У подножия Копетдага

НА НОВОМ МЕСТЕ

Все колхозники артели уже переселились в новый поселок. Даже старый Ата Питик, говоривший когда-то, что не покинет очага дедов-прадедов, восхвалял теперь свое новое жилище. Только древняя кибитка Аллалы все еще торчала на прежнем месте, точно чучело среди полей. А сам он хоть и бродил в грязном халате возле своей лачуги, но тоже говорил, что к осени переедет в город.

Колхозники с нетерпением ждали его отъезда, никто не любил этого вредного старика. С тех пор как из артели изгнали Елли Заманова, почти вовсе не стало и сплетен в колхозе, а если изредка и возникали какие-нибудь грязные пересуды, то все знали, что исходят они от Аллалы.

— Пока у Аллалы рот на месте, сплетни не переведутся, — сказал однажды Вюши.

— Да кто его болтовню слушает, — заметил Курбанли, — собака лает, а караван мимо проходит.

Однако не только за злобную болтовню не любили здесь Аллалы, но и за отказ вступить в артель. Да и жил он замкнуто, почти ни с кем не знался. Раньше, говорят, случалось, Елли к нему захаживал; видно, связывали их какие-то грязные делишки, но даже соседям толком об этом ничего не было известно. Так же как не ведали люди, что делается в прокопченной кибитке старика, не ведали они и какие мыслишки ворочаются в его голове.

Поведение Аллалы казалось весьма подозрительным. Он целыми днями бродил по дорогам и собирал навоз, а вечером складывал его в кучу, поджигал, чтобы разогнать комаров, и заваливался спать тут же, у зловонного костра, завернувшись в грязное, рваное одеяло и не снимая папахи с головы. За последнее время он стал чаще наведываться в город. Навьючит осла и отправляется. А чем навьючит, никому не ведомо…

Однажды, в знойный летний день, когда все кругом дышало жаром, Нурберды-ага обходил сады. Он шел меж длинных рядов виноградника, спокойно и чинно оглядывая колхозные владения. Тяжелые, сочные гроздья радовали глаз старого садовода. Вдруг Нурберды-ага остановился, что-то привлекло его внимание. Почему спутаны лозы? Почему виноград разбросан по земле?

— Кто-то протянул сюда свою грязную руку, — проворчал старик и созвал сторожей.

— Проспали, окаянные! — кричал Нурберды-ага. — Вора упустили! Так-то вы колхозное добро стережете!

Сторожа оправдывались и клялись, что глаз всю ночь не смыкали.

— Два года не было у нас никаких безобразий, — покачивая седой головой, говорил садовод. — Догадываюсь я, чьих это рук дело, нет среди нас жуликов, кроме одного, да и тот в колхозе не состоит, — заключил он и установил ночное дежурство возле кибитки Аллалы.

Три ночи подряд сторожа и сам Нурберды-ага прятались невдалеке от лачуги старика, но так ничего и не выследили. Завернувшись в одеяло и нахлобучив папаху на голову, Аллалы безмятежно спал, и никто не видел, чтобы он хоть раз поднялся ночью. А по утрам снова то в одной стороне сада, то в другой сторожа находили обобранные кусты винограда.

Когда Нурберды-ага рассказал обо всем Покгену, башлык тоже решил, что это дело рук Аллалы, и накричал на сторожей. Но теперь старый садовод взял их под защиту, говоря, что он вместе с ними три ночи подряд неотступно следил за обитателем грязной кибитки.

— Ты знаешь, Покген-ага, — сказал садовод, — может, на этот раз мы напрасно Аллалы подозреваем. Украдено винограду немного, больше по земле раскидано, и лозы перепутаны, скорее на шакала похоже, нежели на человека.

— Аллалы хитрый вор, — возразил председатель, — он нарочно перепутал лозы и рассыпал виноград по земле, чтобы навести таких вот легковерных людей, как ты, на ложный след. Но кто бы ни был этот вор, пусть шакал, пусть даже сам тигр, его надо поймать, — заключил башлык.

Несколько дней сторожа провели в хлопотах. Всюду, где только можно, они расставили капканы, да и сами по ночам обходили сады. Но вор не попадался.

В один из таких дней, когда только что стала спускаться вечерняя мгла, все они по обыкновению собрались на крыше сторожки, и Нурберды-ага, который был тут же, стал распределять посты.

Примерно через час колхозники начнут укладываться спать, жилье теперь далеко, здесь никого не останется, так что каждый шорох будет отчетливо слышен. А пока что можно поговорить и покурить, время еще есть…

Внезапно с другой стороны сада послышались какие-то голоса. Может, это только показалось? Но нет…

— Держи вора! — крикнул кто-то вдалеке, и сразу же раздался выстрел.

Все попрыгали с крыши и бросились на выстрел.

Пусть они бегут, а мы посмотрим, что делается в новом поселке и что вообще произошло в колхозе за эти несколько дней.

Невдалеке от полустанка когда-то одиноко стояли два домика, где жили семьи путевого обходчика и железнодорожного мастера.

Три-четыре деревца, незасеянное и заросшее сорняками поле, а дальше пески и пески, — это все, что было вокруг.

