У подножия Копетдага

ПАРТИЙНОЕ СОБРАНИЕ

Открытое партийное собрание началось, когда солнце уже клонилось к закату и дневной зной начал понемногу спадать. На площадке возле правления, в тени чинар, стояли вынесенные из конторы столы, покрытые красным шелковым полотнищем. На одном из них одиноко поблескивал обязательный в таких случаях колокольчик. Кто-то вынес и поставил — рядом графин. Но Чары распорядился его убрать — сегодня графин не понадобится: сегодня для всех присутствующих будет зеленый чай. Уже собраны чайники и пиалы.

На стене здания конторы, примыкающего к площадке, красовались два огромных плаката, изготовленных комсомольцами под руководством Джоммы Кулиева, прославленного в селении художника. На одном плакате были схематически изображены владения колхоза "Новая жизнь" в том виде, в каком их знал каждый здешний житель. На другом — проект Хошгельды.

Оба плаката привлекали всеобщее внимание, и задолго до начала собрания возле них толпилось много народу. Там возникали споры, оттуда доносились возбужденные голоса, кто-то из комсомольцев, водя по схеме палочкой, давал пояснения, тщетно стараясь ответить всем интересующимся. В сторонке, под деревом, о чем-то оживленно разговаривали секретарь райкома и директор МТС.

По всему чувствовалось, что сегодня в колхозе необычный день, что вот-вот должно решиться нечто значительное и важное. Торжественность обстановки подчеркивали устилавшие всю площадь ковры, на которых группами располагались колхозники.

Когда все расселись, у стола появился Чары Байрамов. Открытое партийное собрание, посвященное будущему артели "Новая жизнь", началось. Выбрали президиум, и за столом заняли места уважаемые всеми люди.

Председательствовал знатный бригадир овощеводческой бригады Курбанли Атаев. По левую руку от него сидела заведующая ковровой мастерской Гозель Клычева, по правую — Акмамед Дурдыев, привычным жестом положивший перед собой лист бумаги для протокола. С ним рядом, обводя зорким взглядом собравшихся, опустился на стул Чары. — Покген оказался между Ягмыром и директором МТС Строгановым.

Председатель предоставил слово для доклада агроному колхоза товарищу Пальванову.

Хошгельды, стараясь не обнаружить волнения, взял указку и подошел к плакатам. Он еще раньше задумал, что если увидит на собрании Бахар, то все пройдет успешно. Но Бахар нигде не было видно.

Одернув по привычке полотняный китель и пригладив волосы, он заговорил. Собственный голос показался ему слабым и невыразительным. К тому же Хошгельды никак не мог найти для себя нужного положения, чтобы, разъясняя схему, не загораживать ее от слушателей. А народу собралось так много, что он даже боялся взглянуть в ту сторону и обращался все время к президиуму. Только когда Чары сделал ему незаметный знак рукой и указал глазами на площадку, он пересилил себя и повернулся липом к собравшимся. И тут Хошгельды сразу увидел Бахар.

Похудевшая и утомленная, с необычно серьезным лицом, сидела она среди ковровщиц, внимательно слушая его и, видимо, не замечая, что он на нее смотрит. Рядом с ней он увидел ее подругу — дочь секретаря парторганизации Нартач Байрамову.

Хошгельды знакомил собрание со стоящими перед колхозом задачами, сопоставляя их с реальными возможностями нынешнего дня.

— …Вот эти зеленые пятна, вот тут, внизу, — говорил он, водя по бумаге указкой, — это наши виноградники. Как вы сможете механизировать их обработку, — обращался он к колхозникам, — если сады разбросаны среди строений и дувалов. Да туда ни одна машина не подступится! А если и подступится, то ничего сделать не сможет, так беспорядочно и густо все там растет…

И тут же пояснял, какие преимущества дает механизированная обработка по сравнению с ручной в смысле повышения урожайности и труд скольких людей заменяет одна машина.

