У подножия Копетдага

ВОПРОС О ДОВЕРИИ

На другое утро Хошгельды отправился в правление колхоза. В первой комнате за столом сидел, углубившись в бумаги, высокий чернобородый человек, — секретарь правления Акмамед Дурдыев.

— Салям-алейким! — приветствовал его Хошгельды, входя в помещение.

— Алейким!.. — не отрываясь от дела, машинально отозвался тот. — Заходи… — И, только потом, подняв голову, заметил, что перед ним не обычный посетитель, а кто-то посторонний. Акмамед-ага посмотрел на вошедшего поверх очков и воскликнул:

— А, Хошгельды! Да это ты оказывается! — Он протянул ему обе руки и, указывая на стул, добавил: — Смотри, какой молодец, да ты совсем взрослым стал. Ну, садись!

Хошгельды сел.

— Давненько мы тебя не видели!.. Когда прибыл?

— Вчера только, Акмамед-ага…

— Хорошо, что приехал! Пора, давно пора! Работы у нас по горло, люди нужны, — от всего сердца радовался Акмамед, снова оглядывая Хошгельды. — А уж как мы тут во время войны работали! — принялся он вспоминать со всей непосредственностью простого хорошего человека. — Я вот несколько лет бригадиром был, да Покген все мне покоя не давал — переходи да переходи в правление. Я ему говорю, что не справлюсь со всей этой писаниной, — указал Акмамед-ага на лежащие перед ним бумаги, — а он говорит, наоборот, отлично справишься, ты ведь когда-то секретарем поселкового совета был. И, знаешь, Хошгельды, — ничего, получается! Люди-то ведь не стоят на месте, правда? Но если честно говорить, таким, как я, пора уже уступить этот стул другому. Теперь, Хошгельды, и без меня много грамотных, смотри, какая молодежь у нас — любой эту премудрость одолеет, — и он принялся листать бумаги, на минутку замолчав, чтобы передохнуть, а затем снова продолжай свой рассказ.

Но Хошгельды воспользовался моментом и успел вставить:

— А что, председателя нет?

— Нет, Покген-ага заходил, да сразу уехал на плантации. А он тебе нужен?

— Да, хочу его повидать.

— Он тут недалеко должен быть, где-нибудь на поливе, во второй бригаде наверно.

— Я, пожалуй, пойду поищу его и поля заодно посмотрю.

— Пойди, пойди, — с сожалением отпуская собеседника, согласился Акмамед-ага. — А не встретишь — заходи после обеда. Он тогда обязательно будет.

Хошгельды распрощался и вышел из правления. Ему не терпелось посмотреть посевы, и он направился мимо бахчевых в сторону хлопковых плантаций, которые появились в колхозе только после войны.

Он проходил все утро, отмечая перемены, происшедшие тут за время своего отсутствия, и глазом специалиста оценивая постановку дела в артели. На каждом шагу его приветливо встречали старые знакомые, поздравляли с возвращением, осведомлялись об его успехах.

Но вопреки радости встречи с земляками лицо Хошгельды понемногу мрачнело. Нельзя сказать, чтобы посевы были в плохом состоянии или люди плохо работали. Нет, Хошгельды отметил про себя и увеличение посевной площади и тщательность обработки полей, о какой здесь прежде и не думали. Но многое еще делалось по старинке, «дедовским способом», как говорили профессора в институте, с непроизводительной затратой труда, без учета современных достижений агротехники.

Время от времени Хошгельды останавливался или присаживался под тутовым деревом и делал пометки в своей записной книжке. Главное заключалось в том, что в колхозе работали, не помышляя о механизации наиболее трудоемких процессов. Это Хошгельды стало ясно уже очень скоро. Кетмень все еще соперничал с трактором, человеческие руки подменяли машину даже там, где в этом, казалось бы, не было прямой необходимости.

«В чем же дело? — думал Хошгельды. — Почему так получается? Подобным образом можно было работать во время войны, когда тракторы требовались фронту, когда приходилось экономить горючее. Но теперь!..»

Советская страна оснастила свое сельское хозяйство самой передовой техникой. Ему вспомнились сложные и хитроумные агрегаты, идущие за трактором на полях Центральной России, в степях Украины… Да, но там они работали на посевах зерновых! Ну и что же! А разве не создали советские инженеры такие же умные машины для специальных культур, для хлопчатника, наконец даже для возделывания садов? Ведь они уже есть, ведь он видел, ведь он их трогал руками. И это были не экспериментальные образцы, а серийная продукция различных заводов, уже освоивших производство таких механизмов в широких масштабах.