Никто и подумать не мог, что здесь когда-нибудь вырастет красивый поселок и протянутся прямые, как ружейный ствол, широкие улицы. Неузнаваемы стали эти места. По обеим сторонам улиц журчат арыки, вдоль которых зеленеют тутовые и плодовые деревья. Во дворах, размеченных строго по плану, стоят кирпичные дома. В самом центре поселка возвышается двухэтажное здание школы-десятилетки.

Строительство гидростанции пока еще не закончено, но движок уже освещает правление, животноводческую ферму, червоводню, гараж, школу, колхозные склады, клуб, баню, перекрестки улиц, а также и некоторые дома. Днем поселок не получает света, потому что движок обслуживает колхозную мельницу.

На одной из новых улиц находится и дом агронома, расположенный неподалеку от дома председателя.

Солнце уже клонилось к закату, когда вернувшийся с плантаций Хошгельды толкнул маленькую калитку, вошел во двор и поднялся на широкую веранду, обнесенную резным деревянным барьером. Отсюда вели в дом две двери: одна — в комнату Хошгельды, другая в комнату его родителей.

В углу двора, под навесом для скотины, хлопотала Нязик-эдже. А Орсгельды, облокотившись на подушку, устроился на ковре, устилающем веранду, и пил зеленый чай.

— Покген присылал за тобой, просил тебя заглянуть сегодня, — сказал Орсгельды сыну, как только тот появился.

— Схожу немного погодя, — проговорил Хошгельды.

Он постоял, подумал, потом взял большие садовые ножницы, спустился с веранды и стал аккуратно подрезать посаженные перед домом розы. Как раз в это время во двор зашла изящно одетая девушка с книгой подмышкой. Это была Нартач.

— Желаю удачи, дядюшка садовод! — приветливо улыбнулась она агроному.

— А я тебе долгой жизни желаю! — ответил он. — Что это за книга у тебя? Может так, для видимости носишь, смотрите, мол, какая я культурная — книги читаю.

— А что же, я, по-твоему, ничего не читаю? — обиделась девушка. — Просто иду из библиотеки и не успела еще книгу домой занести.

— Ну, раз читаешь, значит молодец, — примирительно сказал агроном. — Садись вот сюда, — добавил он и пододвинул девушке маленькую скамеечку.

— Я зашла к тебе, Хошгельды, по просьбе Бахар. У нее сегодня той, и она просила тебя непременно придти.

— Что еще за той? Замуж ее выдают, что ли?

— Нет, просто у нее собирается молодежь по случаю окончания института. Там будет не так уж много народу — Аман с Гозель, Вюши с Таджигюль, Овез с Акчагюль, ну, и еще несколько человек. Они уже там.

— Все мои друзья, значит, будут с женами. А как же я один приду? — улыбнулся Хошгельды.

— А ты со мной придешь! Чем плохо? — в тон ему сказала Нартач.

— Ой нет, избавь, лучше я совсем не пойду, — замахал руками агроном.

— Ты, я вижу, всерьез испугался, — засмеялась девушка. — А может быть, тебе просто не хочется там бывать? — не без лукавства добавила она.

— Нет, кроме шуток, я просто сегодня занят.

— Занят так занят. Уговаривать не стану, этого мне уже не поручали, — подчеркнуто равнодушно промолвила Нартач и поднялась. — Разреши мне сорвать вон тот цветок, — протянула она руку в сторону клумбы, на которой росли красные лилии.

— Я тебе сам с удовольствием сорву.

Хошгельды подошел к клумбе, срезал ножницами два цветка и подал их девушке.

— Ну, а что мне сказать Бахар? — спросила Нартач, собираясь уходить.

— Так и скажи, что я занят сегодня.

— Так и скажу, — кивнула девушка и ушла.

Хотя Бахар и Хошгельды жили на одной улице, виделись они очень редко. Если же иногда и встречались, то не останавливались надолго, как прежде, расспрашивая друг друга о делах, а просто здоровались, не задерживаясь ни на минуту.

Нартач довольно часто наведывалась к Хошгельды, а иногда по вечерам обходила с ним вместе молодые посадки тутовника. В колхозе уже стали поговаривать, что Чары-ага выдает свою дочь за агронома. Нязик-эдже и Орсгельды тоже так думали. Нартач скромно молчала, когда при ней возникали подобные разговоры. Но у. Хошгельды и в мыслях ничего подобного не было, а ко всякого рода сплетням и пересудам он всегда относился безразлично.

Когда ушла Нартач, Нязик-эдже позвала сына обедать. Хошгельды умылся, сел за стол на веранде и только принялся за еду, как во дворе появился Покген.

— Что это значит, Хошгельды? — закричал он еще издали.

Хошгельды поднялся, и пригласил гостя зайти отобедать с ним вместе.

— И я не буду есть, и ты не будешь! Сейчас же идем! — сердился Покген. — Все тебя ждут. Я еще когда за тобой посылал? За это время успел в садах побывать, со сторожами поговорить, вернулся, а тебя все нет.

— Я уже поздравлял Бахар с окончанием… — попытался отказаться агроном.

