В Дикой земле

Часть 2, Фрагмент 15

Ночь сменила день и хлад сменил зной. От перепада давления поднялся ветер и зародился вой. Он был не настолько громким и сильным как голоса оставленных позади исполинов, однако этот неодушевлённый звук, нескончаемо протяжный, почти неизменный, порождаемый массами воздуха, скользящими в ломаном русле каньона, затрагивал какую-то древнюю струнку внутри Тобиуса.

Он лежал в тепле микроклимата, обхваченный заботливым мимиком, с Лаухальгандой под боком и слушал вой ветров. Каким же маленьким чувствовал себя человек, каким незначительным. С самого начала Дикая земля говорила ему о том, что он таков и есть, но лишь в последнее время, казалось, Тобиус стал внимать.

Слушая вой, он начинал различать в нём иные звуки. Быть может воображение затеяло злую игру, быть может ничего этого не было и не ревели трубы войны, и не встречали свою погибель в нескончаемых предсмертных криках воины неисчислимых армий. Вой проводил сознание волшебника в сонное царство, где поджидала темнота с пылавшими глазами.

— Упорствуешь бессмысленно и бездумно, — шептала алая пасть, вившаяся вокруг Тобиуса ровно морской леопард вокруг раненного белька. — Бродишь по сокровищам, не зная их цены, ломаешь голову над загадками, которые могли бы стать столпами, на которых возвысилось бы твоё могущество. Почему ты такой упрямый?

— Видимо, такова моя натура. В крови у меня это, наверное.

— В крови… твой старший родич был не так упрям, — молвил Шепчущий задумчиво.

— У меня нет родичей с Даром. А без Дара никто тебя слышать не способен. Абсолютно никто. Завираешься в отчаянии, тварь?

Пасть злого духа искривилась в улыбке, глаза сузились.

— Тебе ничего неизвестно об отчаянии, волшебник. Отчаяние — это я.

— Ты жалкая тень из прошлого, грязное пятно, оставшееся после чего-то зловонного и гнилостного. Предлагаешь мне чашу сладкого мёда, но я знаю, что в ней не мёд, — тухлая кровь и только. Всё, что ты есть, всё, что у тебя есть, всё давно сгнило, разложилось, стухло. Сдохни уже, тварь, уходи в небытие, изыди именем…

— Не спеши!

Улыбавшийся рваный полумесяц алого, служивший Шепчущему ртом, обернулся трепещущей дырой, из которой вырвался вой, тоскливый и протяжный, совсем не тот плач безумца в темноте, что был всегда прежде, нет, лишь вой ветра в стенах каньона…

Проснулся Тобиус усталым, измученным, вспотевшим и бледным как при лихорадке. Будто и не спал, ни этой ночью, ни предыдущей. Свет воцарялся над мелом, неся возрождавшийся жар, а ему всё едино было холодно и руки потряхивало. Что произошло ночью? Что было? Шепчущий поджидал его, маг помнил это, а потом… бой? Что? Лязг металла о металл? Вопли сотен тысяч погибавших, грохот и визг заклинаний? Что всё это…

Выбравшись из-под ночного укрытия, Тобиус окинул каньон новым взглядом, его неживую белизну, его навечно обожжённые края. Старый шрам… Понимание пришло к нему изнутри, из глубин подсознания, не подкреплённое ничем материальным. Отныне человек был уверен твёрдо, что брёл не просто по какой-то трещине в земле. Он брёл по полю битвы. Грандиозной битвы, в которой сложили головы, быть может, миллионы. Он шёл по ране, оставленной древней магией, такой могущественной, что никакое воображение не могло её представить. Он шёл по мелу, что получился из костей. Гор костей. Горных хребтов, сложенных из костей. Он шёл по мёртвым, навечно ставшим частью этого места. Откуда именно взялось понимание волшебник не знал. Как не знал он и того, почему память народов не удержала в себе воспоминаний о той битве.

— Проклятье.

