У птенцов подрастают крылья

ДИЧЬ КОРОЛЕВСКАЯ И ДИЧЬ ПРОСТО

На охоту всегда хорошо пойти, но в этот день было особенно хорошо! Только подумать, сколько радостей: и Сережа приехал, и главное — ненужно уезжать из милой Черни, будем учиться здесь всю зиму.

Когда мы с Сережей и Джеком отошли уже с версту и поднялись в гору, я остановился и оглянулся назад: вот она, моя Чернь, вся как на ладони! Какая же она уютная, красивая, сплошные сады! Их зелень уже тронута легкой позолотой осени. Ну и пусть: мне вовсе не грустно, что лето прошло. Ведь и осень, и зиму, и весну я проведу здесь, дома. Здесь же встречу на будущий год новое лето, такое же солнечное, такое же хорошее!

— Ну что ж, дружище, — прервал мои мысли Сережа, — уж раз остановились, давай закурим.

— Давай, — небрежно ответил я, поглаживая Джека.

Мы закурили. Глядя на Сережу, я тоже затянулся покрепче. Затянулся… Ой, что это?! Дыхание перехватило. Вместо свежего воздуха в легкие хлынула какая-то едкая, вонючая горечь. Я закашлялся, больше, больше… «Ну, сейчас вырвет, — пронеслось в голове. — Какой позор!»

Я стоял, растопырив руки, опустив голову, слезы текли из глаз. Вид был далеко не геройский. Джек с явным беспокойством, даже с участием смотрел на меня. Сережа не выдержал и расхохотался.

— Что, брат, хватил горячего до слез?

Я ничего не в состоянии был ответить.

— А ты так сразу сильно не тяни, — поучал меня Сережа, — понемногу сперва. С меня пример не бери, у меня глотка теперь луженая, — не без гордости добавил он. — Я и махру пробовал — ничего, проходит честь по чести. Ну, попробуй затянись немножко.

Я с ужасом подумал, что опять задохнусь от этой гадости.

— Лучше в следующий раз, на привале, сейчас неохота, — робко ответил я.

— Ну, как хочешь.

И мы двинулись дальше.

Пришли на болото. Наконец-то и я почувствовал себя героем. С подружейной собакой, самостоятельно Сережа еще никогда не охотился. Да и Джек явно признавал хозяином только меня. На меня только и глядел и беспрекословно выполнял каждое мое приказание. Сережа попробовал было послать его куда-то в камыши, Джек даже ухом не повел.

— А ну-ка, Джекуля, проверь, нет ли тут дичинки? — И я небрежным жестом послал Джека именно в те же камыши.

Пес сразу отправился туда, проверил и ничего не нашел.

— Зря ты этим местом интересуешься, — снисходительно сказал я. — Тут никогда ничего путного не бывает.

Сережа с уважением взглянул на меня. А я подумал: «Пусть себе курит свои вонючие папиросы, зато охотник-то настоящий я, а не он».

Мы пошли по вязкому болоту, поросшему мелкой осокой. Между кустиками осоки поблескивали лужицы воды, покрытые рыжеватой пленкой, будто налетом ржавчины.

— Ржавое болотце, типичные бекасиные места, — поучительно, совсем как Михалыч, произнес я. — Ну, Джекуля, ищи, ищи, найди-ка нам долгоносика.

И, как бы повинуясь моему желанию, Джек заволновался, заискал и замер на стойке.

— Бекас!.. — с невольным волнением прошептал я. — Идем. Только не забегай вперед собаки.

Сережа кивнул. Мы стали быстро и осторожно подходить.

«Боже мой, хоть бы мне застрелить! — мелькнула тревожная мысль. — Сергею нос утереть». Я взял на изготовку ружье.

— Вперед!

Джек сделал нерешительный шаг, и в тот же миг в двух шагах от него сорвался бекас.

С обычным криком: «Шчик, шчик, шчик!» — он метнулся над осокой, сверкнув белым подкрыльем.

Я вскинул к плечу ружье, выстрелил.

Бекас кувыркнулся в воздухе и пестрым комочком упал в осоку.

«Ура, готов! — пронеслось в голове. — Какое счастье!» Но эти мысли не отразились на моем лице. Наоборот, я даже слегка нахмурился и ледяным голосом произнес:

— А ну давай его сюда.

Джек принес дичь. Сережа подбежал, хотел взять ее, не тут-то было: Джек заворчал и, обежав кругом, подал бекаса мне в руки.

— Он другому не отдаст! — небрежно сказал я, кладя дичь в сумку. — Ну, пошли, пошли, время терять нечего.

Мы двинулись дальше. Сережа с видимым волнением закурил.

— Фу, как воняет! — отмахнулся я от дыма папиросы.

Сережа тут же перешел на другую сторону, под ветер, чтобы дым не шел на меня.

— А здорово ты его! Как ножом срезал, — не скрывая своего восторга, сказал он. — Я и прицелиться даже не успел.

— Бекаса навскидку бить нужно, — наставительно сказал я. — Это тебе не утка какая-нибудь. Недаром же он — королевская дичь.