— Вы только посмотрите на него! — всплеснул руками Покген. — Ведь той мы устроили не только в честь Бахар, но и по случаю новоселья. Словом, нечего пререкаться, пошли!

Чтобы не обидеть его, Хошгельды вынужден был последовать за башлыком. По дороге они говорили о хищении винограда в садах.

— Прямо не знаю, что и делать, — жаловался Покген. — Уж сколько времени сторожа выслеживают вора, а толку нет, Нурберды-ага предполагает, что это либо собаки, либо шакалы. Капканы всюду расставили…

— Я говорил сегодня с ним, — заметил Хошгельды, — и ободранные кусты осмотрел. Ошибается Нурберды-ага, не собаки это и не шакалы, это дело рук человека.

— Да и я то же самое сказал. Не сомневаюсь, что это Аллалы. Но, как говорится, не пойман — не вор, — сокрушался Покген.

— Уверен, Покген-ага, что он будет пойман, — заключил Хошгельды, когда они уже шли по двору председателя.

Жилище Покгена почти не отличалось от дома Хошгельды, только у него было на одну комнату больше. На веранде, освещенной электрическим светом, стоял длинный стол, уставленный яствами. Мошкара и бабочки кружились в своей неустанной пляске вокруг лампочки. Тут же, на веранде, но чуть в сторонке, был разостлан большой ковер. Там уже сидели гости — те, что постарше. Молодежь шумно рассаживалась за столом.

— Вот и Хошгельды! — крикнул Овез. — Проходи туда, там-свободное место, — указал он на пустой стул возле Бахар.

Хошгельды сделал вид, что не слышит Овеза, и устроился в противоположном конце стола рядом с Вюши.

Все вокруг шутили, смеялись, громко переговаривались, только агроном не принимал участия в общем веселье и вел себя так, словно попал в малознакомый дом. Склонившись к Вюши, он тихо заговорил с ним.

— Как ты думаешь, друг, кто ворует виноград? — спросил он.

— Конечно, Аллалы, — уверенно произнес Вюши, — тут двух мнений быть не может.

— Возьмись-ка ты за это дело, — предложил агроном. — Только никому ничего не говори, а то если пойдут толки, что ты за Аллалы охотишься, он про это пронюхает и, конечно, перестанет на какое-то время воровать. Ведь уж было так два года назад. Так что лучше молчком действовать. Словом, как говорят, — не выдавай тайны другу, у него и получше тебя друзья найдутся.

— Ладно. С завтрашнего дня начинаю действовать, — солидно заявил Вюши.

— Почему это Хошгельды никого сегодня не замечает? — спросил Аман.

— Что ты, Аман, разве Хошгельды способен кого-нибудь заметить, когда рядом с ним Вюши, — засмеялся Овез. — У них ведь всегда секреты.

— Да какие там секреты, — откликнулся Хошгельды. — Просто мы заспорили. Вюши утверждает, что мираж, который мы видим в пустыне, — это либо отражение Каспийского моря, либо отражение воды, которая протекает глубоко под землей.

— Такое утверждение на Вюши похоже, — тут же подхватил шутку Овез. — Интересно знать только, где это Вюши вычитал, что подземная вода имеет отражение над землей?

— А мне интересно знать, откуда взялось столько воды в твоем последнем докладе, — отозвался Вюши.

Они, конечно, долго перебрасывались бы шутками, но в это время появились еще гости. Это были музыканты и певцы из колхозного ансамбля песни и пляски. Трое из них пришли с дутарами и один со скрипкой.

Покген обрадовался гостям и стал зазывать их к старикам на ковер, но молодежь тянула музыкантов к себе.

Воспользовавшись суматохой, Бахар незаметно ушла с веранды в комнату. А через несколько секунд одна из ее подруг сунула в руку Хошгельды записочку, что не укрылось, однако, от взгляда Вюши.

— Что это тебе пишут? — поинтересовался он.

— Да так, пустяки.

— Все тайны, все тайны! — пропел Вюши.

— Никаких тайн, просто один товарищ хочет продолжать наш с тобой спор о мираже.

— Ну, раз так, значит, дело серьезное, — понимающе подмигнул Вюши.

Посидев еще некоторое время, Хошгельды тоже вышел.

— Заходи, садись вот сюда, — тихо проговорила Бахар, когда Хошгельды появился в дверях, и зачем-то подвинулась на тахте, хотя там хватило бы места на пятерых.

Но Хошгельды не воспользовался ее предложением и сел на стул, что стоял возле письменного стола. От него не ускользнул грустный вид Бахар, хотя он и старался на нее не смотреть. Он чувствовал, что Бахар чем-то встревожена, но истолковывал это по-своему.

"Наверно, родители не дают ей покоя, требуют, чтобы она вышла за меня замуж, а она любит другого… Но ничего, я тоже не маленький и сумею сохранить достоинство".

— Зачем ты звала меня? — стараясь говорить как можно суше, спросил он.

— Мне нужно с тобой посоветоваться.

— Я тебя слушаю.

— А почему ты так далеко сел?

