Вендетта в Нефритовом Дворце

ГЛАВА 10

Дорога может быть

Преддверием врат ада.

Дом — это рай.

Хисигава шел по знакомой дороге к своей вилле. Он часто ходил здесь, пешком или в паланкине, и знал каждый изгиб пути и все деревья, что росли вдоль него. По мере приближения к дому его сердце забилось чаще. Ю-тян. Ю-тян. Ю-тян. Имя жены звучало как мантра, гнавшая его к ней. Он забыл о тяготах и опасностях последних дней, и все его мысли сосредоточились на одном — на Ю-тян. Его шаг ускорялся, и казалось, будто он черпает все больше сил от близости к ней.

Он не видел, как странный ронин остановился на вершине холма, чтобы взглянуть на Камакуру. Он не заметил удивленных взглядов нанятых им самураев, когда его учащающийся шаг позволил ему возглавить отряд и в конце концов оторваться от него. Охранники переглянулись, не зная, следует ли им поспевать за человеком, который им платил, или оставаться с тележкой, которая, казалось, была ему так важна. К тому времени, как самураи из эскорта увидели тележку, ее оглобли уже были покрыты свежей грязью. Сама по себе она казалась совершенно обычной, но купец поднял большой шум, требуя ее охранять.

Еще до того, как они добрались до Камакуры, Кадзэ заметил странную перемену в Хисигаве. После заставы тот, казалось, обрел уверенность и стал держаться прямее. Началась странная метаморфоза, еще более странная из-за своей стремительности.

Хисигава больше не был слабым, согбенным купцом, что дрожал от страха перед разбойниками на дороге. Его спина выпрямилась, шаг стал шире, а лицо постепенно приняло надменное выражение, словно он был не каким-то скромным торговцем, а знатным вельможей или высоким чиновником. Его самоуверенность и властность росли с каждым шагом к дому.

Кадзэ часто видел, как люди, особенно из купеческого сословия, перенимают повадки своего окружения. В один миг они могли казаться слабыми и подобострастными, лебезя перед богатым покупателем. В другой — становились жесткими и жестокими, наказывая провинившегося приказчика или несчастного слугу, навлекшего на себя их гнев. Всякое существо чувствует себя увереннее в собственном логове, но для Кадзэ, у которого не было дома, было интересно наблюдать, как этот купец менялся по мере приближения к концу их путешествия.

Кадзэ гадал, черпал ли Хисигава силы просто оттого, что они приближались к месту его власти, или же оттого, что он приближался к своей жене, к которой питал явную привязанность.

Дорога, по которой они шли, вскоре привела в тихую долину. Там, в долине, стояла большая вилла, окруженная высокой беленой стеной. Кадзэ с удивлением посмотрел на виллу, удивляясь, какое же состояние сумел сколотить купец, чтобы позволить себе дом, столь же большой и величественный, как у любого родовитого дворянина.

Вдалеке, у главных ворот, Кадзэ увидел лениво стоявшего стражника — нечто необычное для дома купца. Завидев Хисигаву, стражник вытянулся в струнку и крикнул что-то в сторону дома. На его крик выбежало несколько слуг. Они выстроились в ряд, пока Хисигава проходил через главные ворота во двор. Затем они стали ждать прибытия остальной процессии.

Хисигава так торопился, что оторвался от остальных, и прошло несколько минут, прежде чем Кадзэ прибыл с тележкой и остальным отрядом. Три женщины и привратник все еще стояли в ряду, когда они подошли. Две из женщин были хорошенькими молодыми служанками и, как и подобало при прибытии гостей, смотрели в землю, а третья — крепкая женщина средних лет в сером кимоно. Она смотрела на приближающуюся процессию тяжелым взглядом.

— Я Андо, — произнесла женщина, обращаясь к старшему самураю в отряде. — Я глава домашнего хозяйства господина.

Это заявление удивило Кадзэ. Обычно главой домашнего хозяйства была мать хозяина, а если ее не было — его жена. Кадзэ не знал, кем Андо приходится Хисигаве, но ее положение было, без сомнения, необычным.

Самурай, к которому она обратилась, посмотрел на Кадзэ, и Андо поняла, что ошиблась. Плавно исправив свою ошибку, она низко поклонилась и повернулась к Кадзэ.

— Добро пожаловать в дом моего господина, — сказала она.

— Я Мацуяма Кадзэ, — ответил он. — Я сопровождал вашего господина часть пути от Киото.