— А вот эти кривые линии — улицы нашего селения, — продолжал Хошгельды. — Все мы любим его, здесь мы родились и выросли. Но вы видите, как оно рассекает колхозные плантации на две части и не позволяет нам создать единую оросительную сеть. А из-за этого мы не можем как следует напоить водой многие гектары пустующей земли. Но даже там, где вода имеется в избытке, куда ей открыт доступ, там мы тоже используем ее неразумно. Взгляните на эту сетку арыков. Каждый такой квадратик — это орошаемый участок. Размер его — как правило, — от двух до трех гектаров. Казалось бы, хорошо — вся земля впитывает в себя влагу — от арыка до арыка рукой подать. А на деле выходит, что трактору тут и пройти негде, тесно ему здесь. Получается, что вода вступила в спор с машиной. Как же нам помирить их? А помирить их необходимо, без этого мы не двинемся вперед.

Хошгельды вытер платком лоб и перешел к правому плакату.

— Тут, как вы видите, уже совсем другое. Виноградники и сады слились в единый большой массив. Лозы и деревья тянутся длинными ровными рядами, между которыми трактор свободно пройдет из конца в конец. Пройдет и виноградный плуг, и садово-виноградная машина. Значит, и нам легче будет, и урожай увеличится.

Теперь Хошгельды уже чувствовал себя более уверенно. Изложение собственного проекта увлекло его, он видел, с каким интересом и вниманием слушают его односельчане. Голос его звучал звонко, в мыслях появилась ясность, в словах — простота, в движениях — свобода. Вот и Бахар кивнула ему одобрительно, и Овез сделал выразительный жест рукой — здорово, мол! А Вюши, даже на собрание пришедший со своим ружьем, стоял под деревом, раскрыв от восторга рот.

Только старики, разместившиеся в первых рядах, сидели с непроницаемыми лицами да важно поглаживали свои бороды.

"Что-то они скажут?" — с беспокойством подумал Хошгельды.

Но он снова взглянул на плакат, где все было логично, продуманно и наглядно, и его мимолетная тревога мгновенно исчезла.

— То же самое может произойти и с нашими бахчевыми посадками и с хлопковыми плантациями. Они тоже протянутся широкой сплошной полосой, включенные в единую оросительную систему, как это здесь нарисовано, — провел Хошгельды указкой через весь плакат. — Только уже не маленькие квадратики видите вы здесь, а большие участки, по двадцать-тридцать гектаров каждый.

— Вот это здорово! — раздался восхищенный голос тракториста Мамеда Кулиева, который обычно после пахоты вынужден был надолго расставаться со своим "универсалом".

Но его восклицание прозвучало словно сигнал. Все собрание взволновалось. Стариков будто подменили — куда девалась их важная невозмутимость! Сквозь общий шум до Хошгельды доносились лишь отдельные реплики.

— Посевы без воды хочешь оставить! — громко возмущался племянником Ата Питик.

— Молод еще нас учить! — не отставал от него маленький сухой старичок, тряся головой с надвинутым на глаза огромным белым тельпеком[2].

— Аул перепахать вздумал! — разгневанно кричал Кюле Ворчун.

Хошгельды растерянно смотрел на людей. Он не ожидал такого взрыва. На мгновение перед ним возникло озабоченное лицо Бахар. Яростно жестикулируя, доказывал что-то старому садоводу Нурберды верный друг Овез. Промелькнула и сразу исчезла торжествующая физиономия Елли. Не скрывая огорчения, поглядывал на него из-под седых бровей всегда спокойный Непес-ага. В стороне, смущенно опустив головы, сидели отец и мать.

За столом президиума Курбанли, стоя неистово, звонил в колокольчик, тщетно стараясь водворить тишину. Время от времени он беспокойно поглядывал то на Чары, то на Покгена, словно призывая их на помощь. Но Чары делал вид, что никак не может найти в карманах спички, а Покген хмуро поглаживал усы и смотрел куда-то вдаль.

Только секретарь райкома не выказывал никаких признаков беспокойства. Казалось даже, что он с интересом наблюдает происходящее, — едва заметная улыбка освещала его лицо, а в глазах мелькали озорные огоньки.