— Чтобы давать советы, совсем необязательно сидеть рядом. Я тебя и отсюда услышу, — нарочито весело сказал Хошгельды.

Бахар сделала вид, что не замечает его тона, и, немного подумав, заговорила.

— Вот о чем я хочу с тобой посоветоваться, — с грустью в голосе сказала она. — Мне предлагают быть учительницей в нашей десятилетке. Кроме того, я могу работать в районном отделе народного образования, а наши профессора советовали мне остаться в аспирантуре. Я, честно говоря, немного растерялась, все заманчиво… — Девушка умолкла, вопросительно глядят на Хошгельды.

— По-моему, привлекательнее всего аспирантура. А вообще говоря, все интересно. Любая работа хороша, если она по душе. Поэтому надо идти туда, куда больше влечет. Если человек любит свою работу, нет для него лучше собственной профессии. Спроси Дурды-чабана, он совершенно уверен, что нет в мире ничего более нужного и интересного, чем пасти баранов. И знаешь, он, по-своему, прав, только так и можно работать.

Хошгельды замолчал и, казалось, прислушивался к пению, доносившемуся с веранды.

— А почему ты перестал бывать у нас? — неожиданно спросила Бахар.

— Я иногда захожу к Покгену-ага, по делам.

— О чем говорили с тобой мои родители?

— Разве упомнишь все разговоры.

— Они ничего не говорили обо мне?

— Ничего.

— Неужели ты уже не помнишь, это было еще зимой…

— Ах вот ты о чем! — будто с трудом припоминая что-то, протянул Хошгельды. — К чему на новом месте вспоминать старые, давно забытые разговоры. Пойдем лучше послушаем песни.

— А я и не знала, что ты такой большой любитель музыки.

— Во-первых, я действительно люблю музыку, под нее и думается хорошо, и на душе как-то легче становится, а во-вторых, я не вижу необходимости оставаться здесь. Все, что я мог тебе посоветовать, я посоветовал, — с горечью, не ускользнувшей от Бахар, сказал Хошгельды и поднялся.

— Ну, чего ты так спешишь, посиди еще немного, — робко продолжала Бахар, смущенная своей настойчивостью. — Мне кажется, что ты чем-то встревожен, — добавила она.

Хошгельды облокотился на стол и холодно взглянул на девушку.

— Это тебе только кажется. На сей раз тебя обмануло твое зрение. Так бывает. Смотришь иногда вдаль, и чудится тебе, что видишь воду, а на самом деле не вода перед тобой, а мираж.

— Да, и так бывает, — согласилась Бахар. — Но мне всегда хочется верить своим глазам.

— И это не возбраняется, — вставил Хошгельды.

— С тобой трудно сегодня разговаривать.

— Очевидно потому, что я не люблю праздных разговоров.

— Не всякий отвлеченный разговор можно назвать празд-ным. А трудно с тобой говорить потому, что ты стал раздражителен и недоверчив.

— Уж какой есть, — развел руками Хошгельды и направился к двери.

— Подожди, у меня еще к тебе просьба есть, — остановила его девушка.

— Какая? — коротко бросил Хошгельды.

— Мне хочется посмотреть наши посевы, отец говорил, что многое изменилось за этот год.

— Кто же тебе запрещает? — пожал плечами Хошгельды. — Для этого пропуска не требуется.

— Никто не запрещает, но мне хотелось бы вместе с тобой обойти поля, — нерешительно произнесла Бахар, досадуя на свою навязчивость.

— Пойдем, пожалуйста, только при одном условии…

— Какое же ты ставишь условие? — оживилась Бахар.

Глядя ей прямо в глаза, впервые, кажется, за сегодняшний вечер, Хошгельды сказал:

— Условие такое: никаких праздных разговоров, вроде тех, что ты здесь вела. Я не для развлечения обхожу поля и сады, это моя работа, и я не хочу отвлекаться по пустякам.

— Я не вела праздных разговоров, Хошгельды, ты просто не хочешь меня понять… Но я принимаю твое условие, — примирительно сказала Бахар.

Хошгельды хотел было выйти, но на пороге столкнулся с Нартач.

— О чем это вы здесь секретничаете? — защебетала она.

Даже не взглянув на нее, Хошгельды закрыл за собой дверь.

— Какие там секреты! — возразила Бахар. — К тому же Хошгельды так неразговорчив последнее время…

— Да, очень, — подхватила Нартач, — когда я заходила к нему сегодня, мы тоже почти не разговаривали. Он только, срезал мне вот эти два цветка, и я сразу пошла сюда.

— Красивые цветы, — глядя куда-то в пространство, проговорила Бахар. — Пойдем к гостям, — предложила она подруге, и они вместе вышли на веранду.

Здесь было шумно и весело. Провозглашались тосты за Бахар, ее поздравляли с успешным окончанием института. Поздравляли Дурсун-эдже и Покгена-ага с новосельем. Поздравляли Вюши с успехами на его новом поприще. Гости разошлись только поздней ночью.

А на другое утро, когда Хошгельды, стоя у окна, пришивал пуговицу к рубашке, к нему явилась Бахар.