Ему вспомнился мощный машинный парк соседней МТС, мимо которой он проезжал по пути домой. Какие замечательные машины он видел там!

«Кстати, а почему во дворе этой МТС стоит такое количество „универсалов“ и культиваторов, когда им сейчас самое время быть на полях! Не может быть, чтобы все они ремонтировались?» Он заметил там и садово-виноградные машины, и плантажные плуги, и навесные удобрители, но следов их работы еще не обнаружил нигде. Почему междурядная обработка во всех бригадах ведется вручную?

Трактор, трактор! Подумать только, что пятнадцать лет назад дайханин мог о нем только мечтать. А теперь трактор настолько прочно вошел в жизнь туркменского колхоза, что им умеют управлять даже девушки. Так неужели же мы не научимся использовать его не только на пахоте, но и в сцепе с другими машинами? Почему они, эти машины, стоят в бездействии, почему на плантациях, на бахчах и виноградниках не слышно шума мотора?

Вот над чем ломал себе голову в тот день Хошгельды, возвращаясь в поселок и направляясь к правлению.

В дверях конторы он столкнулся с Вюши. Лицо юноши сияло, весь он излучал радость и гордость.

— Вышло, Хошгельды! — воскликнул Вюши вместо приветствия.

— Ты о чем?

— Покген-ага распорядился выдать мне ружье для охраны виноградника. Теперь я того шакала, что обирает лозы, обязательно сцапаю.

И он, не дожидаясь ответа, помчался сломя голову на склад.

В помещении правления по-прежнему сидел за столом Акмамед-ага. Склонившись над своими бумагами, он старательно водил пером.

— Можно к председателю? — осведомился у него Хошгельды.

Акмамед-ага, шепча что-то свое, невидящим взглядом посмотрел на него поверх очков. Видно, не сразу поняв, о чем его спрашивают, он немного помолчал и лишь потом ответил:

— Проходи, проходи, Хошгельды. Он у себя. Проходи, дорогой. Там, кроме Елли, никого нет.

— Салям-алейким! — громко произнес Хошгельды, отворив дверь в кабинет председателя.

— Смотри, да это, оказывается, Хошгельды! — воскликнул Покген. — Иди-ка сюда, иди и рассказывай…

Елли, встретившись глазами с вошедшим, смутился. Теперь ему стало ясно, каким образом Бахар могла выяснить, что до нее не доходят письма, что их кто-то перехватывает.

— Тебя и узнать нельзя, — продолжал Покген, оглядывая молодого человека. — Бравый джигит стал, ордена, медали!.. Ну как, благополучно вернулся?.

— Спасибо, Покген-ага, благополучно.

Настроение у Елли мгновенно испортилось, но он старался не показать виду и, гордо вскинув голову, в свою очередь тоже задал полагающиеся в таких случаях вопросы, выказав себя человеком благонамеренным и доброжелательным.

— Это очень хорошо, что ты вернулся, — искренне радовался Покген. — Поживешь в родном колхозе, поможешь нам в наших трудах. Отлично!

Хошгельды вынул из кармана направление на работу и положил его на стол.

— Покген-ага, я просил, чтобы меня направили сюда, именно в наш колхоз, где мне все знакомо, все по душе. Я ведь институт окончил. Ну вот меня и послали.

— Мы-то, признаться, все считали, что ты по военной линии пойдешь, а ты, оказывается, специалистом стал… — сказал Покген, протянув руку к бумаге.

— Я и учился, и в армии служил. Со второго курса пошел добровольцем на фронт и три года провоевал. А после ранения меня демобилизовали, и я вернулся в институт.

— Прекрасно! — произнес Покген с таким видом, будто уже успел прочесть направление. Он еще раз бросил взгляд на бумагу и опросил: — А ты по какой специальности окончил институт?

— Я агроном.

Когда-то давно у Покгена произошло крупное столкновение с участковым агрономом из-за определения срока сева. В дело вмешался райком партии, и Покгену было поставлено на вид. С тех пор много утекло воды в окрестных арыках, но к агрономам, особенно молодым, Покген и теперь относился с некоторым опасением. Похоже на то, что он считал, будто эти люди обязательно будут с ним спорить. Уж не из их ли числа и Хошгельды? Однако, подумав немного и снова покосившись на бумажку, Покген сказал:

— Так и говори, что агроном. Очень хорошо, прекрасно! — и, взглянув на Елли, добавил. — Видал? Из нашего колхоза уже агрономы пошли. Отлично! Теперь не придется спорить со всякими другими, посторонними. Свой есть!

