Но тебе это, наверно, не интересно, как и все прочее, что связано со мной. Иначе ты бы сумел все-таки выкроить время, чтобы повидаться. Для Вюши у тебя его было достаточно. Как ты не похож на прежнего Хошгельды! Буду рада, если ошибаюсь. Пиши. Привет. Бахар".

Долго раздумывал Хошгельды над этим письмом. Что все это значит?

"Может быть, я и не похож на прежнего Хошгельды, но и ты, Бахар, тоже не прежняя, — сказал он себе и скомкал письмо.

На этот раз Хошгельды написал Бахар коротко:

"Бахар! Я не хотел видеться с тобой, если бы не посылки, вообще не зашел бы к вам в. общежитие. Просто было неловко обижать стариков. А свободного времени у меня было достаточно, и я с удовольствием проводил его с Вюши. С ним я чувствую себя хорошо и просто, он бесхитростный и жизнерадостный человек. И нет у него привычки зря осуждать людей. А впрочем, незачем все это объяснять. Скажу тебе только, что я не меньше тебя привык сам распоряжаться своей судьбой. Больше мне сказать нечего. Всего доброго. Хошгельды".

Наутро письмо его попало в сумку колхозного почтальона и пустилось в путь.