Андо снова поклонилась.

— Благодарю, что благополучно доставили моего господина домой. Прошу простить его, он скоро к вам выйдет. У моего господина обычай — сразу по возвращении из поездки навещать свою жену.

Кадзэ кивнул. Он чувствовал, как понимание натуры Хисигавы раскрывается перед ним, словно лотос в вечерней прохладе. Трудно было представить, чтобы невзрачный купец был охвачен такой страстью к молодой жене, но свидетельства были налицо, в поступках самого Хисигавы.

Человек мог питать страсть к прекрасному клинку, красивому коню или даже к чему-то утонченному, вроде чайной церемонии, и открыто это показывать. Но открыто выставлять напоказ такую страсть к собственной жене было чем-то неслыханным в опыте Кадзэ. Можно было испытывать страсть к другому существу, но ее следовало хранить в сердце, а не выставлять напоказ перед чужими.

— Прошу, входите, мы подадим вам угощение. Вы, должно быть, устали после столь долгого пути.

Слова Андо были учтивы и любезны, но манеры — нет. Плечи ее были напряжены, руки сжаты в кулаки. Она смотрела на Кадзэ маленькими глазками, которые напомнили ему хорька, высматривающего добычу. Было ясно, что ее раздражает нежданный гость, особенно ронин.

Андо повернулась к одной из служанок, и Кадзэ увидел, как девушка вздрогнула, словно ожидая удара.

— Живее! Принеси чаю и что-нибудь поесть самураям, пока они ждут господина.

Девушка бросилась прочь, а Андо, поклонившись, жестом пригласила отряд войти во владения Хисигавы.

Когда Кадзэ прошел через ворота, слуги занялись тележкой, уведя ее вместе с Горо и Хандзо в сторону виллы.

— Прошу, позаботьтесь, чтобы и двоих крестьян угостили, — сказал Кадзэ, обращаясь к Андо.

Он увидел, как ее челюсти снова сжались, и понял, что в доме Хисигавы не принято оказывать гостеприимство крестьянам, но Андо ответила:

— Конечно, господин самурай.

Двор между воротами и фасадом особняка Хисигавы был засыпан белым песком. Деревянные планки очерчивали в песке прямоугольники, заполненные мелкими камнями, — дорожку, ведущую от ворот ко входу. Когда мужчины пошли по ней, камни приятно захрустели у них под ногами.

— Любовь вашего господина к жене необычайно сильна, — заметил Кадзэ.

Андо обдумала его слова, взвешивая ответ. Ее семья служила Хисигавам три поколения, еще с тех времен, когда те были самураями. Отец Хисигавы оставил это сословие, чтобы пойти по купеческой стезе, променяв путь чести на путь золота. В глазах других самураев это низвергло дом Хисигава с высокого положения в обществе на одно из самых низших. Несмотря на эту перемену, семья Андо осталась верна Хисигавам. И хотя этот ронин, казалось, оказал им услугу, она не желала делиться подробностями жизни и страстей своего господина. Поэтому она безлико ответила:

— Мой господин очень любит свою жену. Не желаете ли принять ванну, господин самурай? Мой господин может задержаться, прежде чем сможет заняться делами.

Эта смена темы была ясным сигналом, что Кадзэ коснулся вопроса, который женщина не желала обсуждать. Сделав вид, что не заметил этого, Кадзэ просто сказал:

— Конечно. Ванна будет как нельзя кстати.

Самураев-охранников оставили в комнате у входа, а Кадзэ провели в прохладный полумрак дома. Бумажные стены рассеивали свет, создавая ощущение покоя и прохлады даже в жаркую погоду.

По мере того как Кадзэ углублялся в дом, свет становился все темнее, проходя через все новые слои бумажных перегородок. Почти все большие японские дома обладали этой особенностью. По этой причине декоративные предметы, например, узоры на крышках шкатулок, часто украшали перламутром, серебром и золотом. Иногда эти материалы создавали узор, который на солнечном свету выглядел аляповато, но в полумраке, царившем в глубине японского дома, он смотрелся идеально.

Чтобы проветрить дом и впустить свет, большие панели или съемные ширмы просто раздвигались, стирая границу между внутренним и внешним пространством. Каждая комната в доме была кратна стандартному размеру прямоугольной циновки-татами, и размер комнат измерялся по числу татами, которое требовалось, чтобы покрыть пол.

