У птенцов подрастают крылья

ОПЯТЬ «ПУПОЧКА-МУМОЧКА»

И дальше пошло все то же. Опять мы встречались как добрые друзья. Я даже не видел разницы в моих отношениях с Соней и Тоней.

У Сережи, по его словам, дело обстояло куда лучше. Они с Тоней, когда мы разделялись на парочки, при всяком удобном случае целовались и постоянно обсуждали, как будут вместе жить, когда поженятся.

Я терялся в догадках, как переехать с твердо установившихся между мной и Соней товарищеских отношений на что-то другое, как у Сережи с Тоней. Каждый день дома придумывал, как я об этом заговорю. Но наступал вечер, мы встречались, Соня начинала смеяться, что-нибудь рассказывать, и все мои планы разлетались в пух и прах. Да и можно ли теперь о чем-то заговаривать? Станет ли Соня слушать? Она уж, кажется, привыкла смотреть на меня как на своего товарища. Наверное, все уже упущено, все пропало!

А тут, как на грех, и погода испортилась: то холод, то дождь. Вот и встречаться, по существу, уже негде.

Но ужаснее всего то, что мне начало казаться, будто Соне стали немного надоедать наши прогулки.

Как-то раза два она и совсем не пришла. Тоня сказала, что у Сони какие-то неотложные дела.

Нет, дела тут ни при чем. Я это хорошо чувствовал; чувствовал, но исправить, увы, не умел.

И вот все разрешилось так неожиданно и так просто. Как-то вечером Соня опять не пришла. Тоня опять сказала про неотложные дела. Я уныло побрел один домой. Сережа остался с Тоней. Ну и дома сидеть мне было тяжко. Пойду-ка к Коле Кускову — потолкуем насчет охоты. Я оделся и пошел.

Вечер был уже по-осеннему темный и холодный.

Впотьмах я чуть не налетел на какую-то парочку.

Они не обратили на меня внимания. Зато я обратил и остановился, как пригвожденный к месту. Я узнал Соню. Но с кем же она?

Стараясь не быть замеченным, я пошел за ними. На углу, под единственным на всю улицу фонарем, где мы всегда прощались, они тоже остановились.

Так вот кто мой счастливый соперник — Игорь Злотов! Он учился в нашей школе на класс старше меня.

Это был красивый, ловкий парень, один из лучших наших физкультурников. Он и танцевал очень здорово. А я ведь совсем не умел танцевать.

С замирающим сердцем смотрел я из-за своей засады на беседующих. Они, очевидно, прощались.

И вдруг у меня даже потемнело в глазах — Игорь быстро обнял Соню и поцеловал.

— С ума сошел, под фонарем прямо! — послышался ее веселый голос и смех. — С ума сошел, еще увидят!

— Кто там увидит?.. — беззаботно ответил Игорь.

«Я вижу!» — хотелось крикнуть мне, но я, конечно, не крикнул. Я стоял, прислонившись к забору. Соня и Игорь давно уже разошлись и скрылись в темноте. А я все стоял, стоял и думал: «Как же теперь буду жить один, без нее?»

На другой день в городской сад я не пошел, а написал Соне письмо и просил Сережу его передать. Если Сони не будет, то хотя бы Тоне.

В письме, увы, с явным запозданием я изъяснялся в моей любви, которую носил все время в груди и не решался ей высказать. Я молил ее не покидать меня и клялся в верности до гроба. Я писал, что, если она уйдет, жизнь потеряет для меня всякую ценность, всякий смысл, и тогда… Тут я поставил многоточие. Пусть сама догадается. Письмо я положил в конверт и как следует заклеил, так как не очень был уверен в Сережиной скромности. Да, впрочем, он, наверное, о многом уже знал, наверное, ему рассказала Тоня.

Но она-то, она хороша?! «У Сони неотложные дела, она не может прийти»!.. Так вот какие у нее неотложные дела. А старшая сестра покрывает весь этот гнусный обман, да еще при этом называет меня на «ты», зовет «Юрочка», говорит о своей дружбе ко мне! Нечего сказать — хороша дружба! Да и Сережка тоже хорош! Конечно, он в курсе всех этих мерзостей, а мне — ни слова. Не давать бы ему письма, но кто же тогда передаст? Если послать по почте, вдруг у нее дома вскроет кто-нибудь из взрослых? Нет, уж лучше пусть передаст Сережа. И ответ поскорее получу.

Ответ мне принес Сережа в тот же вечер. Он был написан Соней на таком же клочке бумаги, как и те, прежние, с подписью «твоя Соня». Прежде всего я поглядел на подпись — просто «Соня». А само письмо было очень короткое.

Соня предлагала мне свою дружбу. Но сердце… увы, оно было отдано другому. Когда-нибудь я узнаю кому.

А мне и узнавать было нечего — я и так вчера все видел.

— Что, брат, нехорошо? — участливо спросил меня Сережа.

Я показал ему письмо. Он прочел и покачал головой.

— Да, дрянь дело! — Он помолчал и добавил: — Сам виноват.

— Но в чем же? — не выдержал я.

Сережа пожал плечами.

— Как-то по-чудному у вас все получалось, и не поймешь ничего. Прямо Пупочка с Мумочкой.

И на этот раз Сережа был, конечно, совершенно прав. Только и Пупочкой, и Мумочкой оказался я один. Соня тут ни при чем, она это доказала.

Как ужасно было все это сознавать, но еще ужасней чувствовать, что все кончено и ничего уже не поправишь.

Я не мог себе даже представить, как дальше буду жить.

Но, как ни странно, несмотря на мое горе, даже отчаяние, жить оказалось можно. Два дня я просидел, не выходя из дома; маме и Михалычу сказал, что у меня очень болит голова. Только Сережа знал, в чем дело; с ним я теперь был вполне откровенен: он по-настоящему, по-дружески вникал во все и сочувствовал моему горю. Он же и утешал меня, рассказывал, что и у него однажды было такое же горе, даже хотел броситься с моста или убежать на фронт. Но не сделал ни того, ни другого.

— Что же ты сделал? — спросил я.

— Влюбился, — спокойно сказал Сережа.

— Как, в кого?

— В другую. И тебе советую.

— Нет! — с жаром возразил я. — Лучше Сони нет никого на свете. Пусть она изменила мне, я останусь ей верен всю жизнь.

— Ну и дурак будешь, — так же спокойно ответил Сережа.

Стоит ли спорить с ним, если он даже понять не может всей силы моей любви. Я не захотел спорить, но странно: на сердце сразу стало полегче. «А может, и не все в жизни кончено? — лезла в голову непрошеная мысль. — А может, еще и с Соней помиримся? Нет, это невозможно. После такого коварства, такой измены!.. А может, и возможно, всякое в жизни бывает», — опять, помимо желания, лезло в голову.

Короче говоря, на третий день я вышел из своего добровольного заточения и пошел в школу.