У подножия Копетдага

СНОВА В РОДНЫХ КРАЯХ

Грузовая машина, доверху наполненная ящиками из-под винограда и помидоров, въехала в поселок. Облако белой пыли, поднятое ею чуть ли не до самого неба, Сразу поглотило узкую извилистую улочку, так что люди, сидевшие в кузове спиной к кабине — кто на пожитках, а кто прямо на липких от сока ящиках, — не могли разглядеть ни домов, ни жителей, спешивших укрыться во дворах от внезапно нагрянувшего вихря.

Машина быстро мчалась к центру поселка, возвещая о себе стремительно надвигающейся пыльной завесой и шумом мотора, который громко отдавался в тесноте скученных строений. Впереди, еще задолго до приближения грузовика, то и дело раздавались предостерегающие оклики. Там возникала суматоха — прятались прохожие, прижимались к низеньким глинобитным оградам верблюды, люди слезали с ишаков и поспешно отводили их в сторону, чтобы дать дорогу грузовику, который и без того едва не задевал бортами за стены домов; но он тут же благополучно проносился мимо и мгновенно исчезал из глаз, скрывшись в поднятых им клубах пыли.

Наконец, протащив за собой медленно оседающую мутную пелену, машина выскочила на площадь и остановилась.

Среди пассажиров, соскочивших с грузовика, заметно выделялся всем своим обликом широкоплечий молодой человек, на вид лет двадцати шести — двадцати семи. Его городская одежда, чемодан, перетянутая ремнями постель и связка книг в руках — все это позволяло заключить, что он прибыл сюда издалека.

Поблагодарив водителя и отойдя в сторону от машины, юноша опустил свои пожитки на землю, выбил об колено фуражку и снова надел ее, задумчиво пригладив рукой черные густые волосы. Затем он стряхнул пыль с одежды и, легко подхватив вещи, уверенно зашагал в сторону садов. Стройный и крепкий, с живым энергичным лицом, он неторопливо шел по площади, внимательно разглядывая все окружающее.

Вон школа, за ней чуть дальше — правление колхоза, а там — склад и магазин.

Юноша свернул на тропинку, тянувшуюся вдоль садов.

— Хошгельды! — внезапно окликнул его женский голос.

Молодой человек остановился, поднял голову и увидел стоявшую у колодца девушку. Приветливая улыбка осветила его лицо.

— Здравствуй, Бахар! Очень рад тебя видеть! Как ты живешь?

— Да уж ты, видно, рад! Если бы я тебя не остановила, ты бы так и прошел мимо, даже не оглянулся бы, — полушутя заметила Бахар.

— Я просто задумался, — виновато произнес молодой человек.

Подойдя к колодцу, он положил вещи у ног, пожал девушке руку и присел на чемодан.

— Ты, наконец, окончил институт, Хошгельды?

— Так ведь институт я еще в прошлом году окончил.

— Где же ты пропадал?

— Как где? На опытной станции работал.

— Ах, вот оно что! — промолвила Бахар. Она хотела спросить у него еще что-то, но Хошгельды опередил ее:

— А ведь и тебе давно уже пора бы быть в институте.

Бахар нахмурила свои густые брови, опустила голову и нерешительно сказала:

— Да, так, как я хотела, — не получилось. Я же кончила школу на три года позже тебя. Шла война. Мужчины были на фронте… Надо было кому-то работать. Я стала трактористкой. А к тому времени, когда люди вернулись с войны, я уже все перезабыла. Знаешь, какие теперь экзамены строгие! Не так все это просто… А может, с меня и десятилетки достаточно? — шутя добавила она.

— Но ведь ты, помню, мечтала окончить институт, стать учительницей?

— Разве все мечты сбываются, Хошгельды? Мало ли что задумаешь!

— Нет, Бахар, ты не права. У нас каждому дорога открыта, каждый может достигнуть своей цели. Надо только стремиться к ней всей душой. Мне тоже после трех лет фронтовой жизни, после госпиталя казалось, что возвращаться в институт бессмысленно, что от первого курса ничего в памяти не сохранилось. А потом понял, что надо только очень захотеть — и все преодолеешь. Ты уж мне поверь…

Бахар ничего не ответила. Она молча разглядывала ствол высокого абрикосового дерева, склонившегося над колодцем. Горячий ветер развевал подол ее длинного платья из тонкого домотканного шелка — кетени, слегка шевелил две тугие черные косы, спадавшие ей на грудь. Над головой у нее тихо шелестели листья, уже утратившие свой нежнозеленый оттенок, свою весеннюю свежесть. Под дуновением ветра самые желтые из них время от времени, по одному, по два, кружась, падали на землю.