Кадзэ провели в заднюю часть дома, в баню, где стояла большая деревянная бочка-офуро. По пути он заметил два оштукатуренных строения. Это были сокровищницы, где ценные вещи хранились в безопасности от угрозы пожара, нависавшей над каждым японским домом из дерева и бумаги. Это было ожидаемо, особенно для дома купца, но он увидел и нечто, что его удивило.

Задний двор поместья оказался гораздо больше, чем он предполагал. Кадзэ начинал понимать, что способность Хисигавы приобретать материальные блага была, вероятно, наравне с возможностями мелкого князя, а не купца. На этом заднем дворе было небольшое озеро, а в центре озера — остров. На острове стоял внушительных размеров дворец с зеленой черепичной крышей. Дворец был так велик, что самурай среднего ранга был бы счастлив иметь его в качестве своей резиденции. Остров соединялся с остальной частью поместья арочным барабанным мостом в китайском стиле. Мост имел форму идеального полукруга, с лестницами, ведущими по крутым склонам, и изогнутым деревянным настилом, перекинутым через воду. Перила, покрытые красным лаком в китайском стиле, добавляли мосту красок. На стороне острова стоял стражник.

— Что это? — спросил Кадзэ у Андо.

— Это Нефритовый Дворец, — ответила Андо. — Жилище жены моего господина.

Не было ничего необычного в том, что муж и жена имели отдельные покои в главном доме. Но то, что у жены был собственный дворец, встречалось куда реже.

Кадзэ ничего не сказал, но отметил, что в некотором смысле положение жены Хисигавы было непохоже на положение любой другой жены, которую он встречал. С ней обращались скорее как с императрицей, у которой было собственное крыло в императорском дворце в Киото.

В бане Кадзэ расслабился в дымящейся горячей воде. Перед тем как он вошел в офуро, хорошенькая молодая служанка оттерла с него грязь. Кадзэ заметил, что почти все служанки, которых он видел в доме, за исключением Андо, были молоды и красивы. Это была еще одна необычная черта в крайне необычном хозяйстве Хисигавы. В большинстве домов была смесь слуг разных возрастов и внешности.

— Вы давно служите в доме Хисигавы? — спросил Кадзэ девушку, что подкладывала дрова в огонь, подогревавший воду.

— Нет, господин самурай.

— Как вы попали на службу в дом господина Хисигавы?

Наступила пауза.

— Мои родители продали меня в услужение этой семье, — наконец выговорила девушка.

Эти слова, казалось, причинили ей такую боль, что Кадзэ не стал расспрашивать дальше. Вместо этого он погрузился в горячую воду, позволяя усталости от долгого пути раствориться в окружающем жаре. Когда Кадзэ освежился и надел чистое кимоно, одолженное ему Андо, его позвали на встречу с Хисигавой.

Кадзэ вошел в приемную залу дома Хисигавы. Это была большая комната размером в восемнадцать татами, похожая на приемные залы во дворцах и поместьях знати.

Хисигава сидел в глубине комнаты на возвышении. За его спиной стояла большая четырехстворчатая ширма, расписанная позолотой. На ней были изображены цапли, бредущие к пруду с ирисами. Вещь была, очевидно, дорогой, но Кадзэ счел ее вульгарной. Такое искусство создавалось для нуворишей-купцов, еще не успевших развить вкус к цвету и мастерству кисти, которые отличают истинного художника.

По обе стороны от Хисигавы двумя рядами сидели его вассалы, по шесть в каждом, лицами друг к другу. Одиннадцать из них были мужчинами; к своему удивлению, Кадзэ заметил, что двенадцатой была Андо. Между рядами сидели самураи, нанятые на заставе. Рассадка впечатляла и подтверждала истинное богатство Хисигавы.

Хисигава был одет в коричневое кимоно с узором из белого бамбука. Он сидел непринужденно, как человек, уверенный и спокойный в знакомой обстановке. Его локоть покоился на лакированном подлокотнике, стоявшем на полу, словно небольшой предмет мебели. Наметанным взглядом Кадзэ быстро окинул собравшихся. Большинство из них не представляли интереса, но на одном человеке его взгляд задержался.

Это был высокий худой мужчина с выбритой на самурайский манер головой. Он сидел свободно, положив руки на колени. Его два меча были безупречно расположены, и он смотрел на Кадзэ с таким же изучающим видом, с каким Кадзэ смотрел на него. Подобно тому, как два зверя одного вида всегда узнают друг друга, эти двое по осанке, острому взгляду и стойке поняли, что каждый из них — мастер меча.