— Королевская, — с уважением повторил Сережа.

В конце болота Джек снова заволновался и потянул к камышам.

— Наверное, курочка, — сказал я, — приготовься.

Но в этот миг в камышах раздалось громкое хлопанье крыльев, и оттуда свечкой взлетела большущая кряковая утка.

Я вскинул ружье, прицелился, нажал на спуск. Тяну, тяну — почему же нет выстрела?!

Он прогремел рядом над ухом. Утка тяжело шлепнулась в воду.

Да у меня же курки не взведены! Я чуть не заплакал от досады. Какая мне радость, что Джек, вытащив утку из воды, подал ее не Сереже, а мне; теперь это было похоже просто на издевательство. Я передал дичь по назначению.

Сережа был в восторге от своей удачи.

— Ну и здорова! Вот это дичина! — радовался он.

— Дичина-то здоровая, но не королевская, — усмехнулся я.

— Что там королевская! Теперь короли не в моде! — весело ответил Сережа. — У твоей королевской один нос торчит, а самой птицы и не видать. А эта — во, гляди! — И он тряхнул своей большущей уткой.

Признаться, я охотно променял бы десять бекасов на одну такую красавицу. Но я, конечно, и виду не подал.

Сережа на радостях закурил, и дым снова пахнул мне прямо в лицо.

— Ну, опять… — недовольно отмахнулся я.

— Что — опять? — небрежно переспросил Сережа, пряча утку в охотничью сумку. — Ах, дымком на него пахнуло, вот неженка-то! — И он продолжал, покуривая, укладывать свою дичь.

Я сразу почувствовал: хоть я и убил королевскую дичь — бекаса — и собака меня считает за главного охотника, а все-таки пальма первенства теперь у Сережи. О злодейка судьба! Зачем она не дала мне взвести курки. Конечно, не Сергей, а я бы убил эту матерую крякушу. Вот тогда бы… Боже мой, какое превосходство было бы на моей стороне! И все это рухнуло, рухнуло из-за какого-то злосчастного курка! Правильно поется: «Судьба играет человеком, она изменчива всегда, то вознесет его высоко, то в бездну сбросит без следа».

Вот теперь я сижу в бездне. А Сергей обкуривает меня своим противным табачищем, и я молчу. И он знает, что я побежден.

Но побежден ли? Я вспомнил давнюю историю в саду за городом, когда я под конец охоты застрелил вальдшнепа. «Посмотрим, кто кого проучит!» — подбодрил я себя, и мы двинулись дальше.

К сожалению, никакой дичи на болоте больше не оказалось. Чувство зависти у меня немного прошло. Сережа вел себя очень скромно, не фасонил передо мной своей уткой. Наоборот, надел сумку с дичью так, что она была у него на другом боку и с моей стороны не видна.

Сережа шел рядом со мной, внимательно прислушиваясь к команде, которую я изредка подавал собаке, и даже несколько раз переспросил, почему я послал Джека именно в тот, а не в другой участок болота. Понемногу я успокоился и опять развеселился.

— Хорошо, что у тебя курки были не взведены, — улыбаясь, сказал Сережа.

— Что ж тут хорошего? — сразу ощетинился я.

— Конечно, хорошо, — ответил он. — Ты бы и выстрелить мне не дал, сразу бы ее срезал. — Он хлопнул рукой по сумке с битой уткой. — Убил бы, и все. Подумаешь, какая радость! Ты вон бекасов без промаха бьешь. А я ведь первый раз по-настоящему за дичью охочусь.

Такое признание моего охотничьего старшинства и превосходства сразу как рукой сняло всякую зависть. Я потрепал по плечу Сережу, хитро подмигнул ему:

— Нечего скромничать! Стреляешь ты дай бог каждому.

И мы, обменявшись дружескими комплиментами, в чудесном настроении прошли до конца болота, вошли в лесок Кулигу и уселись отдохнуть у родничка.

— Хорошо, что ты приехал, — сказал я, — вместе охотиться будем, заживем на славу.

— Хорошо, — подтвердил Сережа. И, развалившись на траве, лукаво улыбаясь, спросил: — Ну, а как делишки насчет амура?

«Откуда он узнал?» — удивился я и, не желая болтать о чужих делах, неохотно ответил:

— Ничего дела. Осень придет, там посмотрим.

— Почему же осенью, а не теперь? — недоверчиво спросил Сережа.

— Потому что теперь еще не разрешается.

— То есть как? Ты что ж, и на это у мамаши разрешение спрашиваешь?

— При чем тут мама? — в свою очередь, удивился я. — Правила для всех одни. Вот с первого сентября и попробуем Амура вместе с Найдой.

Сережа подскочил и сел.

— Стой! Про что ты говоришь?

— Да про гончих, про Мишиных гончих.

Сережа так и прыснул от смеха. Он упал на траву и, хохоча, только повторял:

— Ой умру, ой умру!

Я немного обиделся:

— Что ж тут смешного?