— Чем это ты занимаешься? — улыбнулась девушка.

— Да вот вчера зацепился за гранатовый куст, и две пуговицы сразу отлетели.

— Давай я пришью.

— Нет, спасибо. Бывший солдат и сам отлично с иглой управляется.

— Ну будет тебе церемониться, — просто сказала Бахар и взяла из рук Хошгельды иглу и рубашку.

Пока она пришивала пуговицы, Хошгельды молча рассматривал ее. Простенькое платьице и старые туфли подтверждали намерение Бахар идти в поле. А вчера он думал, что это просто пустые разговоры.

— Значит, пойдем? — спросил Хошгельды, когда Бахар протянула ему рубашку.

— Конечно, пойдем, а зачем же я пришла?

— Тогда тебе следовало бы что-нибудь надеть на голову, а то, знаешь, как солнце печет.

— Ничего мне не сделается. Но если хочешь, я сбегаю за косынкой.

— А ты завтракала?

— Конечно!

— Тогда беги за косынкой, а я тут все приготовлю.

Когда девушка вышла, Хошгельды надел рубашку, перекинул через плечо заранее уложенный вещевой мешок с инструментами и завтраком и отправился навстречу Бахар.

Через минуту они уже шли по широкой улице нового поселка к темневшим вдали садам. Утренний холодок бодрил, солнце едва поднималось. А через час-два оно так запылает, что усомнишься — бывает ли вообще на свете прохлада.

Ровные длинные ряды виноградника упирались в поле, засеянное люцерной. Только что скошенная люцерна распространяла аромат свежего сена.

Шагая по тропинке, Бахар увидела сложенные в кучу прутья. Это оказались ветви тутовника, каждая из них заканчивалась рогаткой из ровно обрезанных, сучков. Листья уже давно были съедены, а ветви, оказывается, тоже еще могли быть использованы. Здесь Хошгельды остановился. Он сбросил вещевой мешок, взял целую охапку прутьев и отнес их поближе к винограднику.

Бахар тоже остановилась и внимательно следила за всем, что делает Хошгельды. Вот он взял одну веточку, острым, заструганным концом воткнул ее в землю, осторожно уложил молодую лозу на рогатку, после чего срезал ножницами ненужные побеги. Так он обрабатывал один куст за другим.

Вскоре и Бахар принесла охапку прутьев и тоже принялась за работу. Она не отвлекала агронома разговорами, стараясь сдержать свое обещание. Пока Хошгельды подравнивал лозы, Бахар быстро и ловко ставила подпорки.

К полудню, когда солнце рассыпало свой самый сильный жар, усталая, раскрасневшаяся девушка, присела на траву и вытерла косынкой лицо.

— Ты устала? — ласково спросил Хошгельды.

— Нет, просто кончились палочки.

— Палочек сколько угодно! — воскликнул Хошгельды и указал рукой в ту сторону, где лежали кучи заготовленных прутьев.

— Тогда мы еще поработаем, только нет ли где-нибудь поблизости арыка.

— Зачем тебе арык? — заботливо спросил Хошгельды. — Если ты разгоряченная полезешь в воду, то наверняка простудишься.

— Да я и не собираюсь купаться, я до смерти пить хочу.

— Так бы и сказала, пойдем вон туда, к моему мешку.

Хошгельды оказался на редкость запасливым человеком. Он извлек из своего мешка и термос с чаем, и банку кислого молока, и банку со сливками, и свежий чурек. За завтраком он спросил Бахар, будет ли она еще работать сегодня.

— Если ты будешь, то и я буду, не хочу отставать от тебя…

— Нет, работать, пожалуй, хватит, пусть и садоводы потрудятся. Важно было им только показать. А вот если хочешь, обойдем другие виноградники.

— Будет так, как захочешь ты, — просто сказала Бахар.

— А я хочу знать твое желание.

— Если бы ты считался с моими желаниями, то все было бы иначе… Но ты делай, как хочешь, я готова идти за тобой.

— Ты жалеешь, что вместе со мной работала сегодня? — недоумевая спросил Хошгельды.

— Я не о работе говорю, — грустно произнесла Бахар.

— Поверь мне, Бахар, что в моей душе никогда не было намерения обидеть тебя.

— Ну, ладно, не будем об этом. Обойдем лучше молодые посадки.

Они обошли новые виноградники и лишь к вечеру вернулись домой. По дороге Хошгельды рассказал Бахар о семейной жизни Вюши. Девушка весело смеялась, когда узнала, что Вюши назвал себя и Таджигюль влюбленными колхозной эпохи.

Когда они расстались, Хошгельды подумал про себя:

"Сегодня Бахар так устала, что завтра она уже не пойдет со мной…".

Но на другое утро Бахар пришла еще раньше.

В Туркменистане картофель сажают два раза в сезон. Первый раз ранней весной, а второй раз летом, в жаркую пору. Сегодня предстояло отобрать лучшие клубни для посадки, причем самые крупные из них разрезать на части, не повредив глазка.

Хошгельды и Бахар вышли из поселка и, обойдя сады, направились к стоявшему в поле, крытому соломой, сараю, в котором хранился картофельный семенной фонд.