Собравшись, Тобиус продолжил путь, но в этот день ходкость его подводила. Общая слабость, странный упадок сил вцепились в мышцы и связки, заставляя колени дрожать. Лаухальганда прыгал и катился рядом, мурлыча, изучая всякий камень, всякую неровность, облизывая каждый тонкий ствол каждого засохшего деревца. А Тобиус старался не упасть. Его внезапная хворь напомнила ту, что мучала при спуске в подземные руины. Напомнила своей непонятной природой и только. На этот раз ничто тяжёлое или тошнотворное не вило гнездо в желудке, нет, только слабость… слабость и слуховые галлюцинации.

Ретивый ветер ночи стих давно, превратился в прежний слабый ветерок, носивший мел костей по полю брани, но Тобиус слышал, будто вновь начинало завывать. Пугающими урывками проносился по каньону вой, заставляя то и дело вздрагивать. От всего этого он чувствовал себя особенно уязвимым. Даже больше чем обычно бывало в сем мире кошмаров, наречённом Дикой землёй.

Серый волшебник попытался взлететь, пробудил Крылья Орла, оторвался от земли, но высоко подняться не смог. Ему ничто не мешало, просто слабость плоти каким-то образом перекинулась на силу чар. Плетение хранило стабильность, энергия циркулировала положенным образом и никаких обозримых преград не существовало, однако каньон попросту не отпускал его на высоту.

Вновь снизившись почти до самой земли, Тобиус подумал о том, что можно было бы вернуться… пройти назад, выйти на равнину и продолжить путь вне стен каньона или… Или что вернуться в леса и обходить выжженный участок реальности по зелени? Сколько времени на это уйдёт, месяц или два? А маяк всё двигался, огибая пустошь по дуге, всё дальше уходя на юг.

Прибегнув к мучительному усилию воли, он заставил себя лететь вперёд, лететь так быстро, как только мог. Бесконечный рисунок трещин мельтешил под ногами, скалы проносились по сторонам, а солнце нещадно жарило. Спустя часы потребовалась передышка, нужно было остановиться, найти тень, выпить воды. Слабость не отпускала, а к ней прибавилось ещё и расстройство зрения. Умом Тобиус понимал, что не мог никакой мел отражать солнечный свет так, чтобы вызвать снежную офтальмию, не было в меле кристаллов льда. И всё же теперь перед глазами всё пылало белым как во дни после выхода из пещер тетург-риду. Волшебник будто слеп, ему требовалось перевести дух.

Вода немного помогла, и он забылся неверным сном, сев в тени большого камня. Там, за порогом яви, пришло видение, в котором маг увидел самого себя со стороны, спящего, обессиленного, покрытого костной мукой, как и всё вокруг. Спящий Тобиус нашёл приют под камнем, не заметив, что на вершине того лежал старый человеческий череп, выбеленный солнцем, жёлтый… но вот череп шевельнулся, из его глазниц вылезли клешни, из-за оставшихся зубов выдвинулись членистые ноги, а из трещины в затылке показалось жало на длинном сегментарном хвосте. Череп-скорпион поднялся и, перебирая чёрными ногами, пополз вниз, к человеку, что уронил голову на грудь и шея его теперь, покрытая белым, была незащищена. Он подбирался всё ближе, замедлялся, словно боясь спугнуть добычу, жало с капелькой яда на конце приподнялось…

Маг очнулся с криком, рванул вперёд, упал, перекатился через спину и метнул в своё укрытие Топор Шааба. Раздался взрыв, череп-скорпион сгорел мгновенно, камень взорвался раскалёнными осколками. Волна жара опалила самого Тобиуса, заставив волосы и одежду тлеть, но с этим он мог справиться, это ему было по плечу, оставалось только исцелить… Человек почувствовал под собой какое-то шевеление, а затем земля в нескольких местах вокруг с хрустом яичной скорлупы вспучилась и наружу выглянули пустыми глазницами черепа. Из глазниц полезли клешни и вот страшные образы уже полностью на свободе, вылезают один за другим, десятками, сотнями. Тобиус в ужасе воспарил, окидывая мутным взглядом каньон, который теперь кишмя кишел движущимися черепами, стекавшимися в одну точку, карабкавшимися друг на друга, скатывавшимися и вновь карабкавшимися, щёлкавшими клешнями, грозившими жалами… Отринув страх, волшебник вскинул жезл, на конце которого разгоралось, подпитываемое яростью пламя и обрушил его…

Он открыл глаза. Он всё ещё сидел под камнем. Он медленно обернулся, ожидая удара жалом в глаз. Он не увидел никакого черепа. Он проснулся по-настоящему.