— Да я тебя не про собак, а про сердечные дела спрашиваю. Есть у тебя сердечные дела? Амур, амур, понимаешь? Я ему про любовь, а он, а он… — И Сережа снова расхохотался. — Эх, ты! — сквозь смех проговорил Сережа. — Как был Пупочка-мумочка, так и остался.

Я собрался обидеться, но тут же передумал. Лучше свести все на шутку.

— Вот так амур, настоящий каламбур! — сострил я.

— А это ловко сказано! — похвалил Сережа. — «Амур — каламбур» — нужно запомнить, в разговоре с девчатами может здорово пригодиться.

Так своей случайной остротой я как будто сразу отделался от противного детского прозвища Пупочка-мумочка.

Сережа начал рассказывать мне, что этим летом, когда он со своей мамой жил на даче, он влюбился в одну гимназистку.

— Прехорошенькая, — мечтательно говорил Сережа. — Я так в нее влюбился, что и про рыбалку забыл. Как вечер, мы с ней в городском саду встретимся и куда-нибудь гулять идем, в лес или на речку. Она там на цветочки разные глядит, а я на нее. Один раз загляделся да как бултыхнусь прямо в канаву, а там грязь, вода. Весь, как шут, вымазался. Она хохочет: «Ну и хорош! Что ж, вы не видите, куда ступаете?» — «Не вижу», — говорю. «Куда ж вы глядели?» — «Куда? На вас!» Она как покраснеет и цветком в меня бросила: «У, противный». А я ее чмок прямо в губы. «Вот вам за «противного» в наказание».

— И не рассердилась? — с волнением спросил я.

— Ничуть! Только рассмеялась. Потом мы с ней каждый день встречались. И на «ты» перешли. Первое время как-то чудно было друг другу «ты» говорить.

Как же ты теперь от нее уехал? — спросил я. — Ведь она, наверное, тебя очень любит, тоскует без тебя?

— Нет, не тоскует, — перебил Сережа. — Поссорились.

— Как — поссорились?

— Да так, очень просто, — раздраженно ответил Сережа. — Там… с одним офицером познакомилась… Только-только училище кончил. А все-таки что ни говори — погоны, шинель, шпоры! — Сережа сердито замолчал, потом прибавил: — Хотел было его на дуэль вызвать, да раздумал.

— И хорошо, что раздумал, — одобрил я. — Во-первых, дуэли теперь уже не в моде, а во-вторых, он бы тебя сразу застрелил из пистолета или шпагой заколол. Ведь он все-таки военный.

— Ну это еще бабушка надвое — кто кого, — тряхнул головой Сережа. — Я им другую месть придумал, пострашнее дуэли.

— Какую месть? — невольно содрогнувшись, спросил я. — Неужели ты их… — Я ткнул пальцем себя в грудь.

— Ну вот еще, стану я с ними мараться!

Я вздохнул с облегчением, а Сережа продолжал:

— Подговорил я ребят. Выследили мы, на какой лавочке они каждый вечер амурничают. Взяли мы столярного клея и погуще лавку вымазали. А сами в кустах засели — караулим. До темноты сидели, потом, слышим, шаги. Вот они когда, голубки, явились. Уселись, о том о сем беседуют, а мы притаились, ждем, чтобы покрепче прилипли. Вдруг слышим — она как вскрикнет: «Ой, что это? Лавочка-то окрашена!» И он тоже: «Ой, ой!» Да никак не встанут. Клей-то Сенька варил, мой дружок, он уж спец по этой части, в столярной мастерской работает. На совесть сварил. Прилипли оба, как мухи к листу. Тут мы и запели на разные голоса:

Еле вырвались голубки — и бежать без оглядки. Потом уж она мне письмо прислала. Пишет: «Такой коварной мести я от вас никак не ждала».

— А ты что ей ответил?

— А я ответил, что хотел помочь скрепить их сердца, — с каким-то горьким злорадством рассмеялся Сережа. И вдруг совсем уже другим, грустным тоном добавил: — А потом я уехал, к вам уехал и порвал все навек. Хочешь, ее карточку покажу? — неожиданно спросил он.

— Конечно, хочу. Она у тебя с собой?

— Она всегда со мной, — ответил Сережа, доставая из кармана вложенную в картонную обложку маленькую карточку, и передал мне: — Вот, гляди!

Я раскрыл обложку. На меня глянула курносенькая девочка лет шестнадцати в гимназической форме, с толстой косой, перекинутой через плечо.

— Ничего, хорошенькая… — одобрил я.

— Не хорошенькая, а чудесная! — перебил меня Сережа. — Такой второй не было и нет в целом свете.

— А зачем ты ее к скамейке приклеивал? — удивился я.

— Зачем? С горя, с отчаяния. Отомстить хотел! Э, да что там говорить! — И Сережа безнадежно махнул рукой.

Я понимал его страдания, но не знал, чем утешить.

— Ну ничего! — неожиданно повеселев, воскликнул Сережа. — Пойдем-ка, друг, еще уток поищем.

— Идем, — одобрил я.

Джек тоже радостно вскочил, готовый снова носиться по болоту — искать дичь. И мы все трое бодро пустились в обратный путь.