У подножия Копетдага

ПРАЗДНИК УРОЖАЯ

Давно уже пора прийти зиме, но погода стояла весенняя. Было тепло, даже накрапывал дождь. И настроение в колхозе "Новая жизнь" тоже было весеннее. Все с нетерпением ждали предстоящего собрания, посвященного итогам минувшего года.

И вот этот желанный день настал. Задолго до назначенного часа, в самом большом классе школы, начали собираться празднично одетые колхозники. Портреты вождей, лозунги и плакаты украшали стены класса. Внимание всех привлекла стенгазета, растянувшаяся чуть ли не во всю длину задней стены помещения. Портреты Курбанли, Хошгельды и Овеза, мастерски выполненные Джоммы Кулиевым по личной просьбе самого председателя, занимали центральное место в газете.

А когда Акмамед Дурдыев объявил общее собрание колхозников открытым, все трое прошли под дружные аплодисменты к столу президиума.

Первое слово было предоставлено башлыку. Подняв свое грузное тело, Покген, с неожиданной для него легкостью, зашагал к маленькому столику, заменявшему трибуну. Горевшая на столе лампа осветила его сиявшее радостью лицо.

Покген нацепил очки и раскрыл тетрадь. Он поздравил всех собравшихся с достижениями, которых добился в этом году колхоз, и от всего сердца поблагодарил секретаря парторганизации и агронома.

— Через них, — говорил он, — партия указала нам новый путь, и первыми за ними пошли наши лучшие бригадиры Курбанли Атаев и Овез Ниязов. Два опытных, участка дали самые высокие показатели. Бригада, которую возглавляет секретарь комсомольской организации, собрала хлопка пятьдесят два центнера с гектара. В ногу с комсомольцами идет старый коммунист Курбанли. Урожай бахчевых и овощей тоже превзошел все прежние.

Аплодисменты то и дело прерывали оратора. Покген отлично понимал возбужденное состояние колхозников и немало удивил Акмамеда, который так и застыл с колокольчиком в руке, когда сам неистово захлопал в ладоши, повернувшись к столу президиума, за которым сидели немного смущенные герои сегодняшнего дня.

— Еще я хочу сегодня отметить, — снова заговорил Покген, — нашего лучшего чабана. Его нет сейчас с нами, он в песках. Я говорю о Дурды Гельдыеве. От пятисот маток он вырастил по сто двадцать ягнят на каждые сто маток и настриг шерсти по три с половиной килограмма на овцу.

Покген говорил с увлечением, радость звучала в его голосе, когда он называл лучших — людей. Он приводил цифры, свидетельствующие о высокой производительности труда колхозников, причем за все время своего выступления ни. разу не заглянул в раскрытую тетрадь. Но вот лицо председателя помрачнело, брови сдвинулись, даже голос, казалось, изменился. Он говорил сейчас о бригаде Кюле Бергенова, которая заняла в этом году последнее место. Кюле Ворчун заерзал на скамье.

Да и трудно усидеть на месте, когда на тебя смотрят десятки осуждающих глаз.

— Бергенов распустил свою бригаду, — резко звучал голос Покгена. — Он сам нарушает трудовую дисциплину. Я не раз приходил на его участок в семь часов утра, когда члены его бригады еще и не думали приниматься за работу, а сам Бергенов и вовсе не появлялся. В его бригаде минеральные удобрения не были своевременно внесены в почву, он нарушил сроки, установленные агрономом для прополки и поливов, и, вместо того чтобы слушаться Хошгельды, который давал ему правильные указания, вступал с ним в перепалку. Бергенов уже не первый год стоит во главе бригады, и мы все знаем, что он умеет работать. Но если и дальше у него так пойдет, придется подумать, кем его заменить.

Сказав это, Покген бросил беглый взгляд в сторону президиума. Чары Байрамов одобряюще кивнул ему. Он был доволен сегодняшним выступлением Покгена. Все получилось именно так, как он хотел. Не напрасно, значит, он, Байрамов, просиживал часами с Покгеном, деликатно подсказывая ему, каков должен быть его доклад.

Вначале Покген упрямился и просил выступить Чары. Но Байрамов сумел все-таки убедить его в том, что если председатель артели возьмет себе за правило молчать на собраниях, то это может подорвать его авторитет. Сам секретарь парторганизации не спешил выступать. "Пусть выскажется народ, — думал он, — пусть заговорят те, кто обычно молчит, каждого должны волновать успехи и недостатки артели, как свои личные успехи или недостатки. Судя по тому, как ведут себя колхозники, мы уже добились этой заинтересованности".