Елли, важно сидевший рядом, не произнес ни звука, только кивнул головой.

Хошгельды почему-то сразу почувствовал, что изменить сложившийся в колхозе порядок будет не так-то легко. А изменить надо, он в этом сегодня твердо убедился.

— Не обязательно спорить, — добродушно сказал он. — Но я побывал на полях и кое о чем действительно хотел поговорить с вами, Покген-ага.

— Ты не спеши, — тоном опытного человека остановил его председатель и отложил бумажку. — Погоди, осмотрись немного. У нас, Хошгельды, работы в колхозе по горло. Понял? Не так все просто, как тебе кажется с первого взгляда. Вот, возьми нас, мы можно сказать, ночами не спим, круглые сутки трудимся и то не везде поспеваем. Так что тебе, Хошгельды, прежде чем браться за дело, следует потуже подпоясаться…

И Покген, все больше, и больше воодушевляясь, стал рассказывать о многообразном хозяйстве артели, которую он возглавлял уже не первый год, о недавно заведенных плантациях хлопчатника, о виноградниках, о богарных посевах пшеницы, о выкормке шелковичных червей, о бахчевых, о пасущихся в пустыне стадах, о ковровой мастерской, славящейся далеко за пределами района.

— Вон сколько дел у нас, — говорил он, гордо приосанившись, — да ничего, справляемся. Во время войны было куда труднее, одни женщины оставались, и то вытянули. А теперь и подавно справимся. План каждый год перевыполняем. Не было года, чтобы меньше ста процентов давали. Вот какие у нас дела, дорогой Хошгельды. Ну, нам, руководству, приходится иной раз и поспорить и поругаться. Вот с Елли Замановым — членом правления, или допустим, с Чары Байрамовым — секретарем партийной организации… Кстати, ты, Хошгельды, коммунист или все еще комсомолец?

— Да, я член партии. Я в партию вступил еще на фронте.

— Вот и хорошо. Отлично!.. Да, так вот, я по твоему лицу вижу, что ты сразу готов в бой ринуться. Походил, посмотрел — здесь не так, там не так, — все не. по тебе.

— Не все, Покген-ага, — улыбнулся Хошгельды. — Но многое. И потом, я же приехал работать.

— Будешь работать. На днях соберется правление, примем тебя в члены колхоза. Ведь у нас в колхозе каждое серьезное дело решает правление. Мы тебя известим. А пока два-три дня отдохни, осмотрись еще как следует и не одни недочеты отмечай, но и предложения обдумай, как эти недочеты устранить. Подготовься крепко, а потом уж приходи спорить и ругаться. Только, как говорят у нас в народе, — дерись и ругайся, а место для мира оставляй!.. Не забудешь, что я тебе сказал? — засмеялся Покген.

— Нет, Покген-ага, не забуду, — с признательностью произнес Хошгельды и, собираясь уходить, поднялся. — А подпоясался я крепко, об этом не беспокойтесь, — добавил он прощаясь.

Когда Хошгельды вышел, Покген сказал:

— Видал? Совсем ведь недавно пионером был, с красным галстуком ходил, в отряде на праздниках громко стихи читал. А теперь какой молодец! И уже агроном!

Елли вовсе не склонен был в такой мере восторгаться появлением в колхозе молодого агронома. Задавшись целью жениться на Бахар, он давно обратил внимание на ее переписку с Хошгельды и, не будем скрывать, приложил все усилия к тому, чтобы эта переписка прекратилась.

Что касается его отношения к Хошгельды, то к ревности тут примешивалась еще и зависть, ставшая с годами вообще наиболее ярко выраженной чертой его характера. Елли способен был потерять душевный покой из-за малейшего успеха, достигнутого другим человеком.

Как-то у одного из его родственников коза окотилась двойней. Елли весь день сгорал от зависти.

— У меня коза почему-то не приносит двойню. А у них, — пожалуйста! Что, моя коза хуже, что ли? По какому праву у них такое преимущество? Выходит, у них теперь вместо одной козы будет целых три!

Вот и сейчас Елли не только ощутил острую зависть к Хошгельды, но почувствовал, как в его душе вспыхнул огонек самой настоящей враждебности к молодому Пальванову.

«Что же это получается, — размышлял он. — Какой-то сосунок стал агрономом, а я так и останусь ничем! Как же это так. — значит, вчерашние пионеры опережают меня, человека бывалого, с большим опытом?»