Наконец Чары-ага нашел свои спички. Он неторопливо положил их на пачку папирос, затем встал и уверенным жестом поднял руку.

Шум улегся так же внезапно, как и возник.

— Товарищи! — негромко произнес Байрамов. — Дадим докладчику возможность закончить. Высказываться будем потом.

— Я предоставлю слово каждому, кто захочет выступить в прениях, — добавил со своей стороны Курбанли Атаев. — Продолжай, товарищ Пальванов, — кивнул он Хошгельды.

Можно было подумать, что теперь, после того как его сбили, Хошгельды не сможет говорить, столь же внятно и последовательно, как раньше, а потому и не сумеет уже завладеть слушателями. Он и в самом деле перестал думать о четкости фразы, о стройном развитии мысли и, случалось, перескакивал с одного предмета на другой, перебивал самого себя, даже путался в словах. Но странное дело, теперь его речь действовала на людей куда более заразительно.

В ней появилась резкость, но, с другой стороны, убежденность, беспорядочность и в то же время страстность. Он почувствовал реальное противодействие своим замыслам и потому горячо спорил, доказывал, опровергал противников. Он отстаивал свою правоту, боролся за свою идею. Он испытывал одновременно и раздражение и радость, ощущение и досады и собственной силы, которую ему давали знания.

Он настаивал на своем, ибо был уверен, что это полезно для всех. Не заботясь о простоте, он был понятен каждому.

В течение часа его указка с необычной быстротой металась по бумаге и даже проткнула ее в двух местах. А он все говорил и говорил. Никто уже не просил принести чая, никто не прикасался к пиале. Его слушали, он увлек за собой и сторонников и противников.

Он говорил о дружбе народов и о преимуществах временных оросительных каналов, о послевоенной пятилетке и о бороздковом поливе хлопчатника, о борьбе за мир и о повышении урожайности бахчевых. И каждому становилось ясно, что иначе и нельзя подходить к решению повседневных дел, что и малое и большое тесно связаны между собой и подчинены единой, сверкающей впереди цели — построению коммунизма.

Незаметно раздвинулись границы родного селения, колхозные дела оказались включенными в жизнь всей страны, будущее колхоза вошло составной частью в будущее великой родины.

— Вот как обстоит дело, товарищи, — неожиданно закончил Хошгельды и отбросил указку.

К вечереющему небу взметнулись рукоплескания. Аплодировали искренне и дружно. Особенно комсомольцы.

Овез исступленно хлопал, глядя на приятеля горящими глазами. Время от времени он оборачивался к соседям и взмахивал головой, словно призывая их аплодировать еще яростнее. Бахар куда-то исчезла. Отец сконфуженно отвернулся от матери, которая вытирала слезы на глазах. Ягмыр и Чары хлопали в ладоши и, смеясь, — о чем-то переговаривались, стараясь перекричать шум.

Хошгельды не ожидал такого успеха. С изумлением смотрел он на односельчан. Он только сейчас повял, что совсем забыл о докладе и, наверно, не сказал того, что ему полагалось, и вообще забыл обо всем. И еще он обнаружил с беспокойством, что солнце уже почти спряталось за горами и под деревьями сгущаются сумерки.

Хошгельды взглянул на часы. Так и есть — он намного превысил отпущенное ему время.

Когда затихли аплодисменты, Курбанли объявил:

— Какие будут вопросы к докладчику?

Вопросов было много, но звучали они доброжелательно.

В основе их лежало согласие с предложениями Хошгельды.

Спрашивали о том, как быть с тутовыми деревьями, растущими вдоль нынешних арыков, когда следует произвести закладку виноградных отводков по выпрямленным рядам, можно ли будет вносить удобрения на поля с помощью машины и проводить тракторное рыхление рядков одновременно с культивацией междурядий, придется ли заново проводить планировку орошаемых участков.

Хошгельды спокойно разъяснял и то, и другое, и третье, с удовлетворением отмечая, что вопросы носят деловой, чисто практический характер и свидетельствуют о том, что его верно поняли.

