В Дикой земле

Часть 3, фрагмент 17

Не намереваясь давать ему шанс, сару-хэм накидывали на рог верёвки, падали от судорожных рывков, но продолжали накидывать и тянуть, закреплять верёвки, обездвиживать. Самые смелые, в числе которых был тейд Тенсей, подступили вплотную с молотами и плоскими медными штырями огромной длины. Они были приставлены к основанию черепа и началось вбивание, брызнула кровь, забился о стены рёв, симианы вновь оказались разбросаны, но тут же возобновили работу. Несмотря ни на что они вбили штыри меж позвонков, повредив нервы, после чего голова прекратила двигаться. Следующими были главные кровеносные сосуды, которые оказались перерублены, а во избежание заживления ран, в них вставили деревянные щиты.

Огромное число сару-хэм уже смелее опустились с высоты и начинали работать топорами, пилами, медленно, упорно отделяя громадный череп, пока тот не отпал и крови не стало ещё больше. Верные заветам Талручина, его потомки убили опустошающий голод.

Тенсей, весь бурый от крови, подступил к голове с зубилом и молотом. Он уже сильно устал, но всё равно не пожалел сил и времени на откалывание небольшого куска кости, который победоносно поднял в руке и издал вопль радости. Каким-то неведомым образом этот осколок из его пальцев выскользнул, а куда упал никто не увидел.

Тобиус вошёл в дом, скрипя половицами. Вокруг было тихо и пусто. Шаг, другой, третий. Из гостиной выметнулась тонкая фигурка со всклокоченной головой, измождённое лицо, бледная кожа, острые скулы. Окровавленный кусок кости был выхвачен из протянутой руки и фигурка метнулась обратно.

Волшебник уселся на пол прямо там, спрятал лицо в грязных ладонях, чувствуя, как они дрожали, как наваливалась невероятной тяжестью скопившаяся усталость. Хотелось уснуть, и он смог бы, но заставил себя встать, заставил идти, в гостиную, в приёмный кабинет, в лабораторию, где металась исхудавшая за долгие дни и бессонные ночи Вифани. Измельчала, смешивала, подогревала, растворяла, выпаривала. Вокруг царил беспорядок, запахи гари и испорченных лекарств наполняли дом. Сколько раз она избавлялась от простоявших ингредиентов и начинала заново?

Всё собралось в чаше тонкой бронзы, под которой горел огонь, помешивания походили на священный ритуал, девушка едва дышала, глядя в зеленоватую муть…

— Готово, — прошептала она, — готово…

Вифани без сил упала на колени и упёрлась руками в пол.

— Помоги… помоги мне, Тарка.

Тобиус налил немного мути в чашку, поднял почти невесомою лекаршу и перенёс её в гостиную, где лежала Локра. Воздух был тяжёлым, болящая выглядела страшной, измученной, она едва держалась, опоенная сонными зельями.

— Мамочка, — Вифани смогла взять чашку, — мамочка, пейте. Мамочка, молю…

Рот болящей приоткрылся не без помощи Тобиуса и лекарство было влито, после чего ладонь дочери крепко закрыла его и прикрыла ноздри пока не услышала звук сглатывания. Мгновенья длились что часы, и вот, обе женщины уже спали. Поглядев на это, волшебник вздохнул, и упал ничком.

Когда он проснулся, в сумраке гостиной раздавался тихий плач. Голова Вифани лежала на коленях матери, и Локра гладила дочь, заботливо собирая растрёпанные волосы в какое-то подобие порядка. На лице старшей хозяйки было облегчение, замешанное на печали, но тень улыбки всё равно заставляла её выглядеть счастливой.

— Что случилось, Тарка? — тихо спросила женщина. — Она не говорит мне, только плачет.

— Чудо, госпожа. Из лесов вышел дохмаргвон, однако мы были предупреждены. Осколок его рога удалось доставить в срок.

— Это действительно чудо, — рассудила Локра и склонилась к дочери. — Ты смогла завершить такой сложный рецепт, Вифани? Моя дочь, моя ученица, такая умная, такая способная. Отец был бы горд тобой.

— Мне достаточно того, что вы живы, — шмыгнула носом девушка, — это было почти невозможно, почти… но мы смогли!

Тобиус поднялся и стал пятиться.