А когда, после выступления Покгена, к столику стали выходить один за другим колхозники, Байрамов с удовлетворением отметил, как безжалостно обрушивали они свой гнев на Бергенова и членов его бригады. Сам Кюле Ворчун пытался была объяснить что-то своим соседям, но те и слушать его не желали, только отмахивались.

Большое впечатление на собравшихся произвело выступление секретаря комсомольской организации. Без всякого зазнайства он говорил об успехах своей бригады, ясно и обстоятельно рассказал, как они добились этих успехов, и благодарил агронома, который помог им достигнуть таких высоких показателей.

— Но если, в этом году, — говорил Овез, — мы собрали пятьдесят два центнера хлопка с гектара, то я, от имени. всей моей бригады, обещаю собрать в будущем году шестьдесят пять центнеров с гектара. Я даю это обещание товарищу Сталину.

Сквозь бурные аплодисменты слышались возгласы колхозников с мест, что и они дают обещание вождю, что они вызывают на соревнование бригаду Овеза…

Последним слово взял присутствующий на собрании секретарь райкома. Сахатов поздравил колхозников с успехами и выразил свою уверенность в том, что на будущий год они добьются более высоких показателей.

— Теперь ваш колхоз по праву может называться "Новой жизнью", вы действительно, друзья мои, зажили по-новому, — закончил свое выступление секретарь райкома.

На собрании было решено завтрашний воскресный день объявить праздником урожая.

Погода на другой день выдалась хорошая, и молодежь веселилась в поле. Юноши боролись, состязались в беге, распевали песни.

После полудня Покген пригласил к себе на обед Чары-ага, Хошгельды и Овеза. За обедом зашел разговор о новом поселке. К концу лета строительство продвинулось далеко вперед. Совсем еще, казалось, недавно, с той стороны, где вырастал поселок, доносился лишь острый аромат бозагана и полыни, а теперь оттуда тянуло запахом смолистых досок и бревен, слышался звон пилы и перестук молотков. Несколько зданий уже было готово — двухэтажная школа-десятилетка, расположенная в самом центре поселка, правление колхоза, конюшни, коровники, червоводня, склад горючего, агролаборатория, навесы для машин. Почти готов детский сад. Заканчивалась кладка ковровой мастерской.

Многие колхозники выстроили уже себе дома и переселились на новое место. Старые жилища они разобрали, вытащили окна и двери, поэтому прежний поселок, который всегда-то имел довольно неприглядный вид, сейчас и вовсе нагонял на сердце тоску. Покинутых домов уже было больше, чем обитаемых, повсюду грустно чернели пустыми глазницами окна.

Позади жилища башлыка, среди руин, стоял одинокий дом, где пока еще жили люди, оттуда и раздался крик, внезапно прервавший мирную беседу Покгена с его гостями; Все прислушались.

— Я тебя! Негодяй!.. Ловите!.. — кричал кто-то хриплым голосом.

Ничего не понимая, Покген, Чары и Хошгельды поспешили на улицу. Овез к тому времени уже ушел домой.

А кричал не кто иной, как Кюле Ворчун.

Вот как было дело. Под вечер, когда вся семья Кюле Бер-генова находилась дома и младшие дети играли во дворе, старшая его дочь, Гозель, отправилась по воду. Нарядная, красивая, она шла, грустно озираясь, будто искала кого-то. Она уже вытащила ведро из колодца, когда ее ищущему взору представился молодой человек, Но не успели молодые люди приблизиться друг к другу, как со стороны дома девушку окликнули:

— Гозель, ты что, на всю ночь ушла?

Девушка испуганно оглянулась и побежала домой, а юноша скрылся в развалинах. Так повторялось сегодня уже несколько раз. Множество поводов придумывала Гозель, чтобы выйти из дому. То она выбегала во двор, чтобы посмотреть, не поссорились ли маленькие братья, то за дровами, то вот за водой. Но всякий раз, когда она выходила и немного задерживалась, мать окликала ее, так что ей никак не удавалось поговорить со своим возлюбленным. Раньше хоть можно было видеться у соседей. А сейчас почти все разъехались, и тот дом, в котором они обычно встречались, стоял угрюмый, без окон и дверей. На все-таки, когда стало совсем темно, юноша снова появился неподалеку от жилища Кюле Ворчуна. Он присел там на сложенные дрова и стал ждать. Вечер был темный, накрапывал дождь. Долго ждал он свою любимую, и она, наконец, появилась.

— Гозель! — тихо позвал он.