Он пододвинул к себе лежавшее на столе направление и прежде всего в глаза ему бросилось: «…окончивший институт и имеющий стаж работы на опытной станции Хошгельды Пальванов…»

А Покген, как назло, повторил:

— Да, молодчина, агрономом стал…

Елли бросил бумажку на стол.

— Ой, не знаю… — неопределенно произнес он. — Да и вообще, что-то…

Он запнулся, будто не решаясь высказать свою мысль, и взглянул на Покгена, который, видимо, от души радовался приезду Хошгельды.

— А чего тут не знать? — удивился Покген. Он сам взял в руки бумагу и только теперь, не торопясь, прочел ее от начала до конца. — Тут все ясно, не в чем сомневаться. Хошгельды, агроном, по собственной просьбе направляется к нам. Об этом и написано.

— На бумаге можно что угодно написать, Покген-ага. Для того она и существует. Но я даже не об этом. Вспомни, как придирались к нам агрономы весной: «Это не так, то не так. Здесь не выполнил, там нарушил». А потом жалуются на тебя в район. Это же самые скандальные люди. Мне-то, как ты сам понимаешь, все равно, я с зоотехниками и ветеринарами умею ладить. А у тебя хлопот прибавится немало.

— По-твоему, он такой?

— Уверен!

Не может того быть. Он же здесь родился и вырос. Нет, Хошгельды будет жить с нами в мире и согласии, — возразил Покген.

— Ты, Покген-ага, слов нет, — человек с понятием. Но и тебе иной раз приходится ошибаться. Знаешь, говорят, куры всюду кудахчут одинаково. Вот так же и агрономы — все на один манер действуют. А кроме того, неужели ты не видишь, что Хошгельды на твое место метит, сам хочет стать башлыком…

— Из чего же это видно? — прервал его Покген.

— Стал бы он иначе в наш колхоз проситься! Чем ему на опытной станции плохо было? Я человека сразу вижу.

— Ну, это уж тебя шайтан с толку сбивает, — засмеялся Покген.

— Значит, ты его хочешь принять на работу?

— А как же? Раз район прислал, почему же не принять?

— Нет Покген-ага, так сразу, не проверив, нельзя брать на работу.

— Да что тут проверять? Он же из нашего колхоза. Мы его пионером помним, комсомольцем помним…

— Все это так, а только есть у меня сомнение — стоящий ли он агроном? Может, его просто прогнали с опытной станции за плохую работу и неуживчивый нрав? Такое дело надо еще крепко проверить. Я бы мог это сделать через моих друзей в городе.

— Проверяй, если ты уж так хочешь. Только не тяни — дня через три-четыре правление созовем. Вообще-то, проверка никогда не мешает.

На этом разговор закончился, и они разошлись по своим делам.

После этого разговора прошло несколько дней. Елли за это время дважды побывал в городе.

— Ну как, проверил? — спросил, наконец, его Покген.

— Никак не могу одного застать, — ответил Елли. — Придется еще немного подождать.

Но Покгена такой ответ не удовлетворил.

— Я вижу, твоей проверке конца не будет, а я должен дать Хошгельды ответ. Сегодня же на правлении поставим этот вопрос.

— Дело твое, — многозначительно заметил Елли. — Но если бы ты еще немного подождал, мы бы все узнали. Как я понимаю, у Хошгельды в Ашхабаде есть и друзья, и противники. Он за это время, оказывается, уже побывал там и советовался с разными учеными людьми относительно всяких 84 нововведений. Некоторые с ним согласились, но, наверно, это потому, что Хошгельды поддерживает какой-то влиятельный человек. Я только не сумел выяснить, кто именно за него, а кто против.

— А зачем нам тайком выяснять? Хошгельды сам нам расскажет. Он мне и без того сообщил, что ездил в Ашхабад и советовался там с разными людьми.

Если говорить правду, то Елли тоже узнал о пребывании Хошгельды в Ашхабаде от него самого, но он хотел, с одной стороны, показать, насколько авторитетные у него знакомства, а с другой — заронить в голову Покгена недоверие к молодому агроному.

В тот же день вечером Покген прямо заявил на заседании правления:

— К нам прислали на работу агронома Хошгельды Пальванова. Пусть каждый выскажет свое мнение по этому поводу.

Первым взял слово секретарь партийной организации Чары Байрамов, который уже несколько раз беседовал с Хошгельды и был посвящен в его планы. Байрамов внес предложение немедленно принять Хошгельды Пальванова в члены артели «Новая жизнь».