Здесь уже собрались колхозники — три женщины и четверо мужчин. Бахар присоединилась к ним. Хошгельды показал, как отбирать и разрезать клубни. Бахар укладывала их в ящики, потом помогала выносить в поле.

На следующий день Хошгельды повел Бахар на хлопковые плантации. Уже не боясь показаться скучным, он рассказал девушке о том, как перестраивают они в колхозе систему поливов и какие прекрасные результаты дали в прошлом году опытные участки, на которых работали бригады Курбанли и Овеза. А теперь, когда по-новому орошаемых участков стало больше, урожай, конечно, значительно увеличится.

Бахар стала ежедневно сопровождать Хошгельды в его обходах. Чтобы не стеснять своего друга и не выглядеть гуляющей по полям бездельницей, она всегда присоединялась к колхозникам, понаблюдав раньше, как они работают. Хошгельды с радостью отмечал, что Бахар не боится никакого труда.

"Человек, выросший в колхозе, должен чувствовать себя хозяином и в поле, и на огороде, и в саду", — думал Хошгельды, и он вскоре убедился, что Бахар именно так и чувствует себя.

Однажды, проходя по садам, они встретили Таджигюль.

— Как дела, Таджигюль? — осведомился Хошгельды.

— Спасибо, все хорошо… Только вот мой Вюши последнее время исчезает куда-то, — смущенно добавила она. — С вечера уходит, говорит, что к тебе, а возвращается на рассвете и заваливается спать.

— Ты не волнуйся, милая, — сказал Хошгельды. — У нас с ним действительно спешное дело, и заниматься им приходится по ночам. Так что Вюши тебя не обманывает.

— Я ему во всем верю, только меня смущала такая таинственность. Поэтому я тебя и спросила.

— Бывают и от жен секреты, — улыбнулся Хошгельды и подумал про себя: "Молодец Вюши, даже жене не проговорился. А если бы рассказал, что подстерегает в виноградниках вора, сразу бы успокоил ее, но нарушил бы обещание".

— Я уверена, что у вас чисто деловые секреты, — сказала Таджигюль и, попрощавшись, ушла.

— Как приятно смотреть на таких людей, как Таджигюль, — вздохнул Хошгельды. — Как она любит Вюши, как она о нем заботится!

— А как же может быть иначе? — удивилась Бахар. — Жена так и должна относиться к мужу:

— Не в том дело, должна или не должна. Она любит его, потому так и относится.

— И не только потому, что она его любит, а потому еще, что и он ее любит, — сказала Бахар, став сразу очень серьезной. — Я уверена, что он никогда не писал ей таких резких писем, как ты мне, — тихо добавила она.

— А ты какие письма писала? — с досадой проговорил Хошгельды.

— Я очень боялась, что тебя связывают намерения моих родителей, и хотела доказать свою независимость, — призналась Бахар.

— Ты не знаешь, как мучила меня своими письмами, — впервые прямо заговорил о своих чувствах Хошгельды. — Но я не хотел, чтобы ты знала об этом, не хотел, чтобы ты жалела меня, и потому изо всех сил старался писать как можно сдержаннее.

— Мне бы не следовало и руки подавать тебе после этих писем, но я ничего не могла с собой поделать. Трудно угомонить сердце. — От этого признания Бахар залилась краской и на глазах у нее выступили слезы.

— Я всегда любил только тебя одну, — горячо говорил Хошгельды, взяв девушку за руку. — Я никого больше не замечал, но мне казалось, что ты меня не любишь…

Они долго стояли обнявшись под яблоневым деревом, забыв о том, что их могут увидеть…

— Хошгельды! — послышался протяжный крик с другой стороны сада.

— Ау! — откликнулся Хошгельды, отступив на шаг от своей возлюбленной.

Вскоре к нему приблизился Вюши и сразу же начал жаловаться на свои неудачи.

— Просто не знаю, что делать, — сетовал он вполголоса. — Неотступно слежу за Аллалы. Он спит всю ночь возле своей кибитки, и не только что не встает, но даже не шелохнется. Может, и правда не он виноград ворует?

— Ты меня, Вюши, огорчаешь своей неуверенностью. Как волки не перестанут нападать на баранов, так и Аллалы не перестанет воровать, — заметил Хошгельды. — Советую тебе пораньше начинать слежку.

— Попробую, — вздохнул Вюши.

В это время к ним подошла Бахар, держа в руках три больших красных яблока. Протягивая одно Вюши, она сказала:

— Это тебе, влюбленный супруг.

Вюши взял яблоко. Глаза его сияли.

Все трое направились в поселок. У дома Покгена они остановились, и Бахар предложила молодым людям зайти.

— Спасибо, мне некогда. Забегу домой, поем и сейчас же лечу по срочному делу, — сказал Вюши и подмигнул другу.

— И я сейчас зайду домой, — начал Хошгельды, — вымоюсь, переоденусь, потом…

— Куда потом? — перебила его Бахар, с тревогой в голосе.

— Потом к тебе приду.

— Ну вот и хорошо, — засмеялась она и вбежала во двор.

Приятели разошлись по домам.