Осторожно шагая, девушка приблизилась к нему, потом они вместе скрылись в развалинах.

— Гозель, милая моя! Сколько же это может продолжаться? — шептал он. — Ведь твой отец и слышать не хочет о том, чтобы я женился на тебе. Я уже это выяснял через знакомых.

— Я вообще не знаю, чего мой отец хочет! — грустно заметила девушка. — Ведь если я его ослушаюсь, он мать изведет своим ворчанием.

— Ты прости меня, Гозель, но твой отец человек отсталый, и мы не можем, не должны ему подчиняться.

— Кто это отсталый человек?! — загремел над ухом юноши страшный голос, и чья-то рука схватила его за шиворот.

Гозель сразу узнала отца. Бедняжке ничего не оставалось делать, как бежать домой. Юноша хотел последовать ее примеру и потому изо всех сил старался вырваться. Наконец ему удалось высвободить руки из рукавов пиджака и удрать. Вдогонку ему посыпались проклятья.

— Я тебя!.. Негодяй!.. Ловите!.. — кричал Кюле.

Этот-то голос и услыхали. Покген и его гости и, понятно, бросились на крик.

Хошгельды бежал впереди, за ним Чары, а позади всех, с трудом неся свое грузное тело, пыхтел Покген.

А юноша бежал уже по улице и едва не налетел на Хошгельды.

— Стой! — крикнул агроном.

Но тот рывком бросился от него и ловко перемахнул через забор. Перед глазами Хошгельды только мелькнула белая рубаха.

Не успел агроном опомниться, как на него налетел другой человек.

Агроном сразу узнал голос Кюле Ворчуна и совершенно спокойно сказал:

— Ну что это вы такой шум подняли?

Кюле устал от погони.

— Ага, — взревел он, еле переводя дыхание, — оказывается, и твоя доля имеется в этих делишках. Это ты на меня злодеев натравливаешь.

Хошгельды остолбенел от удивления.

— Перестаньте кричать! — строго сказал он. — Кого я натравливаю, каких злодеев? За кем вы гнались? Ничего не понимаю.

— Ты не представляйся, ты все отлично понимаешь! — не унимался Кюле. — Это ты научил этого негодяя! Это ты сбиваешь девушек с пути истинного. Я всем завтра расскажу о твоих проделках!.

В это время как раз подбежал Чары, он слышал все, что кричал Кюле.

— Ты, Кюле, — заговорил он, — переходишь все границы.

Появление Байрамова, видимо, испугало Ворчуна, он умолк и сразу направился к дому. А только теперь подоспевший Покген спросил взволнованно:

— Что случилось? За кем была погоня?

— Почему на тебя кричал Кюле? — обратился Чары-ага к агроному.

— Не знаю… Ничего не понимаю… Он убежден, что я помогаю какому-то злодею.

— Но какое право имеет он на тебя кричать? — возмущался Покген.

— Пойдемте к Кюле. Там все и выясним, — предложил Байрамов.

Они все втроем вошли в дом Бергенова. Маленькие дети уже спали. Гозель, бледная и испуганная, сидела, уставившись в стену, будто разглядывала ковровый чувал. Жена Кюле возилась у очага, хозяин сидел тут же, низко опустив голову.

— Что случилось, Кюле, почему ты поднял такой крик? — спросил Покген.

Кюле не успел и рта раскрыть, как заговорила его жена.

Покген-ага, мы. все были дома и вдруг услышали, что кто-то отвязывает нашего барана. Мы привязываем его на ночь у дверей, — быстро, быстро говорила женщина, боясь, чтобы муж не опередил ее. — Хорошо еще, что вовремя спохватились.

— Ну, а зачем же, в таком случае, Кюле кричал на агронома? — недоумевал Покген.

— Должно быть, он очень разволновался, рассердился на жулика, вот и не сдержался, — снова заговорила хозяйка.

— В общем ясно, — вмешался в разговор Байрамов, — что никакого тут вора не было. Да и не это важно. Я только советую тебе, Кюле, вести себя разумно.

Стараясь сдержать раздражение, Хошгельды сказал:

— Шум, поднятый Кюле, произошел не из-за какого-то там вора, а из-за невежества хозяина. Я считаю, что пора ему отвечать за свои поступки.

С этими словами Хошгельды вышел.

— Завтра же ты извинишься перед агрономом, — сказал Покген.