— Проклятье.

Вода в реке полнилась мелом, Тобиус видел это даже своим мутным глазом. Множество раз ему пришлось воспроизвести чары фильтрации, чтобы добиться кристальной чистоты, а затем долго и тщательно промывать глазные яблоки. Процедура была неприятной, однако, как только она завершилась, зрение оказалось полностью восстановлено.

Применив Лак Обновления, волшебник вылепил из этого универсального вещества большую флягу, которую наполнил отфильтрованной водой. Затем он полез в сумку, покопался там, покопался во рту у Лаухальганды, проверяя свои запасы, нашёл хлопковую вату, старую ветошь, иглу, нитки. Спустя четверть часа была готова плотная повязка, полностью скрывавшая нижнюю половину лица. Будучи смоченной, она оставляла неприятное ощущение на коже, мешала дышать, нагревалась, но главное — не допускала к слизистой больше костной муки. Отныне Тобиус дышал только через неё, пил только многократно отфильтрованную воду и раз в несколько часов промывал глаза. К вечеру от его слабости почти не осталось следа, маг вновь чувствовал себя как полагалось чувствовать молодому, полному сил человеку. Оставалось дождаться, когда остатки костной муки покинут организм, но самое важное отныне — не допустить внутрь этого вещества.

— И как я должен делать это во сне? — бурчал себе под нос Тобиус, глядя на магическое пламя, разожжённое ночью у подножья высоченного каменного перста посреди каньона.

Заснул он поздно, не снимая с лица влажный фильтр, в котором недавно поменял ватную прокладку, а ещё набросив на лицо свой живой плащ. Той ночью он спал как младенец, без сновидений, без кошмаров, без лишних мыслей, а проснувшись, несмотря на голод, чувствовал себя прекрасно отдохнувшим, полным сил.

Он подхватил Лаухальганду и свободным соколом устремился на юг, стремительный, сильный, быстрый, покрывающий расстояние лига за лигой, оставляя за спиной шлейф мелового дыма. Он намеревался вырваться из каньона сегодня же. Вероятно, опасности этого места были им преодолены, вероятно, оно не могло предоставить ему большего испытания, вероятно, окажись он простым смертным человеком, невесть как попавшим сюда, умер бы уже от отравления тысячелетними костями. Вероятно. Однако наставники учили всегда исходить из худшего. Всегда. И потому он рвался прочь, пока каньон не попытался удивить его чем-нибудь новым.

Чёрная точка метнулась на периферии зрения, первая частичка черноты за всё время. От неожиданности Тобиус замедлил полёт, присмотрелся, щурясь, попытался найти её, но не преуспел. Показалось? Опять мел под веки попал? Решив, что путь с утра был проделан неплохой, он дал себе отдохнуть в тени скалы близ молочных вод. Запасы фильтрата были пополнены, глаза промыты, жажда утолена, повязка смочена. Волшебник воспользовался минуткой, чтобы заглянуть-таки в книгу заклинаний и волшебным пером внести в неё географические координаты каньона, сделать несколько зарисовок, дать поверхностное описание и оставить на странице местечко для результатов анализа взятых образцов. Книга закрылась, маг поднялся, готовый двигаться, но двигаться не стал. Если не считать руки, вытащившей из поясного кольца жезл.

По яркой белизне что-то шло. Неспешно шагало к волшебнику. Нечто, сквозь что было легко смотреть. Фигура вполне человеческая, без тонких черт и подробностей, состояла… нет, она походила на человека-невидимку, совершенно прозрачного, но на котором налипли пятна белого. Там, тут, достаточно, чтобы очертания были понятны, однако при этом большая часть фигуры отсутствовала.

Жезл был поднят и Тобиус мог бы метнуть что-то разрушительное, но пока не понимал, что. Существо, если оно вообще существовало, не проявлялось на ткани реальности ни в одном из диапазонов, кошачьи глаза ничего там не видели.

— А может, лучше убежать? Ну правда?

— Фр-ря! Фря!

— Твоей воинственности можно позавидовать, однако синяки да шишки получать буду я, верно?

— Мряу!

— Так и думал. Прыгай-ка лучше, друг, в сумку…

Откуда ни возьмись по белой почве метнулась тень, прыжок, беззвучный удар, шакал вцепился прозрачной фигуре в область горла, повалил, несколько секунд яростно трепал и вот ветер уже подхватывает небольшое меловое облачко. Фигуры не стало, но зверь остался на месте, нюхая место, где пропала его добыча. Он был необычный, редкого, глубокого чёрного цвета без иных примесей, — меланист; поджарый, тонконогий, с очень короткой шерстью и длинными острыми ушами. Крайне сомнительно, что особи этого вида обитали к западу от Хребта хоть где-то кроме королевских зверинцев. Но нет же, вот он стоит, совершенно чёрный на фоне белизны, нусридадский ночной шакал, дитя пустынных регионов Имем-Муахит.

— Как тебя сюда занесло, приятель? — спросил Тобиус, не зная, стоит ли ему опускать жезл или нет. Шакал тоже не отражался ни в одном диапазоне обзора, его не было здесь.

Убедившись, что добыча не появится вновь, зверь обратил внимание на волшебника. Уши его неизменно стояли торчком, острые, длинные, аккуратные, глаза почти ничем не выделялись на фоне шерсти, совершенно чёрные, без живого блеска. Шакал приблизился, ничуть не боясь, не обращая внимание на большую тяжёлую «палку» в руке человека. Дикое животное никогда так не поступило бы, дикие животные людям не доверяют. От него не исходило угрозы, он даже не рычал, а потому Тобиус рискнул и сделал самую большую глупость, которую может сделать человек разумный, — он протянул зверю руку.

По какой-то неведомой прихоти судьбы зубы не впились в уязвимую плоть. Вместо них холодный сухой нос ткнулся в ладонь и только. Шакал остался равнодушен. Гораздо больше его заинтересовал Лаухальганда, который, улыбаясь, катался у ног Тобиуса. Зверь наблюдал за ним с минуту, потом лизнул и получил ответную любезность посредством длинного как у коровы языка. Вероятно, это шакала немного ошарашило, такой у него был вид. Оправившись, зверь затрусил прочь, но через десяток шагов встал, повернул голову к человеку, и вновь затрусил.

Не пёс, совсем не пёс, скакать и лаять, зазывая, не станет, но и этого оказалось довольно, чтобы маг пошёл следом. Затем ускорил шаг, чтобы догнать шакала, но не смог. Затем побежал, но всё ещё не мог догнать. В конце концов он воспарил и устремился за чёрным силуэтом, но даже это было бесполезно, — нусридадский шакал мчался впереди, недосягаемый, неслышный, неутомимый. И хотя ещё совсем недавно каньон обещал путь на несколько дней, спустя всего час его края стали опускаться вниз, пока совсем не растворились в меловой равнине, а вдалеке уж виднелась полоска зелени, лишь увидев которую волшебник понял, как же сильно он соскучился по цветам!

— О, слава Господу-Кузнецу! — воскликнул Тобиус в сердцах, улыбаясь под дыхательным фильтром.

— Мря!

— Не знаю, приятель, кто-ты и откуда взялся, но тебя мне послал бог!

— Истинно, — ответил меланист. — Но не тот бог, которому ты решил пропеть осанну.

— Что?

— Отмеченный Хаосом мертвец, молящийся богу живых. Опомнись.

И тут шакалу исчезнуть бы, испариться как наважденью, но не таков он был, этот зверь. Не издав боле и звука, животное развернулось и потрусило обратно в каньон. Там, если напрячь глаза, можно было разглядеть ещё две прозрачные фигуры, измаранные в меле, и к ближайшей из них шакал уже стремился, не бежал, — летел, словно паря над трещинами, пока не настиг и не вцепился в горло. Откуда ни возьмись воздвиглась стена колышущегося марева, перекрывшая обзор, а когда она рассеялась, не было уж ни шакала, ни его добычи.