— Скажи мне, сын мой, — встал старый Непес-ага. — Ес-ли слова твои дошли до моего слабого слуха не искаженными, то ты предлагаешь сделать так, чтобы за нас на посевах рабо-тали машины. Даже самый темный человек не станет возражать против этого. Но как же мы справимся с такой задачей? Столько придется нынешних арыков заравнять, землю на участках заново спланировать, шелковицы пересадить, а потом еще каждый раз копать и заравнивать временные оросители! Не придется ли нам работать больше, чем сейчас? Вот ты что объясни мне, сын мой. Ведь каждый раз копать и заравнивать!..

Хошгельды кивнул и уже готов был отвечать, но. его опередил директор МТС.

— Разрешите мне слово для справки, — поднялся он и, получив согласие председателя, объяснил, что эти работы машинно-тракторная станция в значительной степени берет на себя, что МТС обеспечена механизмами и для перепланировки земли, и для переустройства оросительной системы, и для нарезки временных оросителей и борозд, не говоря уж о большинстве полевых и садовых работ, которые до сих пор приходилось производить вручную. — Товарищ Пальванов на днях был у меня, и мы с ним обо всем договорились, — пояснил он в заключение. — На этот счет можете быть спокойны.

Справка такого авторитетного человека, как директор МТС, произвела большое впечатление. По собранию прокатился одобрительный гул.

— Спасибо, сын мой, — поглаживая седую бороду, несколько раз повторил Непес-ага и поклонился в сторону президиума.

Но тут поднялся Ата Питик.

— Скажи мне, Хошгельды, — не без ехидства в голосе обратился он к племяннику, — скажи мне, дорогой, а когда эти самые твои временные оросители и машины смогут нам урожай увеличить? Когда у нас доходы на трудодни повысятся? Скоро ли это будет?

— По винограду и фруктам, конечно, не так скоро — года через три-четыре, когда укоренятся заложенные отводки и начнут плодоносить новые лозы и деревья, — стараясь не замечать скрытой усмешки, прозвучавшей в голосе Ата Питика, спокойно отвечал Хошгельды. — Ну, а по хлопчатнику и бахчевым результаты уже в первый год скажутся. Но это лишь в том случае, если мы дружно возьмемся за дело, если решительно осуществим у себя травопольный севооборот, если будем неуклонно следовать правилам передовой советской агротехники…

— Понятно! — с усмешкой произнес Ата Питик. — Коли волк не сожрет, то и коза до Мекки дойдет. Есть у нас такая пословица, — презрительно добавил он.

— Нет у нас такой пословицы! — уже не скрывая раздражения, резко возразил Хошгельды. — Это у тебя она сохранилась, а мы хотим жить по плану, — все предвидеть и всего достигнуть!..

Председательский колокольчик остановил его.

— Спокойно, товарищи, спокойно! Ссориться не надо… Больше вопросов нет?.. Тогда перейдем к прениям. Слово имеет тракторист Мамед Кулиев.

Мамед не собирался выступать сегодня. Но после того, как его случайное восклицание повлекло за собой столько шума, он счел себя обязанным объяснить, чем его так порадовал Хошгельды. Поэтому он решительно вышел к столу.

— Да, слово имеет тракторист Кулиев, — начал Мамед. — А какой я тракторист — одно звание! Правда, свой "универсал" люблю и знаю. Не буду скромничать. И дизельный знаю, вот товарищ Строганов может подтвердить, — кивнул он в сторону директора МТС. — А сколько мне по-настоящему приходится за рулем сидеть? Самую малость. Зяблевая вспашка еще куда ни шло. Хоть много корпусов и не прицепишь, но все-таки метров триста идешь без поворотов. Зато поперечная обработка пропашных вовсе отпадает. От арыка до арыка и черепахе пройтись негде, а тут — целый агрегат за собой тянешь. Ну, а там начинается прореживание, выноска удобрений, опрыскивание, да пять-шесть культиваций, да всякие другие тракторные обработки. Тут и сам ругаешься, и тебя последними словами ругают. И горючего тратишь видимо-невидимо, и растения на поворотах мнешь. Вот почему в колхозе посмотрят-посмотрят, как ты на концах гона разбойничаешь, да и скажут: "Пойди-ка, Мамед, займись пока другим делом, а мы уж лучше руками все закончим". И ведь обижаться нельзя — правильно говорят. И вот я, тракторист, иду виноград в ящички укладываю, чтобы трудодни заработать. А "универсал" мой стоит, отдыхает. Куда это годится, спрашиваю я вас?

