У птенцов подрастают крылья

СЕРДЦЕ НЕ КАМЕНЬ

После этого вечера, который остался в моей памяти на всю жизнь, я, кажется, стал наконец понимать, что можно и нужно быть честным, нужно работать, быть полезным другим людям и для этого вовсе не надо верить в какого-то выдуманного бога. Наоборот, эта вера только путает. В этом я наконец разобрался. А вот насчет своего места в жизни вопрос по-прежнему остался нерешенным или, вернее, решенным в том смысле, что мне нужно пожертвовать еще четыре года, кончить техническое училище, стать инженером, иметь верный заработок, а потом уже начать искать свое призвание, свое истинное место в жизни.

Все это было гадко, быть может, даже неверно, но так советовала мама, а я лично трусил перед жизнью, никогда не сталкивался раньше с ней, был настоящим «маменькиным сынком» и вот теперь должен был за свою беспомощность расплачиваться четырьмя годами ненавистной мне учебы.

Так обстояло дело, и с ним я уже смирился. С утра до ночи занимался, готовясь к предстоящим конкурсным экзаменам, не заметил даже, как и зима прошла.

Наступила весна, все зазеленело, в садах запели птицы.

Ох, до чего же неохота решать задачи по алгебре и геометрии, когда и окно так приветливо, так ласково светит весеннее солнце!

Помню, однажды, совсем одурев от занятий, я вышел в столовую. Михалыч сидел у открытого окна и пил чай.

— Кто эта девушка, Юра, посмотри? — неожиданно сказал он.

Я подбежал к окну.

На противоположной стороне улицы возле зеленого палисадника стояли и разговаривали две подруги. Одну из девушек я хорошо знал: она училась в нашей школе, только на группу моложе меня. Другая мне была незнакома, очевидно приезжая. Про нее-то и спросил Михалыч.

Действительно, ее наружность сразу бросалась в глаза. Девушка была удивительно красивая. Худенькая, стройная, черноволосая и очень смуглая.

— Не знаю, никогда не видал, — ответил я.

— А на кого похожа, угадай? — опять спросил Михалыч. — Ну, вспомни иллюстрации в наших книгах.

Я пожал плечами.

— Не представляю.

— Достань из шкафа «Войну и мир», посмотри.

— На Наташу! — воскликнул я, удивившись, как я раньше не догадался.

Действительно, именно такой была нарисована Наташа Ростова в иллюстрированном издании «Война и мир».

— Потому-то я и заинтересовался, кто такая, — пояснил Михалыч. — Поглядел в окно, смотрю, живая Наташа стоит, прямо будто со страниц «Войны и мира» сошла.

Я продолжал глядеть в окно на незнакомую девушку.

Поговорив еще немного, подруги простились и разошлись в разные стороны, а я опять пошел к себе в комнату решать задачи.

Но странное дело: как только наступил вечер, мне почему-то вдруг захотелось пойти прогуляться в городской сад. Давно-давно я там не был. Пойду пройдусь, может, кого из ребят встречу.

Я сказал маме, что хочу пойти погулять часок-другой.

— И прекрасно сделаешь, — одобрила мама. — Нельзя же с утра до ночи за книгами сидеть.

…В городском саду было очень хорошо, совсем по-весеннему. На старых березах уже распускались молодые клейкие листья. Ветви деревьев казались мохнатыми и, когда набегал ветерок, слегка шумели первым зеленым шумом.

В вершинах изредка переговаривались сидящие в гнездах грачи. Майские жуки деловито гудели, кружились возле ветвей. В воздухе остро и свеже пахло горечью едва распустившихся листьев.

От всего этого на меня вдруг пахнуло настоящей ранней весной. А я-то, дурак, сидя за своими книгами, едва ее совсем не прозевал.

Я прошелся по влажным дорожкам сада, терявшимся в весенних сумерках. На лавочках тут и там сидели парочки, слышался тихий, сдержанный говорок, похожий на гудение майских жуков.

По главной аллее прогуливалось довольно мною народа. Я еще издали услышал громкий голос Толи Латина. Там, судя по голосам, были и другие ребята, мои школьные товарищи. Но я к ним не подошел и даже постарался отойти подальше, чтобы они меня не заметили. Каких же ребят мне хотелось увидеть? А может быть, просто захотелось побродить одному в этих прозрачных весенних сумерках, пахнущих горечью первой березовой листвы?

На одной из боковых дорожек я столкнулся со знакомой девушкой — Ниной Петровой, которую еще днем видел из окна в компании «Наташи Ростовой».

Вот от нее я уже не старался скрыться, наоборот, дружески поздоровался и заговорил о школе. Мы прошлись по дорожке и сели на свободную лавочку.

— Что это ты вдруг в сад заглянуть надумал? — спросила меня Нина.

— Да так, устал заниматься, вот и вышел на часок проветриться. А ты разве не готовишься? Впрочем, у тебя еще целый год впереди, счастливая!

— Да какое тут счастье? — удивилась Нина; — Я, наоборот, тебе завидую, осенью уже в Москве в институте учиться будешь, уже студент, а мы еще будем в школе. Чему же тут завидовать?

