У птенцов подрастают крылья

НОВЫЙ ПРИЯТЕЛЬ

Первые дни пролетели так, что я их и не заметил, Я обегал весь городок, побывал и в соседнем лесу, и на речке. Мама не без тревоги следила за тем, что я с утра до ночи где-то пропадаю, следила, вздыхала, но помалкивала: уговор есть уговор.

А я наслаждался полной свободой.

И вот, бродя как-то раз по берегу реки, я вдруг увидел весьма странную фигуру. У самой воды лежал на животе какой-то паренек. Он был до пояса голый. Руки он засунул в воду под берег, что-то там усиленно шарил. Я подошел поближе.

В это время паренек вытащил руку из воды, держа в ней большого черного рака.

— Ну-ка положь в ведерко, попросил он меня, а то подыматься неохота. Не боишься?

— Ни капельки, — не без гордости ответил я, выполняя такое легкое поручение.

В ведерке, которое стояло неподалеку на берегу, уже копошилось десятка два раков.

— Я их тоже ловлю, только не так, а на удочку. — И я охотно рассказал о том, как мы с Михалычем удим раков.

— Это долгая песня, — ответил паренек, выкидывая на берег одного рака за другим.

Я только успевал их подбирать и относить в ведерко.

— Ну вот и хватит, — весело сказал удачливый ловец, быстро встал на ноги и оделся в синюю, совсем выгоревшую рубашку.

— Мне с ними канителиться некогда, а то и на рыбалку опоздаешь.

— При чем же тут раки? — не понял я.

— Как — при чем? Рак — это первая наживка что на окуня, что на голавля.

— А мы с Михалычем на червяка ловим.

— Червяк для мелочи годится. Что покрупней, на него редко идет. Вот рак — дело совсем другое, лучшей наживки и не найдешь.

— А вы когда на рыбалку собираетесь? — поинтересовался я.

— На рыбалку-то? Опосля обеда. Подзаправлюсь, амуницию соберу — и айда.

— С ночевкой пойдете?

— Как же иначе? Вечернюю отсижу, потом утреннюю. На рассвете самый клев.

— А вы меня не возьмете с собой? — замирая от страха и надежды, спросил я.

— Почему ж не взять? Приходи ужотко ко мне, и пойдем.

— У меня и удочки, и все есть. Червяков я сейчас нарою…

— Не хлопочи. Черви у меня уже нарыты, раков тоже хватит. Только удочки захватывай, да одёжу на ночь, да закусить возьми с собой. На рыбалке ой как охота, самый аппетит!..

Домой возвращались мы вместе, уже как давнишние приятели. Я узнал, что моего нового знакомого зовут Миша, а фамилия его Ходак, что живет он от нас рукой подать. Его отца я даже немножко знал. Он был сапожником, только очень плохонький: ставил на сапоги заплаты да набойки. Миша, оказывается, тоже был сапожником, помогал отцу.

— Папанька все ругается, — посмеиваясь, рассказывал он, — бранит меня, что я лодырь — то на рыбалке, то на охоте. А я ему в ответ: «Ты что все ругаешься? Нужно же человеку от жизни удовольствие иметь. Вино я не пью, табак не курю, а вот уж охота да рыбалка — в этом вся моя душа. Отыми у меня — и жить незачем». А папанька все свое дудит: лучше вино пей, табак кури — это сапожнику по чину положено. Пей, кури, а баловством не займайся. — Миша в знак протеста даже рукой махнул. — Да что с ним говорить! Ему известно: вино да табак — самое милое дело, а мамаше — то же. Как заработают, так сейчас же бутылку на стол — пошло веселье.

Он примолк, потом как-то невесело продолжал:

— Я пробовал и вино, и табак. Старался приучить себя, разве я не старался? Да вот, поди ж ты, не привыкаешь, нутро не примает. Как покурю ай выпью, так с души и воротит.

— Зачем же к этому привыкать? — изумился я. — Мне и мама, и Михалыч говорят: вино, табак — от них одни вред. Михалыч сколько раз хотел курить бросить, только не может, привык очень.