— Нет! Стой! — встрепенулась девушка. — Мама, это он! Это он совершил чудо! Мама, это он привёл чудовище из лесов и подготовил ловушку!

— Милая, что ты…

— Клянусь памятью отца! — в широко распахнутых глазах Вифани не было места лжи.

Старшая женщина не сразу поборола замешательство.

— Это как-то связано со всеми теми ночами, что вы провели вместе? Хм? Не смотри на меня так, дочь, это мой дом, я знаю обо всём, что происходит под его крышей.

— Но… почему тогда…

— Потому что ты очень умная девочка и никогда не наделала бы никаких глупостей. К тому же, невзирая на все его достоинства, Тарка… он… о Образ Предка, посмотри на него, ну кто бы позарился на такого? Он ужасный!

— Вы меня ещё без грима не видели, — пробормотал Тобиус.

— А я… а я… Я с ним целовалась!

Это признание одинаково поразило всех, даже саму Вифани.

— Что?! — взвизгнула чудом спасённая от смерти Локра. — Что?! Ты — что?!

— Мама, я была на всё готова, чтобы мой первый поцелуй не достался этому отсталому дураку Гароу! Даже поцеловать недоумка!

— Это было немного обидно, госпожа.

— А что ещё своё первое ты не готова отдать Гароу?!

— Мама, вашу жизнь спасли не для того, чтобы вы могли делать такие несуразные и отвратительные намёки!

— Я устал. Если вы не против, я пойду спать.

Его не замечали, он больше не был важен. В доме вновь появилось две сильные женщины, чьё противостояние восстановило естественный баланс. Какое-то время мать с дочерью будут радоваться тому, что опасность миновала, и это прекрасно, ибо что может быть лучше смерти, с которой удалось разминуться на волоске?

Прогретый чердак, пахший травами и, немного, пылью, принял измученного человека, дав ему покой на целых трое суток беспробудного сна.

Когда же Тобиус восстановился, его ждал серьёзный разговор внизу, на кухне. Вопреки обыкновению, пищу приготовил не он, а предстоявшая утренняя трапеза должна была пройти наравне с хозяйками.

— Прежде всего я должна принести извинения, — молвила Локра, чей лик приобрёл необычную свежесть.

Лекарство не только спасло лекарше жизнь, но и явственно обновило организм, эффект был поразительным.

— За что же, госпожа?

— Я не уделила тебе должного внимания, не отнеслась серьёзно к твоим странным познаниям в области травоведения. Дочь всё мне рассказала, провела для меня несколько ал-хи-ми-чес-ких опытов. Всё это время под моей крышей жил учёный муж, но я была слепа. За то приношу извинения.

— Извинения приняты, — ответил маг, глядя как перед ним расставляли тарелки с пищей. — Спасибо, Вифани, всё выглядит так аппетитно… Мне понадобятся рецепты.

— Печёных яблок? Супа? Медовых плодов шелковицы?

— Рецепты ваших лекарств. Медицина Длиннохвостого народа, а вернее, слух о ней, провели меня через сотни опасностей. Вифани многому меня научила, мало кто дома смог бы сравниться с ней в искусстве врачевания. Однако теперь я жажду получить рецепт лекарства, ради которого тащил сквозь леса опустошающий голод. Разумеется, вы мне ничего не должны, я делал это не награды ради, но… это лекарство от всех болезней… оно многим сильно помогло бы.

— Если ты смог бы добыть для своего народа дохмаргвона, — безусловно помогло бы, — согласилась Локра.

Панацея, приготовляемая без применения магии, — думал маг, — это такое сокровище, обладание которым может перевернуть весь северный мир. Знание, являющееся чистым сокровищем, таившимся в лесах тысячи лет, не ради этого ли он отправился в такую даль?

— Если ты согласишься остаться среди нас, и продолжишь играть роль, которую придумал, — сказала Вифани, — мы передадим тебе секрет лучших лекарей Ронтау. Правда мама, мы пришли к согласию?

— Под твоим напором не выдержали бы даже внешние стены города, дочь!

— Он привёл из леса дохмаргвона, мама! Дохмаргвона! Привёл и выжил! Вы делали что-то подобное когда-либо? А кто-то из нас, лекарей, делал? Нет! Но мы достойны, а он нет?