Мамед зачем-то снял с головы тюбетейку, подержал ее в руках и снова надел, после чего продолжал:

— Как же мне не радоваться тому, что здесь товарищ Пальванов предлагал? Дайте мне завтра участок не в три, а в тридцать гектаров, да я вам на своем "универсале" чудеса покажу. Дайте моей машине волю — она вам все проделает! И боронование, и сев, и культивацию, и нарезку борозд, и рыхление рядков, и высевание туков, и опрыскивание, и гузокорчевание — все, что угодно. Да мы еще сами не знаем, какие неиспользованные резервы объявятся в нашей технике, если эту технику на простор полей пустить. Вот почему мне моя партийная совесть говорит: "Правильное это предложение, дерись за него, Мамед, отстаивай его всеми силами".

Он опять сиял тюбетейку и под аплодисменты пошел на свое место.

Следующим говорил учитель местной школы Аман Велиев. Уже стемнело, и на столе президиума появились фонари. Один из них поставили возле оратора, чтобы его было видно всем.

Велиев говорил о том, какие просторы для роста культуры открывает механизация колхозного производства, сколько времени и сил сберегут люди для того, чтобы использовать их для приобретения общих и агрономических знаний.

— Повышение производительности труда — первое условие роста культуры, — говорил он. — Когда машина примет на себя самые трудоемкие работы, у нас в селении появятся десятки таких образованных людей, как Хошгельды Пальванов. Он выступил сегодня перед нами истинным большевиком, подлинным новатором, именно потому, что его вооружили знания.

Высказывались не только коммунисты, но и беспартийные. Бойкая звеньевая из бригады Чары Байрамова говорила о преимуществах машины перед ручным трудом.

— Уж какие среди нас есть искусницы, — поясняла она свою мысль. — Самый замысловатый узор на кошме изобразит. Выйдет в поле — смотреть на нее радостно, все у нее ловко и хорошо получается. А с машиной равняться все-таки не может. Да ни один человек так ровно не посеет, как машина, никакие золотые руки так борозды не нарежут, как трактор. Значит, от машины не только быстрота, но и качество! А мы ей ходу не даем…

Среди остальных выступавших агронома порадовал старый Непес-ага, который подметил в его предложении еще и некоторые материальные выгоды, о чем он раньше и не думал.

— Не знаю, сын мой, получится у тебя или нет, — признался старик, обращаясь к агроному. — Не делали у нас так раньше. Но я, хоть и беспартийный, а как член правления, скажу: надо попробовать. Если получится, то мы сократим затраты на обработку полей. Это сразу видно. А еще сократим затраты на хошарные работы — меньше придется чистить арыки.

"В самом деле, — подумал Хошгельды. — Молодец старик!"

Ораторы сменяли один другого, их было много, и все, в общем, склонялись к тому, что попробовать стоит. Против предложений Хошгельды не выступал никто, хотя судя по доносившимся из темноты отдельным репликам, были еще и маловеры и колеблющиеся.

— Не пойму я этого сына Орсгельды, — ворчал кто-то, по всей вероятности тот самый старичок в огромном тельпеке, теперь едва белеющем в темноте. — Что ему еще надо? Доход у нас хороший, живем как будто не плохо. Одно беспокойство от молодых. Все что-то придумывают. Как говорится, брюхо набито, да глаза не сыты…

— Что вам непонятно, старина? — обратился к нему председатель.

— Да ну тебя, — отмахнулся старичок. — Все мне непонятно!..