— Ваше другое дело, — пояснил мне Миша, — у вас профессии благородная. А нам без этого никак не возможно. Придет заказчик, угощает. Не выпьешь с ним, не покуришь — обида, вроде как не уважил его. Другой раз к соседу с заказом пойдет. Нам без курева, без вина никак не годится.

Я слушал эти странные речи, не зная, что на них отвечать, и очень обрадовался, когда Миша заговорил опять о рыбалке.

Мы распростились с ним возле их домика, крохотного, кособокого, готового вот-вот совсем завалиться.

Я поглядел на домик и подумал: наверное, и он вместе с хозяевами малость подвыпил.

Не без робости рассказал я маме о своем новом приятеле и о том, что сговорился с ним идти сегодня на рыбалку с ночевкой.

— Сын Ходака?! — ужаснулась мама. — Да ты большей пьянчужки-то не нашел?

Это заявление я уже предвидел и с гордостью рассказал, что Миша не пьет и не курит и даже очень горюет об этом, только никак не может себя приучить.

Мама слушала, недоверчиво покачивая головой, потом вздохнула с облегчением и сказала:

— Наверное, папаша с мамашей и его долю выпили.

За обедом я рассказал Михалычу, что иду с Мишей Ходаком на рыбалку с ночевкой.

Стыдно признаться: я очень опасался, что и Михалыч решит отправиться вместе с нами. Я любил путешествовать с Михалычем и в лес, и на речку. Однако сегодня мне хотелось пойти вдвоем с приятелем, без всякого семейного присмотра.

Но Михалыч и не думал примкнуть к нашей компании, и дружба с Мишей Ходаком его ничуть не удивила.

— Ну что ж, пойди, пойди, — лукаво подмигивая, сказал он. — Посмотрим, каких акул вы нам принесете.

Прямо после обеда мама начала собирать меня на рыбалку. Я смотрел на эти сборы сперва с унынием, потом с изумлением, наконец, с ужасом. Мне показалось, что мама решила дать мне в дорогу всю провизию, всю одежду, просто весь дом.

— Мама, ведь мы только на одну ночь идем. Смотри, какая погода! Жара на дворе, — пробовал протестовать я. — Зачем же и ватная куртка, и непромокай, и трое теплых носков?..

— А если дождь пойдет, если ноги промочишь? — возражала мама.

Наконец сборы были закончены, и я, нагруженный огромной корзиной с провизией и целым ворохом теплой одежды, задыхаясь от жары и заранее краснея от стыда перед Мишей, потащился к моему новому приятелю.

Миша сидел на завалинке. Увидя меня, он весело рассмеялся:

— Верблюд, ну самый верблюд! Это все мамаша на тебя нагрузила?

От стыда я ничего не мог ответить, только кивнул.

Миша дружески хлопнул меня по плечу:

— Не горюй, это мы все исправим. Неси домой, разгружайся.

Я вошел в дом всего лишь из одной крохотной комнатки.

Несмотря на солнечный день, в ней было темно, сыро и отвратительно пахло залежавшейся прелой кожей.

У единственного окошечка сидел на табуретке отец Миши, старый Ходак, и яростно колотил молотком, забивая гвозди в подошву сапога. Вокруг него, будто на свалке, валялась целая груда драных башмаков и сапог.

Все это я рассмотрел не сразу, так как сам Ходак и то, что его окружало, было окутано, как сизой тучей, густым махорочным дымом. На наш приход он не обратил никакого внимания, продолжая свою работу.

— Вали на стол! — скомандовал Миша.

Я покорно положил туда и еду, и одежду.

— Ну, а теперь разберемся. — И Миша быстро перебрал все мое одеяние.

— Никуда не годится, — авторитетно заявил он. — Эту муру мы дома оставим. Я дам тебе папанькину свитку. И нести легко, и ночью укрыться можно, если под утро захолодает. Так, а теперь провиант проверим. Куда ж хлеба-то столько! А сахару, пожалуй, целый фунт, и масло, и колбаса, и котлеты еще! Э, брат, да ты, видать, на неделю собрался.

— Разве я виноват, — оправдывался я, — это все мама, я ж говорил ей…

— Не беда, не беда, — ободрял Миша, — сейчас, что надо, соберем.

В это время в комнату вошла очень толстая пожилая женщина.

— Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! — густым басом заговорила она.