— Мы Длиннохвостые, милая, а он чужак, — спокойно констатировала мать. — И вообще, как можно привести дохмаргвона? Он не дунтранк…

— Я сел ему на рог, держа длинный шест, на конце которого была верёвка с привязанным куском мяса. Видя мясо, он просто шёл туда, куда я желал его направить.

Объяснение было столь абсурдным, что обе женщины долго разглядывали краснолицего симиана, не вполне веря, что они услышали то, что услышали. Волшебник молча ел, по пробуждении он ощущал драконий голод.

Наконец Локра сокрушённо покачала головой.

— Я передам тебе секрет рецепта, панацеи, как ты её называешь, ибо ты совершил нечто вроде эпохального поступка. До единоличного подвига Талручина не дотягивает, но будь я проклята, если не успела распрощаться с жизнью в страшных муках, а потом эти муки прекратились и никому не пришлось платить своей жизнью за мою. Никому кроме опустошающего голода.

— Это стоит благодарности, — вставила слово Вифани.

— Кроме того вновь наступает золотое время для лекарей. Из тела гиганта мы сможем создать столько прекрасных лекарств, что влияние и богатство Ронтау возрастут на несколько поколений. Пусть Образ Предка накажет меня, если это не заслуживает награды!

— Но никому другому об этом лучше не рассказывать, ибо Тенсей и остальные старшины могут рассудить, что долг долгом, а инородного соглядатая лучше удушить, — вновь внесла ясность девушка. — Так ты согласен, Тарка?

— Я…

— Последний момент, который нужно прояснить, — подняла руку старшая хозяйка, чьё помолодевшее лицо сделалось вдруг твёрдым и жестоким, — никаких больше поцелуйчиков!

— Мама, какой ужас! Вы позорите нас обеих перед светлым умом иной цивилизации!

— Я согласен, — ответил маг, понимая, что его вновь никто не слушал, — никаких поцелуйчиков.

Сон был как явь, ясный и чёткий, но не настолько, чтобы можно было без оглядки поверить в его реальность. Тёмное, каменистое побережье, над которым парили крикливые чайки, пена, сгущавшаяся в лакунах меж скал, увешанных гнившими водорослями, шум моря, которого маг никогда не слышал своими ушами.

Он стоял на большом чёрном камне, мокром, поросшем ракушками, в основании косы, уходившей от берега. Солнце палило ярко, но отчего-то было холодно, а небеса округ светила заволакивала тёмная дымка. На губах оседала горьковатая соль.

В дали из пучины поднималась на колоннах небольшая выпуклая крыша, на которой сияла откованная из металла звезда, солярный знак о восьми щупалец. Ветер завывал в ушах всё громче, начинался отлив.

Морская вода отходила от брега, обнажая косу, а та стремилась всё дальше и спускалась всё ниже, превращаясь в дорогу из каменных столбов. Постройка с колоннами росла тоже, становясь из небольшого павильона в вершину шпиля, венчавшего громаду подводного храма. Это был храм. Любой созерцатель в мире сказал бы, что это храм. Любое разумное существо во вселенной узнало бы в этом здании храм. Вниз, к подножью архитектурного комплекса и вела дорога-коса.

Тобиус долго следил за монументальным памятником, который лишился жидких покровов и испытывал смутное сомнение. Солнце пылало ярко, но день оставался холодным и тёмным, внося свою лепту в тяжесть предчувствия. И всё же человек сделал шаг, покорный тихому голосу, звавшему вниз. Чем дальше отходило море, тем шире и величественнее становился храм; немало времени минуло прежде чем стопы волшебника коснулись оголившегося дна морского. Он шествовал меж живых коралловых рифов, переступая через захлопывавших раковины моллюсков, отбрасывая с пути крабов, мокрые ракушки, утопая в песке.

У храмовых врат не было створок, громадный зев портала встречал волшебника тёмной пустотой и лишь две большие статуи по краям зорко следили за ним улыбаясь.

Моряки северного мира, которым довелось повстречаться с этими рыбами, звали их морскими ахогами или чёрными быками, но моряки южного мира, знавшие их намного лучше, наградили сих существ сотнями имён, каждое из которых предупреждало о смерти на чёрных плавниках. Армолебусы, гухоны, бурн’йа’нтуу, панцирные акулы. Они были велики, самой природой ли, волей магов-создателей ли закованы в гибкий чёрный панцирь с мощными рогами и спинным плавником столь твёрдым, что им можно было вспарывать днища многих кораблей. И они улыбались. Твёрдые пасти морских ахогов навечно застыли в широких злобных улыбках, с которыми эти твари терзали свою добычу. Убийцы, наслаждавшиеся муками, любители играть с беспомощными жертвами: есть по кускам, томить в долгом кружении, топить несчастных сухопутных тварей, а потом возносить к поверхности ради глотка воздуха чтобы опять топить.