— Глупый поймет, когда слушать устанет, — сокрушенно заметил чей-то негромкий, но внятный голос.

— Что, что? — переспросил Ата Питик, вступаясь за соседа. — Вам, молодым, все шутки, а я вот тоже боюсь таких затей.

— Глухая овца поздно пугается, — добавил из темноты озорник.

Взрыв хохота прокатился по собранию, заглушив колокольчик председателя.

Последним взял слово секретарь партийной организации Чары Байрамов. Он говорил, как всегда неторопливо, спокойно, рассудительно. Можно было подумать, что Чары-ага не на собрании выступает, а негромко беседует с хорошим приятелем о своем житье-бытье.

— Тут вот Хошгельды на старую пословицу обиделся, — начал он. — Верно, устарела пословица, ни к чему она нам теперь. Оттого и обида. Только ведь ни один той без обиды не обходится. А у нас сегодня и впрямь той, большое торжество. Подумать только, что вот собрались мы с вами, — простые люди, — а обсуждаем свое будущее, как нам жить дальше. Потому что у нас на то есть полное право и все возможности, потому что оно — это будущее — от нас самих и зависит. Как же тут не гордиться? Мы с вами сами хозяева своей жизни, и какой мы ее себе задумали, такой она и будет, такой мы ее и построим. А задумали мы ее построить коммунистической — богатой для всех, счастливой для всех. Когда-то говорили: бедному и от горы тени не бывает. Или еще говорили: по земле счастливца вода льется, по земле неудачника пыль-дорога вьется. Эти пословицы тоже устарели. Нет у нас теперь такого деления. Недаром мы с вами на полях работали и на фронтах побеждали.

Чары помолчал, подумал немного, глядя на вьющуюся возле фонаря мошкару, и продолжал:

— А есть пословицы такие, что и по сей день справедливы. Вот, говорят, — не посеяв тени, в прохладе не поспишь. Правильно! Это значит — работать надо, на судьбу надеяться нельзя. Правда, спать-то особенно, пожалуй, и не приходится. Не до сна. Вон за теми горами, — указал он на юг, — по ту сторону Копетдага американцы тоже поля выравнивают, только не под посевы, а под аэродромы; англичане тоже строят — только не новые дома, а военные базы. Но потому-то нам и надо работать лучше. Мы сейчас и тень сеем и воду проводим.

Доблестным трудом отстаиваем мир. Чем больше мы дадим хлопка, зерна, шерсти, овощей, тем вернее мы участвуем в борьбе за сохранение мира. И это мы тоже должны принять в расчет, когда обсуждаем свое будущее.

Чары Байрамов опять немного помолчал и глянул на обозначившиеся в небе звезды, словно прислушиваясь к царящей в природе тишине.

— Да, — задумчиво продолжал он. — Дело, которое мы сегодня собрались решить, многих еще смущает. Новое это дело, раньше так не работали. Отсюда и твои опасения, Непес-ага, и твои, Ата Питик. А только, если рассудить, жизнь перед нами каждый день новые задачи ставит. И ничего — решаем их, не останавливаемся и с пути не сворачиваем. А там, глядишь, привыкаем, и новое постепенно старым становится. И опять вперед смотреть надо. Верблюд и тот — сам на барханах, а глаза — на солонцах. А уж мы и подавно. Такая уж у нашей жизни особенность — новое о себе каждый день заявляет, и никуда ты от этого не денешься, — лучше подружись с ним, — солнце все равно подолом не закроешь.