— Это мама моя, Матрена Ивановна. А это Юрка, докторов сынок, — познакомил нас Миша.

— Ну, здравствуй, здравствуй, орел, — приветствовала меня Мишина мама. — С твоим папашей знакомство давно имею, — ласково продолжала она. — От поясницы меня лечил. Вот только не вылечил, ну да не его в том вина, на все воля божья. А человек он хороший, обходительный человек.

Матрена Ивановна подошла к столу и увидела разложенные на нем припасы. От изумления она даже руками всплеснула.

— Что ж это такое, почитай, целый магазин приехал!

Миша объяснил, в чем дело. Он отобрал немного еды, сунул ее в свой заплечный мешок.

— А остальное куда девать? Может, назад к тебе отнесем?

— Ни за что, — испугался я, — мама рассердится, совсем не пустит.

— Да что толковать об этом, — вмешалась Матрена Ивановна, — не возьмете — нам с отцом останется. Отец, отец, — громогласно позвала она, — да будет тебе стучать-то! Подь сюда, глянь-ка, какую закуску нам господь послал. Беги скорей за вином!

От этих слов старый Ходак сразу оживился. Он отшвырнул в сторону сапог и, вытирая руки о грязный фартук, тоже подошел к столу.

^{— Ба-а-а! А у нас гости. Вот не ждала-то! — густым басом заговорила Матрена Ивановна.}

— Наше вам, — поздоровался он со мной, протягивая руку. — Тимофей Иванович Ходаков, а по прозвищу — Тимошка Ходак, — отрекомендовался он.

— А это докторов сынок, — представила меня Матрена Ивановна.

— Оченно приятно, — ответил Тимофей Иванович, с улыбкой глядя не на меня, а на стол. — Вот это специя! — радостно заявил он. — Под этакое угощение ставь на стол попа с попадьей, меньше никак нельзя.

— Какого попа? — спросил я потихоньку у Миши.

— Это папанька бутылку водки попом зовет, — пояснил Миша. — Две бутылки — поп с попадьей.

— Беги, беги, отец, — охотно согласилась Матрена Ивановна, — раз уж такой случай вышел, зря прохлаждаться нечего. А ты, соколик, компанию нам составишь? — спросила она меня.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Понимаете, я не пью, то есть водки не пью, а сладкое иногда, когда гости бывают…

— А рыбу ловишь? — с усмешкой спросила Матрена Ивановна.

— Ловлю, очень люблю ловить.

— Такой же непутевый, как наш Мишка, — махнула она рукой. — Вот и дружки будете. — Она с укоризной посмотрела на нас. — На что бы лучше в приятной компании посидеть с винцом да с закусочкой. А они на речку, к пиявкам, к лягушкам в гости. — Матрена Ивановна неодобрительно покачала головой, оторвала кусок старой газеты, насыпала туда махорки и задымила толстенной цигаркой. — Одно слово — непутевые, — решительно закончила она.

— Ладно, мать, всякому свое, — примирительно отозвался Миша. — Пойдем, Юрка, на волю. Такой дымище распустила, ажно дух захватывает.

Я был очень рад выбраться на свежий воздух.

— Постой, брат, да на тебе, никак, сапоги? — остановил меня в дверях Миша. — Куда ж ты в них летом потащишься, скидывай скорей.

— Пускай тяжелые, я босиком не могу, — запротестовал я.

— Зачем же босиком, а это на что? — И Миша кивнул в сторону груды сапожного хлама. — Моментом выберем, какие по ноге.

— Но ведь это чужие, в починку даны!

— Ну и что ж, что в починку, за один раз не порвешь. А порвешь — все одно латать. Заплатой меньше ай больше — толк один.

И вот я мигом преобразился: на ногах вместо тяжелых сапог какие-то невесомые опорки; за плечами вместо курток, плащей драная, но очень легкая свитка; в руках удочки, и больше ничего. Какое счастье!

Мы с Мишей тронулись в путь. Я опасался только одного: как бы не встретить кого-нибудь из маминых знакомых. Но все обошлось благополучно. Мы выбрались из города и бодро зашагали по умятой тропинке через поля, перелески, верст за восемь от города, в село Бредихино, к месту нашей рыбалки.