— Из Черни уезжать не хочется, — признался я.

— Вот чудак-то! В Москву на зиму не хочется?! Я бы, кажется, с закрытыми глазами убежала!

Мы сидели и болтали о разных пустяках. Наверное, прошло около часу. Что ж, не пора ли идти домой, садиться за книги? Нет, посижу еще с полчасика.

Какая-то женская фигура показалась в конце дорожки, приблизилась к нам. У меня невольно сжалось сердце. Так и есть: к нам подошла та самая незнакомая девушка. Увидя, что Нина не одна, она приостановилась в нерешительности.

— Машенька, иди к нам! — окликнула ее Нина. — Познакомься, это Юра, мой школьный, товарищ.

— А я Маша, Нинина подруга, — улыбнулась девушка и, поздоровавшись, села на кончик лавочки рядом с Ниной.

— Вы тоже в нашей школе учитесь? — спросил я.

— Мы с мамой совсем недавно в Чернь приехали. Я только вот поступила, из Ефремова перевелась.

— Ну, понравилась вам Чернь, хуже или лучше Ефремова?

— Лучше, гораздо лучше, — с живостью ответила Маша. — Здесь чудесно, совсем как в деревне, — по улицам гуси, поросята ходят…

— Вот уж что похвалила… — рассмеялась Нина.

— А что, разве это плохо? — перебила Маша. — По-моему, очень хорошо. Мне нравится! — решительно закончила она и неожиданно обратилась ко мне: — А вам?

— Мне тоже нравится, даже очень нравится, — поспешил согласиться я.

— Ну, Юра у нас известный поклонник всякой живности, — вставила Нина. — Дай ему волю, он бы в городе не только гусей и поросят, а и зайцев, лисиц и медведей бы развел.

— Ой как хорошо! — воскликнула, обрадовавшись, Маша. — Давайте правда разведем?

— Я бы и вправду не прочь, только вряд ли они захотят тут жить, рядом с такими вот, как Нина.

— Да, я уж предпочитаю с людьми, а не со зверятами жить, — подтвердила Нина.

— А я бы с удовольствием с разной лесной тварью пожила, — призналась Маша.

Я слушал эти слова. В них не чувствовалось никакого кокетства, а, наоборот, что-то удивительно простое, откровенное, даже, пожалуй, детское.

Мне сразу все в Маше очень понравилось, а главное, показалось таким привлекательным, чем-то даже родным.

— Пойдемте к речке пройдемся, — предложила Маша, — там сейчас лягушки, наверное, поют, здорово, по-весеннему. Хорошо, что настала весна! Я больше всего, даже больше, чем лето, весну люблю: все расцветает, все оживает. И на душе так хорошо, так хорошо! А вы какое время года больше всего любите? — опять обратилась она ко мне.

Я хотел было ответить, что тоже весну, но Нина опередила меня:

— Осень. Он больше всего осень любит, мелкий дождик, и сырость, и туман…

— Почему? — удивилась Маша.

— Потому что ему тогда лучше всего за зайцами охотиться.

— А вы охотник? — с живостью спросила Маша. И, не дожидаясь моего ответа, заговорила сама: — Как это, наверное, интересно, как мне хотелось бы тоже на охоте побывать! Возьмите меня как-нибудь, пожалуйста, я вам не помешаю.

— Увы, это уже невозможно, — с грустью ответил я.

— Почему невозможно?

— Потому что я скоро уеду в Москву, в институт готовиться. Я в этом году уже кончил школу.

— Как жаа-алко! — протянула с явным огорчением Маша, но тут же повеселела. — Не беда, вы ведь на зимние каникулы приедете, тогда и поохотимся.

— Ну, это другое дело, — повеселел и я.

Мы все трое пошли к речке. Действительно, лягушки так пели в речной заводи, как я, пожалуй, еще ни разу не слышал. А может, мне показалось: ведь все было удивительно хорошо в этот теплый майский вечер.

Домой я вернулся часов в десять вечера.

— Ну вот и освежился, — одобрительно сказала мама, встречая меня. — Иди в столовую, я ужин тебе оставила. Мы с Михалычем уже поужинали.

— А, это Юра вернулся! — услышал я веселый Михалычин голос из кабинета. — Ну иди, иди сюда!

Я вошел. Михалыч сидел за столом и перелистывал книгу — стихи Алексея Толстого.

продекламировал он. Потом поднял глаза от книги и лукаво, как-то многозначительно спросил:

— Ну-с, и как же наши дела?

— Какие дела? — переспросил я.

Вместо ответа Михалыч перевернул несколько страниц и опять продекламировал, уже из баллады «Алеша Попович»:

Неплохо, братец мой, написано, правда ведь?

— Хорошие стихи, — охотно согласился я.

— И очень даже, — опять с каким-то особым смыслом сказал Михалыч. — И очень даже, — еще раз повторил он.

Ах Михалыч, Михалыч! Он видел человеческое сердце насквозь. Недаром же он был доктор.

— Да, братец мой, — протянул Михалыч, закрывая книгу, — сердце — это не камень. Ну, спокойной ночи, приятных сновидений. Особенно приятных!

— Спокойной ночи! — с радостью ответил я.