Хошгельды понял, что разговор этот опечалил Бахар, которая и без того выглядела грустной.

— Ты совсем взрослая стала и серьезная… Только бледная почему-то… — участливо сказал он.

Бахар оторвалась от своих мыслей, и они оба улыбнулись.

— Бледная оттого, наверно, что редко выхожу из помещения. Я ведь писала тебе, что ушла из МТС и теперь снова в ковровой мастерской работаю, а по вечерам занимаюсь. Ты, может, и в самом деле подумал, что Бахар совсем рассталась с учебой? — снова оживилась она. — Нет, не так это! Хочу все наверстать… Я еще тебя догоню.

Девушка вдруг глубоко вздохнула и продолжала уже не так задорно:

— Я сейчас сидела у окна, и как только ты сошел с машины, узнала тебя… А ты почему, Хошгельды, перестал на мои письма отвечать? — спохватилась она. — На три письма не ответил.

— Как не ответил?.. Я тебе последний раз совсем недавно писал. Уже когда собирался сюда ехать.

Бахар не могла скрыть своего недоверия.

— Может быть, ты позабыл название родного колхоза? — сказала она с укоризной. Но тут же, желая услышать подтверждение его слов; мягко спросила. — Ты, правда, отвечал мне?

— Тебе нужно, чтобы я поклялся? Конечно, отвечал!

— В таком случае, почему уже год, как я не получаю от тебя ни строчки?

— Понятия не имею.

Бахар снова нахмурилась.

— Как-то странно… Овезу от тебя приходили письма, а мне нет.

— Очень странно! Если бы ты мне сообщила, что корреспонденция пропадает, я бы как-нибудь иначе дал знать о себе. Но ты лучше скажи, кому здесь могла прийтись не по душе наша переписка. Есть, наверно, такие. Уверен, что есть!

Бахар и сама подумала об этом и даже заподозрила одного из своих сверстников — неутомимого балагура и вечного неудачника Вюши, прозванного односельчанами Непутевым.

— Не знаю, кого ты имеешь в виду, да и какая польза тому, кто перехватит твое письмо, — сердито сказала она. — Но кто бы он ни был, этот похититель, уж я до него доберусь. Ведь это не такой вор, что приезжает на коне издалека, а кто-то из наших.

«А что если это отец Бахар задерживал мои письма? — с тревогой подумал Хошгельды. — Он ведь председатель колхоза, а корреспонденция с почты поступает в правление. Впрочем, на дядющку Покгена это не похоже».

— Если ты разыщешь этого вора, обязательно укажи его мне. Хотелось бы поговорить по душам с таким человеком.

— А в этих книгах, которые ты несешь, нет ли таких, что и мне пригодились бы, — переменила тему разговора Бахар.

— Нет, здесь все книги по моей части — о земле, — ответил Хошгельды, показывая на окружающие их сады и поля. — Но ты не думай, что я позабыл о твоей просьбе. Со мной еще целый ящик книг, только я их пока в городе у товарища оставил. Среди них — много для тебя… Но мы еще успеем поговорить обо всем, а сейчас я пойду к своим старикам.

Он подхватил вещи, кивнул девушке и направился дальше. Бахар крикнула ему вдогонку:

— Хошгельды, ты еще поживешь у нас?

— Да, если примут, — поживу. Мне ведь только бы поля и сады кругом были… — И он легко зашагал по дороге.

Девушка долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за тутовыми деревьями.

Бахар вспомнилось прошлое: школьные годы, детство… Хошгельды был старше ее на три класса, но они всегда дружили, всегда тянулись друг к другу.

Внезапно, словно пробудившись ото сна, девушка встрепенулась, бросила в колодец бадью и отпустила барабан. Бревно с намотанной посредине веревкой раскручивалось все быстрее и быстрее, и скрип его разносился далеко вокруг. За соседним домом с грохотом разгружали ящики. Там громко разговаривали и смеялись. Множество звуков наполняло горячий послеполуденный воздух.

Бахар набрала воды и направилась домой.