Дурсун-эдже сразу заметила, что дочь пришла сегодня Оживленная и радостная. Только непонятно, куда она так торопится. А Бахар и в самом деле вела себя необычно. Всегда такая спокойная, она то и дело вбегала в свою комнату и сразу появлялась вновь. Она быстро вымылась, переоделась и вопреки обыкновению спросила у матери, что сегодня на обед и когда он будет готов.

— Что случилось, куда ты спешишь? — спросила Дурсун-эдже.

— Я никуда не спешу, я просто хотела тебе помочь, чтобы побыстрее все приготовить.

— Да все готово, отец придет и можно садиться.

— А я к обеду гостя жду, — сказала Бахар.

— Какие еще гости, девушки, что ли, придут?

— Нет, не девушки, — лукаво улыбнулась Бахар. — Один знатный молодой человек обещал нас посетить, — делая серьезное лицо, заявила она.

— Что-то с тобой сегодня случилось, — сказала мать, — ну-ка, говори, кого ты сегодня видела.

— Я Таджигюль сегодня видела, Вюши видела, Ходцгельды видела… — смеясь, перечисляла Бахар.

— А где Хошгельды?

— Он пошел домой.

— А кто же придет?

— Ну, а кто может придти ко мне, как ты думаешь? — задорно вскинув голову, спросила Бахар и обняла недоуменно глядевшую на нее мать. — Ты не бойся, мама, к нам не придет гость издалека, проехав на коне длинный путь. Наш гость живет рядом с нами, в нескольких шагах отсюда.

Дурсун-эдже ничего больше не сказала. В ее старческих глазах блеснули слезы…

Так пусть они встречают своего гостя, а мы последуем за Вюши.

Наскоро закусив, Вюши повесил ружье на плечо и, сказав жене, что вернется не скоро, отправился в сторону старого поселка. Напротив ветхой кибитки Аллалы, у дувала, огораживающего жилище старика, возвышалось тутовое дерево. За ним-то и укрылся Вюши.

Перед заходом солнца Аллалы вернулся откуда-то, гоня перед собой навьюченного осла. Сняв с животного поклажу, он внес ее в жилище и дал ослу травы. После этого Аллалы поджег, как обычно, кизяк и пристроил на огне свой закопченный, помятый чайник.

Черные клубы дыма взвились к небу. Старик то и дело оглядывался, словно чувствовал, что за ним следят. Когда солнце уже стало приближаться к горизонту, Аллалы вдруг направился в сторону Вюши, с необыкновенной для него ловкостью подпрыгнул и уселся на дувале. Бедный Вюши боялся шелохнуться — Аллалы находился совсем рядом. А старик наблюдал, что делается вокруг.

Колхозники уже возвращались с работы и группами шли к себе в новый поселок. В наступающих сумерках звуки приобрели большую отчетливость. Где-то зазвенела песня. Слышно было, как переговариваются сторожа, охраняющие сады. Они только что собрались на крыше сторожки и громко болтали о том, о сем. Считалось, что вор может появиться лишь после полуночи. Такая, мол, уж у воров привычка. Даже собаки и шакалы, и те поздно появляются, а человек-то и подавно.

До наступления темноты просидел Аллалы на дувале. И только когда он спрыгнул на землю и пошел к своей лачуге, Вюши облегченно вздохнул. А старик вошел в кибитку, вынес оттуда какое-то тряпье и потом долго возился возле топчана, на котором он обычно спал. Когда же старик отошел, наконец, от своей постели, Вюши даже рот разинул от удивления. Если бы он своими глазами не видел сейчас хлопочущую фигуру Аллалы, то ни на секунду бы не усомнился, что тот спит. Как всегда, на топчане под грязным халатом лежало что-то похожее на человека. В том месте, где полагалось быть голове спящего, была ловко пристроена папаха. Впервые увидел Вюши старика без шапки.

А старик тем временем опять зашел в кибитку и вышел оттуда с ящиками в руках. Он приладил эти ящики веревками за спиной и, осторожно ступая, направился к дувалу.

Все это разглядел Вюши, несмотря на сгустившиеся сумерки. Не увидел он только, как Аллалы, прежде чем выйти со двора, сунул за пазуху два больших камня.

Бесшумно раздвигая ветви, Аллалы пробирался вдоль арыка к виноградникам. Вдруг на другой стороне арыка, тоже поросшего тутовником, послышался шорох. Аллалы остановился. Прислушался. С крыши сторожки по-прежнему доносились голоса.

Значит, это кошка пробежала где-нибудь поблизости. Кошки еще не прижились в новом поселке и часто бродят здесь по ночам, в поисках старого жилища. Ну, что ж, их-то бояться нечего…

И Аллалы продолжал свой путь.

Вскоре он добрался до виноградника. В этом саду были огромные, в два метра высотой кусты, перегруженные тяжелыми черными гроздьями. Опустив ящики на землю, Аллалы вытащил из-за пазухи камни, положил их возле ящиков и приступил к делу. Маленьким острым ножиком он срезал гроздья и, переходя от куста к кусту, укладывал их в ящики. Обильный урожай облегчал его задачу, и он быстро наполнил свою тару.