— Хошгельды совершенно прав, этот неприличный случай произошел действительно из-за твоего невежества, — заметил Чары. — А все потому, что ты привык криком действовать. Поверь мне, что потому и с людьми не ладишь. Я это нарочно говорю в присутствии твоей жены и дочери, хочу, чтобы тебе стыдно было. А вообще-то, мы еще с тобой на собрании поговорим.

Покген и Чары ушли. Кюле некоторое время сидел молча, потом заворчал:

— Скажите на милость, криком действовать!.. Ну, а вот вы, ученые, что же вы будете сидеть сложа руки, если дочь ваша своевольничает. Да какое вам всем дело до моей семьи, — снова заорал Кюле, правда уже не так громко.

— Ты всегда поднимаешь крик из-за пустяков, — заговорила жена. — Будишь народ, а потом еще обвиняешь других. Ну, в чем виноват агроном? Он прав…

Но Кюле не дал ей договорить.

— От тебя все беды! — зашипел он. — Это ты потакаешь своей дочери, осрамили вы меня.

Кюле еще долго ворчал, но жена уже не обращала на него внимания. Она и дочь были довольны происшедшим. Пусть люди знают, как ведет себя бригадир дома, пусть пристыдят его на собрании.

Тем временем Покген и Чары догнали агронома.

— Судя по тому, как смутилась его дочь, когда мы вошли, — говорил Хошгельды, — Кюле застал ее с молодым человеком. И весь шум он, конечно, поднял из-за этого. А что тут такого, если взрослая девушка и поговорила с каким-нибудь юношей? Правда, кто бы ни был этот человек, ему не следовало убегать.

— А ты разве не узнал его? — спросил Чары.

— Нет, не узнал. За ним никто бы и не угнался, разве что гончая.

— Да, любит Кюле устраивать скандалы, — сказал Покген. — У него это как застарелая болезнь.

— У Кюле только одна болезнь — невежество, — засмеялся Хошгельды.

Чары-ага, попрощавшись, свернул домой.

— Пойдем опять ко мне, Хошгельды, — предложил Покген, — ведь еще не так поздно. Ты помнишь, я когда-то обещал тебя обрадовать.

Дурсун-эдже еще не спала, она сидела, склонившись над веретеном.

— Кто это кричал? — спросила она.

— Кто же, кроме Кюле, может так кричать, — сказал Покген.

Когда Дурсун-эдже поставила перед мужем и гостем чайники и пиалы, Покген торжественно обратился к агроному:

— Хошгельды, мы с женой посоветовались и решили спросить тебя об одном деле, только вот не знаем, как ты к этому отнесешься.

Дурсун-эдже остановила веретено и с улыбкой посмотрела на молодого человека.

— Если ты чистосердечно примешь от нас подарок, который по обычаю дарят жениху, — продолжал Покген, — то мы станем для тебя вторыми родителями. Ты понял меня?

Не ожидавший такого разговора, Хошгельды покраснел. Еще ни разу в жизни он не чувствовал себя настолько смущенным. Он молчал, бренча крышкой чайника. Покген и жена уже подумали было, что их дочь не по сердцу агроному.

А Хошгельды поднял на стариков недоумевающий взгляд и сказал:

— Покген-ага, ведь я слышал, что Бахар уже кому-то дала слово и скоро выйдет замуж.

Старики рассмеялись.

— И до тебя, оказывается, дошел этот слух, — сквозь смех проговорил Покген. — Это всего лишь женская хитрость.

— Она это нарочно всех обманула, — пояснила старушка, — а то ведь последнее время сваты нам покоя не давали.

— Я с великой радостью принял бы ваше предложение, — взволнованно говорил Хошгельды, — но ведь еще неизвестно, как отнесется к этому сама Бахар. Все зависит от нее. Дело родителей дать дочери добрый совет, а там уж пусть сама решает.

— Если ты согласен, то и Бахар согласится, — в один голос заверили его старики. — Бахар отлично понимает, что мы ей только счастья желаем.

Откинув назад черные волосы, Хошгельды проговорил прерывающимся от волнения голосом:

— Если только Бахар согласится, то обо мне и говорить нечего. Для меня нет лучше девушки на свете, чем Бахар.

— Вот, бог даст, Бахар кончит учебу, так мы сразу свадьбу сыграем, — заключила Дурсун-эдже.

Когда Хошгельды собрался уходить, Покген, желая оказать гостю почет, вышел проводить его.

Хошгельды шагал в темноте легкой походкой, и почему-то вспоминалась ему та самая песенка, которую так звонко пели ребятишки. Никто еще не слыхал, чтобы агроном распевал на улице. Но сейчас он не мог сдержать себя, и в ночной тишине радостно зазвучал его голос: