Тум-тум-тум, тум-тум-тум.
Кто-то колотил Тобиусу по голове парой тяжёлых палок. Колотил от всей души, гулко, быстро, с силой и упорством, достойными лучшего применения.
Тум-тум-тум, тум-тум-тум.
Или всё же не по голове? Даже его череп не выдержал бы, начни кто-то извлекать такие звуки. О нет, тут колотили по чему-то более твёрдому. С неистовой силой колотили, соблюдая только какое-то примитивное представление о чувстве ритма.
Тобиус с огромным трудом разлепил глаза, лишь чтобы увидеть колышущуюся зелень и желтизну над собою. Шелест как-то пробивался сквозь гулкие удары, листва шевелилась, подвластная касаниям ветра, воздух был влажным и холодным. Когда волшебник приподнял голову, зашумело как в прибрежном гроте во время прилива, а поморщившись, он также ощутил сильное жжение в левой половине лица. Ещё Тобиус обнаружил, что лежал, укрытый плетёным одеялом, меж растительных волокон коего торчала рыжая шерсть.
Попытки хотя бы сесть чуть не привели к полёту головой вниз с ветки, на которой была разложена некая примитивная лежанка. Пришлось ещё немного отдохнуть, тихо молясь Господу-Кузнецу, чтобы этот треклятый барабанный бой прекратился. Человек подозревал у себя сотрясение мозга и каждый удар отдавался болезненным эхом в черепе. Особенно больно постреливало в левом ухе. Собравшись с силами, Тобиус вновь попытался сесть и на этот раз удержал равновесие.
Судя по всему, находился он в кроне ивы. Исполинской ивы. Дикая земля хранила верность своим привычками и, вероятно, каждое из когда-либо существовавших деревьев было представлено здесь в самой невероятно большой своей ипостаси. То оказалось совершенно гигантское дерево с запутанной, перекрученной системой ветвления стебля, корой, потрескавшейся от времени и чёрной как уголь, и длинными прутьевидными ветвями, на которых осталось ещё много желтевших листьев.
Лежанка, или, вернее, широкое гнездо, где Тобиус себя обнаружил, располагалось на месте расхождения ветвей. Там был установлен каркас из изогнутых палок, прикреплённый к толстым побегам стебля и обтянутый ивовыми же прутьями, а также иным растительным волокном. Тут и там валялись плетёные одеяла, во все щели забилась шерсть, пахло весьма… специфично.
На ветвях вокруг гнезда висело множество странных вещиц, нанизанных на грубые волосяные нитки. Когда в крону врывался ветерок, они начинали постукивать, танцуя вместе с прутьями ивы. Украшения? Обереги?
Несколько листьев упали на одеяло, укрывавшее ноги волшебника. Решив, что довольно уже отлежался, он встал, прислушался к ощущениям, оглядел толстую тёмную ветку, служившую гнезду опорой, оценил градус наклона и сделал шаг. Без помощи мыслесилы Тобиус верно сорвался бы, однако пока что удавалось скользить подошвами по коре. Это дерево наверняка пережило не одно столетие; человек преодолел много развилок, видел другие «гнёзда» поменьше, старые, замусоренные, брошенные. Звуки подвесных украшений преследовали его, а удары на нижних ярусах ивы то стихали, то возвращались. Вскоре ветви стали такими толстыми, что по ним без труда смогли бы пройти двое человек, а то и больше.
Внизу, там, где находилось самое старое разветвление стебля, до поры невидимая сверху из-за листьев, обнаружилась построенная прямо на дереве хижина. Постройка опиралась на ствол и его самые толстые побеги, имела кривоватую, неправильную форму; состояла она преимущественно из перевязанных самодельными верёвками и прутьями палок, которые держали на себе плотные циновки, промазанные глиной. Пригнувшись, Тоибус вошёл внутрь.
Под потолком жилища висело множество постукивавших оберегов, на полу тут и там валялись предметы примитивного быта: грубо слепленная и обожжённая посуда, острые осколки кремня, какие-то мешочки, тонкие одеяла, валики шерстяной ткани. В середине помещения был установлен плоский камень, покрытый золой и пеплом, над коим зияла дыра, — очажное место.
Один из трёх выходов вёл на своего рода балкон, небольшую площадку, где спиной к человеку сидел некто крупный, облачённый в лохматый плащ рыжей шерсти. Он-то и колотил по чему-то невидимому, вскидывая длинные руки, да так увлечённо, что ничего вокруг себя не замечал. Кошачьим шагом Тобиус направился к незнакомцу, ощущая на кончиках пальцев сразу несколько заклинаний, способных обездвижить и лишить сознания.
Что-то круглое выкатилось из глубокой тени и подпрыгнуло высоко, издав радостной «мря!».
Тук-тук… — ритм сломался и неизвестный замер.
Минута прошла, за ней вторая. Наконец музыкант приподнялся неспешно и обернулся, загородив собой весь проём. На Тобиуса уставилась огромная рыжая обезьяна, сжимавшая в каждой руке по внушительной деревянной дубине. Лицо существа было почти круглым из-за двух боковых наростов, эдакий чёрный, поросший седой щетиной блин. Тёмные глаза казались маленькими на фоне такого-то богатства, нос был вдавлен в череп, как и у большинства других обезьян, челюсти заметно выпирали, а по бокам ото рта рыжели усы, переходившие в бороду. Примат носил свою длинную шерсть как огненную мантию, полы которой мели сор по хижине, стоило сделать шаг. В противовес длиннющим рукам, ноги были коротки и едва виднелись из-под огромного брюха.
Обезьяна приблизилась осторожно, не делая резких выпадов. Дубины были заблаговременно оставлены позади, вероятно, в знак доброй воли. Хотя при таких размерах и мышцах, существо едва ли уступало в силе мохобороду1, а мохобород мог сломать человека пополам без особой натуги. Даже опираясь на руки, абориген немного возвышался над человеком, это очень хорошо чувствовалось на расстоянии в несколько шагов, как и запах. А потом обезьяна села, подтянула ноги под брюхо и подпёрла голову чёрными кулачищами.
# # 1 Разумные лесные гиганты (в полтора раза выше и в два раза шире человека), обитающие в лесах фронтира между Вестеррайхом и Дикой землёй, а также в более глубоком Дикоземье. Иногда отправляются в человеческие королевства на заработки.
— Что, не будем продолжать обмениваться любезностями? У меня левая половина лица огнём горит, может, хочешь и правую с ней уравновесить? А потом я тебе задам. Эту морду, пожалуй, круглее уж не сделать, такую-то ряху, но я что-нибудь придумал бы …
— Уа Вийджа! — выдала обезьяна, тыкая себя скрюченными пальцами в пузо.
— Хочешь сожрать меня? Или нет? Рискну поверить в лучшее для разнообразия. Уа Тобиус!
— Ыйи-и-и-и! — Улыбка хозяина состояла из крупных жёлтых зубов, совершенно тупых. Клыки тоже имелись, но довольно скромные для такого крупного существа.
— Фитафаг, да? Хербивор?
— Мря! Мря! Мряу!
— Да неужто? — Волшебник скосил на компаньона взгляд. — Ты его понимаешь?
— Мря!
Собственно, в этом не следовало сомневаться. Лаухальганда являлся магическим существом неизвестной, непознанной природы. Он общался не на языках, доступных смертным, а собственными мыслеобразами, сопряжёнными со звуковыми сигналами. Вообще-то, общаться с ушастым мячом могло любое разумное существо, но для того было потребно настроиться, что получалось далеко не у всех и далеко не сразу.
— У меня всё ещё шумит в голове, болит лицо, челюсть щёлкает, шатается несколько зубов, потому что он ударил меня, однако я готов говорить, если он готов. Это же он, верно?
Покряхтывая, волшебник тоже сел, прямо на пол. Лаухальганда занял место между двумя разумными существами, облизнулся и замяукал. Когда кто-то из них говорил, ушастый мячик повторял за ним, выдавая противоположной стороне смысл сказанного. Дальше всё зависело оттого, насколько хорошей памятью обладали собеседники, как сильны были их лингвистические способности.
Тобиус, из-за осложнений со здоровьем, немного плавал, однако самой природой данная ему способность к языкам, не подводила. Маг упрямо запихивал в память новые сочетания звуков, намертво привязывая их к смыслам, игнорируя звон в ухе и головокружение. С собеседником тоже повезло, — Вийджа оказался весьма хваток на слова. Трудно было поверить, но этот пахучий субъект, чья кожа была ему велика на несколько размеров, одетый лишь в собственную шерсть да деревянные бусы, был весьма умён. Он быстро постигал вестерринг и умело объяснял нюансы собственной речи через переводчика, был терпелив, усидчив и почти не портил воздух, как бы требовательно ни булькал его необъятный живот. Таким образом к концу первого дня знакомства оба собеседника уже знали азы и благом для обоих явилась схожесть не только речевых аппаратов, но и паттернов мышления. Оказалось, что люди и симианы, были очень друг на друга похожи. Ах да, сами себя эти разумные обезьяня называли словом «сару», что значило «народ».
— Я Вийджа, — говорил хозяин древесной хижины, подкладывая на камень хворосту, — Вийджа из народа понхи!
— Сару-понхи, значит? Понхи, понхи… — бормотал Тобиус, припоминая, что это слово сегодня уже звучало.
— Понхи! — Огромная чёрная ладонь аборигена протянулась к пламени. — Понхи!
— Верно, огонь… Ты из Огненного народа? Сару-понхи — Огненный народ?
— Да! Да! Огонь! Мы огненный народ! — говорила обезьяна, дёргая себя за длинные рыжие лохмы.
— А наши бестиологи прозывают вашего брата «орангутанами». Не знаю, с каких пор так повелось, слово древнее, из прошлых эпох проросло.
Вийджа почесался под широченной складкой отвисшей кожи, которая ниспадала с его шеи на грудь подобно настоящему оплечью.
— Никогда не слышать!
— Я удивился бы, кабы слышал это слово, учитывая, что я первый человек, явившийся в эти края за… всегда?
— Че-ло-век, — повторил Вийджа. — А я думать, ты — хунгуэб-гиду. Они не звать себя «че-ло-век».
— И что это должно значить?
Потребовалось время и помощь Лаухальганды.
— Безволосые твари? — усмехнулся маг, тяня к хиленькому пламени руки. — Что это вообще?
— Такие как ты. На тебя похожие.
— То есть?
— Приходить в страну Народа. Торговать, меняться. На тебя похожие.
— Насколько похожие?
— Очень! Очень! Такие же! Только уши нет.
— Нет ушей?
Вийджа задумался на минуту.
— Уши есть! Острые! Острые уши!
Эльфы? — предположил Тобиус. Могло ли это быть правдой, ведь Лонтиль, всё же, очень, очень далеко на востоке? Тысячи лиг непроходимого, полного опасностей леса разделяли эльфские владения и то, что новый знакомец называл «страной Народа». Неужто могли остроухие нелюди покрывать такие расстояния в пределах Дикоземья?.. С другой стороны, если не они, то кто?
— Мы с ними не в родстве. Расскажи о себе больше, Вийджа, а я расскажу о себе. Нет лучше способа учить чужой язык, чем беседа.
— Верно, верно говорить! Я ауйнари кутек!
Лаухальганде пришлось потрудиться, чтобы смочь передать смысл. По всему выходило, что орангутанг являлся чем-то вроде святого отшельника. Как стало ясно из дальнейшего рассказа, Вийджа, рождённый среди пчеловодов и торговцев продуктами пчеловодства, всю жизнь занимался перенятым у предков ремеслом в родных землях. Но уже в зрелом возрасте, когда его лицевые мешки приняли окончательную форму, успешный сару-понхи решил внезапно, стать своего рода клириком. Происходило это среди сару довольно просто, следовало всего лишь отказаться от прежней жизни и уйти в лесное отшельничество. Через много лет такого странного жизненного пути, можно было перейти на следующую ступень и поселиться рядом с Образом Предка.
— А это что?
— Образ Предка! — ответил самозваный святой. — Идти, идти туда, смотреть вниз! Под деревом он стоять!
Волшебник, несколько неуверенно, выбрался из хижины. Ниже ветвей уже не было, однако расстояние до земли всё ещё казалось значительным и пришлось аккуратно сползти по несколько накренённому стволу.
У его толстого разбухшего основания стояла большая статуя. Видимо, когда-то очень давно её высекли из цельного менгира. Работал мастер грубо, однако смог каким-то образом передать живость, одушевлённость того, что изображал, а именно, — обезьяны. Обычной обезьяны, глядевшей настороженными глазами. У подножья идола виднелись засохшие цветы, пустые миски, какая-то ветошь.