— Мы можем только поздравить себя, — говорил секретарь партийной организации, — с тем, что юноша из нашего селения стал агрономом и приехал к нам, чтобы применить свои знания на полях родного колхоза. Наука, которую он изучил, поможет нам еще выше поднять урожайность и увеличить наши доходы.

Остальные члены правления присоединились к его мнению. Только Елли выступил с возражением.

— Товарищи! — важно начал он. — Я должен высказаться против принятия Хошгельды Пальванова в члены нашей артели. Поймите, что если бы он был настоящим знающим агрономом, то уж, конечно, не просился бы сюда, а получил бы назначение на какое-нибудь высокое место. Он ведь еще желторотый птенец. Разве мы можем доверить такому наши посевы?

Самый старший из членов правления, степенный Непес-ага, погладил бороду, и сказал:

— Сын мой, Елли! Твое мнение противоречит здравому смыслу. Кому же еще доверить посевы, как не Хошгельды, окончившему высшее учебное заведение. Возьми вот всех здесь сидящих, ведь ни у кого из нас нет такого образования.

Это выступление задело самолюбие Елли настолько, что он покраснел и, не сдержавшись, крикнул:

— Да ты, старина, и сам, оказывается, не очень-то здраво мыслишь. Как говорится: состарился верблюд — за верблюжонком тащится.

Непес-ага, сохраняя спокойствие, ответил:

— Я" может быть, недостаточно здраво мыслю, но у тебя-то мысли, как у старорежимного бая.

— Ты, старина, за эти слова ответишь. Придется тебе обнажить голову перед судом!

— Ну, вот нашли время препираться! — повысил голос Покген, останавливая ссору.

Он поставил вопрос на голосование. За принятие Хошгельды подняли, руки все члены правления, кроме одного Елли.

Вскоре заседание закончилось, и люди разошлись. Вслед за всеми направился к дверям и председатель. Сидевший в одиночестве Елли тоже поднялся и присоединился к нему.

— Я тебя провожу немного, Покген-ага.

— Пойдем, пойдем. Ты что-нибудь сказать хочешь?

— Зря мы, Покген-ага, не пригласили на заседание самого Хошгельды. Тогда тебе многое стало бы ясно. Он ведь задумал все здесь переделать по-своему. Слишком много, говорит, руками работаете, с МТС мало спрашиваете, плохо свою землю используете. Я слышал, как он с Чары-ага говорил. Нельзя, мол, участки вкруговую запахивать, нельзя во время поливов делянки затапливать, нельзя по огурцам позднюю капусту сажать. Я, говорит, пущу трактор и в виноградники, и на бахчевые, я, говорит, люцерну сеять буду, я, говорит, весной пахать не позволю…

— Постой, постой! Это как же трактор на виноградники? Он ведь там все передавит.

— Вот и я то же самое считаю. Нет, Покген-ага, тебе от него немало горя будет, а колхозу и подавно. У вас, говорит, арыков слишком много. Пореже надо. Понимаешь, что придумал!..

Наступали сумерки. Кое-где в домах уже зажгли свет. У каждых дверей в очаге сверкал огонь, бросая багровые отсветы на стены и дувалы. Отовсюду доносились приятные запахи жареного мяса и пекущихся в тамдырах чуреков. В воздухе было безветрено, и дым от очагов лениво стлался длинными полосами, образуя над садом легкое белое облачко. Вдалеке, у какого-то дома, раздавались звуки дутара, кто-то там негромко напевал. Видно, вернувшийся с работы колхозник, сидя за зеленым чаем, стремился выразить в песне очарование летнего вечера, передать свою радость.

— Все, говорит, овощи переведу на бороздковый полив, — продолжал нашептывать Покгену Елли, идя между разбросанных в беспорядке домов. — Не буду ждать милостей от природы, сам возьму от нее то, что нам нужно. Вот он какие речи ведет… Хвастунишка…

— А что, ты говоришь, он про арыки сказал? — обеспокоенно спросил Покген.

— Много очень оросителей на полях, по его мнению. Засыпать их, что ли, хочет.

— И трактор на виноградник собирается пустить? И арыки засыпать! Что же получится?

— Вот именно! Я ведь про то и говорю.

— Ладно, — остановился Покген. — На той неделе Чары-ага открытое партийное собрание созывает. Там все и обсудим. А я с Хошгельды сам еще побеседую.