Две полноразмерные статуи этих морских чудовищ наблюдали за человеком, входящим под своды храма.

Воспоминания об ужасах, пережитых в подземных руинах просыпались, выходили из самых далёких закоулков подсознания и словно призраки, возвращавшиеся к жизни, обретали плоть. Во сне Тобиус потерял возможность удивляться чему-либо, но чистым разумом он понимал, что это могло быть важно, что наяву маг утратил путь к ценному знанию. Проснувшись, он вновь лишится этих новообретённых богатств, закроется от них, чтобы не повредить разум… или это они скроются от человека, чтобы утаить важное? На грани рассудка пыталась выжить мысль, о том, что надо было вцепиться и держать, не расставаться с этим сокровищем, но меж нею и помыслами серого мага воздвиглась стена спокойного безразличия. Тревогам и удивлению не могло быть места в таком сне, всё что было важно днём, не имело значения ночью.

Холодная и влажная темнота приняла его в свои объятья, и там, где шагал по лужам человек, стены озарялись мягким светом. Поверхность колонн внутри храма навечно запечатлела в себе двуглавых морских змеев и исполинских кашалотов, сражавшихся с глубинными кракенами; тысячи подводных жителей отдали свои образы на украшение священной обители богов моря, тысячи понятных и тысячи невиданных, безобразных, чуждых пониманию созданий обретались там. Среди рыб и моллюсков мелькали силуэты русалок всех мыслимых форм и размеров, от карликов, до китообразных гигантов, и все морские обитатели переплетались в причудливых хороводах вокруг повторявшегося вновь и вновь символа — Солнца Глубин.

Неизвестные зодчие украсили храм и статуями тоже, их было много, стороживших перекрёстки, большие залы, следивших за Тобиусом, карабкавшимся по бесчисленным лестницам. И все эти статуи изображали одних и тех же тварей, верных стражей затопленного храма, — морских ахогов. Казалось, что из всех обитателей морских, помещённых в храм, эти чудовища занимали совершенно особое место.

После долгих скитаний, серый маг явился в долгую залу с очень высокими потолками, которые, как и полы, и стены, покрывали искусные барельефы. Снизу собрались всевозможные твари глубин, и в каждой из них, от кита до крошечной креветки скульпторам удалось воплотить выражение нижайшего поклонения. На стенах же застыли виды колоссальных и чужеродных городов, погружённых на морское дно. В частности, одна стена не была украшена пейзажем, о нет, барельеф её покрывавший был настолько ужасен, что пелена отрешённости созерцателя впервые поколебалась. На той стене изображались тысячи крошечных угловатых фигурок, которые падали, кувыркаясь, вниз. Рыбы вокруг них говорили о том, что фигурки на самом деле не падают, а тонут; внизу же, у самого пола была изображена во всю ширь стены громадная пасть, полная зубов, великих как горы. Она раскрылась, ожидая утопленников, неумолимо приближавшихся к её безразмерному зеву.

Отдельного слова была достойна картина, помещённая на потолок. Всё то колоссальное пространство занял силуэт, выложенный тёмными ракушками по более светлой голубовато-зелёной эмали. У силуэта был человеческий торс с парой рук и голова, во лбу которой горел единственный глаз-самоцвет; вместо ног же силуэт имел множество длинных и коротких щупалец, извивавшихся и заполнявших большую часть потолка.

В самой середине пола располагалась круглая дыра, совершенно огромная, тёмная, уходившая в бесконечный мрак под морским дном. Приближаясь к ней, Тобиус чувствовал запах протухшей рыбы и гнилых водорослей, который мог бы поколебать кого иного, не вдыхавшего зловонья болот мёртвой слизи. Волшебник вновь хранил совершенный покой, понимая умом, что любая разумная тварь бежала бы прочь из этого страшного места и от любых воспоминаний о нём тоже. Ничто живое не обрело бы в глубинном храме благ и радостей, только бесконечную тоску забвения рядом с ожившими ужасами древности.