Аллалы снова осмотрелся и, не обнаружив ничего подозрительного, разложил веревки, подсунул их под ящики, поставленные один на другой, и обмотал их несколько раз. Потом сел на землю, прислонился к грузу, спиной и ловко приладил его веревками за плечами.

"Теперь даже если придется бежать, — подумал Аллалы, — то коша моя все равно не упадет, да и руки будут свободны…"

Аллалы встал, но не успел сделать и шага, как перед ним возник Вюши.

— Ни с места! — закричал он прямо в лицо старику.

Аллалы хотел было бежать, но Вюши схватил его за шиворот. Завязалась борьба. Аллалы вырвался. Он хотел ударить своего противника ножом в бок, но, к счастью, угодил в приклад ружья и выронил нож. Вюши орудовал прикладом, но вор вертелся на месте, подставляя под удар ящики.

Наконец Аллалы каким-то образом изловчился, поднял с земли приготовленный камень и запустил им в голову Вюши. Тот успел пригнуться, и камень, просвистев у него над ухом, тяжело упал на землю, где-то в кустах. Теперь Вюши рассвирепел не на шутку и, подскочив к старику, так дернул его за бороду, что тот даже взвизгнул. Не отпуская бороды, Вюши говорил:

— Я думал, гад, что ты не посмеешь сопротивляться, тихо хотел тебя взять… не поднимая шума… Держи вора!.. — крикнул он, что есть мочи, и, на мгновение выпустив старика, выстрелил в воздух. Вот этот-то выстрел, если помнит читатель, и услышали сторожа, сидя у себя на крыше.

Вместе со сторожами бежал к месту происшествия и Нурберды-ага.

— Вора поймал, — внезапно раздался возле него хриплый голос Вюши.

— Где этот негодяй?! — едва переводя дыхание и вглядываясь во тьму, спросил старый садовод.

— Вот он, — указал Вюши на Аллалы, который сидел теперь на земле, все еще со своей ношей за спиной, прикрыв руками лицо.

— Попался, наконец, негодяй, — проговорил Нурберды-ага, схватив вора за плечо.

— Не приставайте ко мне! — завизжал вдруг старик. — Это меня шайтан попутал! Я даже не помню, как это случилось. Что-то ударило в голову, и я сразу очутился здесь…

— Никто тебя не ударял, — прервал старика Вюши, — разве что я, да и то сам ты виноват — ножом вздумал… Можешь попусту слов не тратить. Вставай! — приказал он.

Аллалы поднялся, и Вюши, в, сопровождении одного из сторожей, повел его в поселок.

— Возьмите виноград и отпустите меня! — взмолился Аллалы.

— Иш чего захотел, гадина ты этакая, — возмутился сторож.

— Шагай быстрее и помалкивай, все равно твоя песенка спета, — сказал Вюши.

— Ладно, — Вюши, тебе мои дружки припомнят это, — начал угрожать Аллалы.

— Можешь за меня не беспокоиться, — засмеялся Вюши. — Нет у тебя в нашем колхозе дружков. Был. один, да сплыл. С Елли потруднее было справиться, и то сумели.

Когда они подошли к правлению, там еще горел свет. В кабинете председателя, по обыкновению, собрались после работы бригадиры, звеньевые, и члены правления. Они уже обсудили все, что произошло за день, получили задание на завтра и теперь мирно беседовали.

Оставив Аллалы в коридоре под наблюдением сторожа, Вюши направился в кабинет председателя. Когда он вошел и по-военному приставил ружье к ноге, все повернулись к нему. Посмотрев на сияющее лицо друга, Хошгельды, который тоже был здесь, сразу понял, что тот с честью выполнил поручение.

— Покген-ага, я привел вора! — громко доложил Вюши.

— Где же он? — вскричал председатель и поднялся.

— В коридоре.

— Веди его сюда!

Ни на кого не глядя, стоял Аллалы среди обступивших его колхозников. Пот градом катился с его лица. Шуточное ли дело — с тремя ящиками винограда на спине пройти такое расстояние! Но Вюши не позволил ему снять ношу. Пусть в таком виде и предстанет перед народом!

Покген подошел к Аллалы вплотную.

— Смотрите, люди добрые, на него! — проговорил он и, повернувшись к Вюши, добавил. — Наш колхоз избавился от последнего вора. Спасибо тебе, Вюши…

— Покген, разреши мне выдернуть бороду этому гаду за украденный в моей бригаде виноград, — потрясая кулаками, поднялся Кюле.

— Боюсь, Кюле, что если так рассуждать, придется делить старика на части, — пошутил Курбанли. — Нет, кажется, ни одной бригады, которую бы он не обидел. А ведь каждому свою долю захочется получить.

— Не приставайте ко мне, — прошептал Аллалы. — Это меня шайтан попутал. Он ударил меня по голове, и я потерял рассудок.

— Ладно, Аллалы, — сказал Покген, поднимая телефонную трубку, — раз тебя шайтан по голове ударил, придется доктора вызывать.

И председатель попросил соединить его с начальником участковой милиции.