Чары неожиданно повернулся и, взглянув на хмурого Пок-гена, сидевшего с плотно сжатыми губами, снова обратился к собранию:

— Конечно, новое всегда связано с хлопотами, с заботами, с беспокойством. Если мы с вами только и будем твердить с утра до вечера "механизация" да "агротехника", а делать ничего не сделаем для их внедрения, то у нас и урожай не увеличится и доход не повысится. Как говорится, от слова "мед" во рту слаще не станет. А ведь есть у нас такие люди. Не то, чтобы они только на словах дела делали. Нет, и работать умеют, и дело знают, а рисковать не хотят, новых хлопот избегают. Когда-то говорили — сегодняшние потроха лучше завтрашнего курдюка. Может, оно иной раз и верно бывает, а только с таким правилом в большом хозяйстве долго не продержишься. Каждое предложение нужно к нашей главной задаче примеривать. Приближает оно нас к будущему — хорошо! Назад тянет — долой его! Я вот думаю, что предложение Хошгельды Пальванова как раз вперед-то нас и торопит, к цели быстрее и ведет. А цель нам ясна — это коммунизм, и стремиться к нему надо смело, решительно, неуклонно, каждый день.

Чары Байрамов снова обернулся, взял со стола книгу, раскрыл ее на заложенной странице и раздельно прочел:

— "Только ясность цели, настойчивость в деле достижения цели и твердость характера, ломающая все и всякие препятствия, — могли обеспечить такую славную победу.

Партия коммунистов может поздравить себя, так как эти качества культивирует она среди трудящихся всех национальностей нашей необъятной родины".

Он отложил книгу, выпрямился и закончил:

— Такими словами товарищ Сталин когда-то приветствовал наших земляков, туркменских всадников. Нам ли этого не помнить?!

Если Хошгельды наградили дружными аплодисментами, то Байрамову устроили настоящую овацию. Неизвестно, сколько бы она продолжалась, не поднимись со своего места Акмамед Дурдыев. Он помахал в воздухе листком бумаги, и, когда Курбанли сумел сквозь стихающий шум объяснить, что хочет предложить собранию резолюцию, Акмамед прочел ее.

В резолюции говорилось, что партийная организация колхоза "Новая жизнь" рекомендует правлению и общему собранию колхозников выделить два больших опытных участка на хлопковой плантации и бахчевых посадках для неотложного осуществления новой системы орошения, предложенной агрономом Хошгельды Пальвановым. Кроме того, партийная организация рекомендовала с осени начать работы по упорядочению колхозных садов и виноградников с целью всемерной механизации работ на этом участке. Особый пункт гласил: "Рекомендовать правлению и общему собранию заключить договор с архитектурно-строительными организациями на составление проекта нового поселка".

— Кто за эту резолюцию?.. — провозгласил Курбанли Атаев и высоко поднял фонарь, чтобы сосчитать поданные голоса. — Но, увидав лес поднятых рук, он с огорчением добавил. — Напоминаю, что голосуют только члены и кандидаты партии.

Резолюцию приняли единогласно.

Молодежь расходилась с собрания с песнями. Среди народа постарше тоже образовались группы. На улицах сразу стало шумно. Между попутчиками то там, то здесь вспыхивали споры. Однако, по мере удаления людей от конторы, они постепенно угасали, и вскоре все вокруг погрузилось в тишину.

— Какие бригады думаешь назначить на опытные участки? — спросил секретарь райкома, разговаривая напоследок с Покгеном.

— Погоди, еще общее собрание не решило, — улыбнулся тот. — Хорошо бы Курбанли Атаева — на бахчевых, и Чары Байрамова — на хлопчатнике… — добавил он уже серьезно.

— Ну, ну, решайте, да не затягивайте. — И, обратившись к Чары, Сахатов заметил: — А ты, старина, умеешь с народом говорить. Честно скажу, позавидовал я тебе.

На площадке возле конторы стало, пусто. Сворачивали ковры, уносили столы, собирали пиалы и чайники. Фонари погасли. На мгновение стало совсем темно, но тут же ночной мрак прорезали яркие фары райкомовской "Победы".

— Спасибо тебе, агроном, — крепко пожав руку Хошгельды, по-дружески сказал Сахатов. — Если понадобится моя помощь, звони мне в любое время дня и ночи. А я на днях опять к тебе загляну, еще разок вместе все примерим.

Он сел рядом с водителем. Прозвучала сирена, свет фар выхватил из темноты строения и деревья по ту сторону площади, и машина скрылась за поворотом.