— Я долго бродить в лесах, — продолжил Вийджа, тяжело спрыгнув на землю рядом с человеком. — Сторониться народа, думать об Образе Предка. О себе в нём, о нём в себе. Много лет проходить. Потом стали признавать святого. На праздники подношения давать немного, совета просить. Потом больше. А потом я узнать, что есть одинокий Образ Предка здесь, далеко-далеко, на краю страны. Я приходить и здесь жить. Много лет уже жить.
— То есть ты как священник при храме?
Лаухальганде, спрыгнувшему на землю и долго скакавшему вокруг вновь пришлось потрудиться. Оказалось, что сару не особо знакома концепция дома божия. Образ Предка для них был чем-то вроде двери, за которой жил бог. Двери, которую принято было выносить за пределы оживлённых поселений, чтобы не донимать хозяина суетой и шумом. С другой стороны, Образ Предка, по мнению своей паствы мог… скучать. Именно так, разумные обезьяны считали, что бог — это такой суровый, но немного сентиментальный старик, который терпеть не может шума ребятни за окном, но и совсем без внимания ему тоже плохо. Поэтому, некоторые особо заслуженные отшельники, приходили отшельничать рядом с одиноким тотемом.
В обязанности, добровольно возложенные Вийджей на его собственные плечи было слежение за чистотой вокруг Образа Предка и самого Образа тоже. Он оправлял некоторые ритуалы: гадал, одобрял или не одобрял имена новорождённых, давал советы от имени божества, принимал подношения от имени божества, употреблял подношения от имени божества, а главное, — развлекал божество. Пел песни, болтал, тарабанил дубинами по большому бревну, сиречь, музицировал. Всё это было ради Образа Предка, и чтобы показать сару-хэм, что святой отшельник добросовестно делает своё дело.
— Хэм, хэм, хэм… Хвост? — уточнил Тобиус.
— Верно!
— Хвостатый народ?
— Длинные хвосты! Верно! — улыбался Вийджа. — Жить в большом городе недалеко, ниже по реке, на том берегу. Приходить иногда с подношениями! Этот Образ Предка их предки поставить давным-давно, когда дерево быть ещё молодым и тонким!
Симианы, за которыми он явился в эти земли, звали себя «сару-хэм» — мотал на ус серый маг, — то есть Длиннохвостым народом. Или Хвостатым? Одно и то же. Без особой выдумки, но вполне обоснованно. Вероятно, они выбирали себе имена в далёком прошлом, исходя из племенных особенностей и пород.
Тобиус много чего ещё хотел узнать, но толстый орангутанг уже лез обратно, ловко цепляясь за наросты на стволе, подтягивая тяжеленую тушу всё выше.
— Пора поесть! — заявил он, взобравшись на первую толстую ветку. — Помочь тебе… о!
Вийджа даже не заметил, как легко волшебник вспорхнул к нему.
— Помогать не нужно. Поесть, говоришь?
Как и предполагалось, Вийджа питался в основном грубой растительной пищей: листвой, молодыми лозами, некоторыми видами мха, грибов, коры с деревьев. Также в многочисленных глиняных мисках нашлось некоторое количество ягод, сушёных и свежих, какие-то непонятные штуки, похожие на лук, а также гигантские плоды тутового дерева в меду. Этих было особенно много.
Вкушая угощения, Тобиус был вынужден рассказывать уже о себе. Выбирая слова, а также стараясь перекладывать эти слова на язык сару, он повествовал о том, что явился из дальних краёв, где все были такими как он — безволосыми существами, ходившими по земле, а не по деревьям. Первый за многие годы он отважился ступить в великие леса и с тех пор уже год путешествовал среди исполинских деревьев, ища самых желанных богатств на свете — знаний.
— Год? — подивился Вийджа с набитым ягодами ртом. — Ты ходить по Великой Пуще целый год? По земле? И живой?
— Как видишь.
— Так не бывать! Только сару-рилл могут ходить по земле и не погибать! На земле очень много злых тварей! На деревьях их тоже много, но на земле — очень много! Ты не лгать мне?
Рилл, — припоминал Тобиус — камень на языке обезьян. Каменный народ.