Кадзэ подошел к Хисигаве и сел рядом с самураями с заставы, отвесив купцу легкий поклон. По лицу Хисигавы пробежала тень. Было очевидно, что глубина поклона его не удовлетворила. В уюте собственного дома он превратился из умоляющего купца, которого Кадзэ нашел на токайдской дороге, в непризнанного вельможу, вершащего суд. Кадзэ нашел забавным, что купец так важничает лишь потому, что богат.

— Это тот самурай, о котором я вам говорил, — произнес Хисигава, обращаясь к собравшимся вассалам. Он указал подбородком на Кадзэ. — Этот человек не только спас мне жизнь, но и доставил меня и золото в Камакуру в целости и сохранности. В отличие от тех, кого мой начальник охраны приставил ко мне в телохранители.

При этих словах Хисигава впился взглядом в мечника, привлекшего внимание Кадзэ. Тот холодно посмотрел на Хисигаву в ответ, встретив его гневный взгляд твердым и полным силы взором. Несколько секунд они смотрели друг на друга, пока наконец Хисигава не отвел глаза. Опустив взгляд, он сказал:

— Что ж, это неважно. Я здесь. Кстати, Мацуяма-сан, я хотел бы представить вас моему начальнику охраны. Это Эномото-сан.

Хисигава снова указал подбородком, на этот раз на мечника.

Кадзэ, слегка развернувшись, посмотрел на Эномото.

— Эномото Катака, — произнес мечник.

— Мацуяма Кадзэ.

Кадзэ положил руки на циновку и вежливо поклонился. Эномото ответил на поклон точно так же и с той же глубиной. Для остальных в комнате это было формальное вежливое приветствие, но для этих двоих оно, казалось, ставило точку в чем-то ином. Они уже поприветствовали друг друга, когда оценивали один другого при входе Кадзэ в комнату.

— Вы уже знакомы с Андо-сан, главой моего домашнего хозяйства. Остальные — мои вассалы. Они служат либо Эномото-сану, либо Андо-сан.

Кадзэ вежливо поклонился всем присутствующим.

— Во-первых, плата добрым самураям, что сопровождали меня от заставы. — Хисигава кивнул, и один из слуг выдвинулся вперед, положив перед самураями завернутую в бумагу стопку монет. К отвращению Кадзэ, старший группы сгреб деньги, как какой-нибудь купец, и сунул их в рукав. Он отвесил глубокий, церемонный поклон в знак благодарности.

— А для вас, Мацуяма-сан, я обещал достаточно, чтобы купить лучший меч в Камакуре. — Хисигава снова кивнул, и слуга выдвинулся вперед, положив перед Кадзэ другую завернутую в бумагу стопку монет. Кадзэ сделал вид, будто их там нет, но все же поклонился Хисигаве в знак благодарности.

— Хорошо, — сказал Хисигава, — теперь нам нужно кое-что обсудить. Я хочу, чтобы вы стали моим ёдзимбо, моим телохранителем, — обратился он к Кадзэ.

— Разве вы недовольны охраной, которую я вам обеспечиваю? — спросил Эномото, и лицо его потемнело от предложения Хисигавы.

— Нет. Дело не в этом, — быстро сказал Хисигава. — Я просто чувствую потребность в дополнительной личной защите. В последнее время на мою жизнь совершались покушения, и мне нужен кто-то, кто будет меня охранять.

Кадзэ был удивлен предложением Хисигавы и низко поклонился. Хисигава истолковал это как благодарность и согласие поступить к нему на службу. Вместо этого Кадзэ сказал:

— Я ценю ваше щедрое предложение поступить к вам на службу, но у меня есть другие обязанности и дела, которые я должен исполнить.

— Обязанности? — переспросил Хисигава. — Но вы же ронин.

— Иногда странствия — это тоже долг, Хисигава-сан.

Хисигава, казалось, хотел поспорить, но Кадзэ коротко поклонился и встал.

— Благодарю за ваше гостеприимство и щедрость, — сказал Кадзэ. — Я хотел бы остаться у вас на несколько дней, пока не приобрету новый меч, но затем я должен буду уйти.

Кадзэ вышел из комнаты. Деньги он оставил на полу.