Вендетта в Нефритовом Дворце

ГЛАВА 21

Честь. Доверие. Долг.

Все это хрупкие мыльные пузыри,

Что лопаются слишком легко.

Эномото стоял перед тренировочным манекеном из соломы, сосредоточив всю свою энергию на клинке. Как самурай, Эномото имел право на «тренировочное убийство» или «убийство для проверки меча». Он мог зарубить простолюдина, хэймина, ради простого удовольствия опробовать свой клинок на живом теле. На практике самурай, слишком часто злоупотреблявший этим правом, быстро приобретал дурную славу. Убийство слишком большого числа крестьян могло повредить производству риса.

Чтобы избежать этого, некоторые самураи испытывали свои клинки на трупах преступников. Другие позволяли себе это лишь тогда, когда реальное или воображаемое оскорбление давало им повод зарубить хэймина, особенно если они находились вдали от своей родной провинции. Третьи же, как Эномото, использовали для отработки ударов соломенные манекены.

Эномото поднял клинок над головой, затем вернул его в позицию «острием в глаз». Отполированное лезвие вытянулось перед ним — слегка изогнутая полоса стали длиной менее трех сяку, олицетворявшая все, во что Эномото еще верил. Его меч был единственной константой в вечно меняющемся мире.

Как и большинству мальчиков-самураев, Эномото получил свой первый меч до того, как ему исполнилось пять лет. Этот мамори-гатана, или меч-оберег, он носил до своего гэмпуку, церемонии, знаменовавшей его вступление в зрелость, когда он получил свой первый настоящий меч, первые доспехи, и его волосы впервые были уложены по-взрослому.

В юности Эномото посвятил себя мечу. Он рано понял, что обладает исключительным талантом владения катаной. Другие мальчики выглядели неуклюжими и неловкими, отрабатывая удары, но для Эномото владение катаной казалось естественным и легким. Это заставило его удвоить усилия, чтобы овладеть им в совершенстве. Он нашел Сэнсэя, который стал его обучать, а затем бесконечными часами практиковал то, чему учил его наставник. Вскоре меч стал продолжением его тела, а со временем — продолжением его духа.

Исполненный принципов бусидо, кодекса воина, Эномото жаждал применить свои навыки в великой войне. Хидэёси, Тайко, предоставил ему такую возможность.

Покорив всех даймё, правителей Японии, Хидэёси немедленно затеял заморскую авантюру. Он решил завоевать Корею, а после этого хвастался, что завоюет и сам Китай. У корейцев и китайцев были на этот счет другие соображения.

Хидэёси мобилизовал до ста пятидесяти тысяч человек для своей экспедиции, и поначалу его вторжение на Корейский полуостров имело большой успех. Сначала корейская армия не могла противостоять свирепым японским самураям, закаленным в сотнях лет междоусобных войн. От Пусана на южной оконечности Кореи японские войска хлынули на север, захватив Сеул, Пхеньян и даже Вонсан на восточном побережье Кореи.

Подростком Эномото с энтузиазмом присоединился к первой корейской кампании. Его господин был большим сторонником Хидэёси и бросил в бой большую часть своих воинов. Но даже в победе Эномото узнал, что война — это не пышное зрелище с парадами и барабанным боем, как описывают сказители. Это была боль, страдания, кровь, отрубленные конечности и вывалившиеся внутренности.

Тем не менее, в сжатые сроки, которые диктует война, Эномото смог быстро дослужиться до командира небольшого отряда и с радостью участвовал в сборе отрезанных носов убитых врагов, чтобы отправить их Хидэёси и показать, как хорошо идет кампания.

Однако вскоре кампания пошла не так хорошо. Корейский адмирал Ли Сунсин создал флот грозных «кораблей-черепах», боевых судов с крытой палубой, бронированной ивовыми прутьями, деревом и даже стальными пластинами. Корейские корабли сеяли хаос в попытках японцев усилить и снабдить свою армию вторжения. Корейская армия начала сражаться с помощью китайских войск, и вскоре японцы зашли в тупик.

Когда Эномото сказали, что Хидэёси после года тяжелых боев подписал перемирие, он не мог в это поверить. Когда три года спустя Хидэёси возобновил войну в Корее, уже разочарованный Эномото был снова послан своим господином сражаться. На этот раз многие даймё старались избежать отправки больших контингентов в Корею. Токугава Иэясу особенно преуспел в том, чтобы удержать свои войска в Японии, что дало ему огромное преимущество несколько лет спустя при Сэкигахаре.

Во второй раз в Корее у Эномото уже не было детских мечтаний о природе войны. Те немногие иллюзии, что у него оставались насчет чести, тоже растворились. Эномото видел, как офицеры грабят и обогащаются, словно простые пираты. Носы корейских женщин и детей смешивали с носами воинов, чтобы битвы казались более масштабными и успешными, чем были на самом деле. Сражения с корейцами почти с самого начала зашли в нерешительный тупик. Для Эномото стало облегчением, когда Хидэёси умер и корейская экспедиция была отозвана.

Последние мысли Эномото о чести в войне были уничтожены при Сэкигахаре, когда высокородные даймё становились предателями дела Тоётоми и переходили на сторону Иэясу за деньги. Господин Эномото потерпел поражение и был лишен своих земель, что превратило Эномото и других выживших при Сэкигахаре в ронинов. Едва унеся ноги, Эномото решил, что новый порядок вещей вращается вокруг денег, а не устаревших понятий о чести, поэтому он с радостью поступил на службу в дом Хисигавы, когда представилась такая возможность.

Теперь Эномото размышлял над проблемой этого нового ронина, Мацуямы Кадзэ. Эномото не видел, как тот владеет мечом, но по его осанке и движениям был убежден, что он — мастер. Мацуяма утверждал, что искалечил ниндзя в бою на крыше случайно, но Эномото был уверен, что ронин сделал с ним именно то, что хотел: покалечил, но не убил. Лишь самоубийство ниндзя помешало попытке выведать больше информации.

Эномото гадал, насколько хорош Кадзэ с мечом. Был ли Мацуяма лучше его? Дуэли становились все более популярными как способ показать превосходство одного мечника над другим. Вопрос о том, чье мастерство выше, можно было бы легко решить, вызвав ронина на поединок. Но если он это сделает, Эномото не был уверен, что это укрепит его репутацию. Убить неизвестного ронина — не то же самое, что победить прославленного мечника или главу школы фехтования. Такое убийство могло бы обеспечить хорошую должность у влиятельного даймё, а это означало деньги. И все же Эномото был доволен деньгами, которые получал у Хисигавы, так что не было нужды рисковать, связываясь с ронином.

Сосредоточив свою силу в клинке, Эномото представил лицо ронина на соломенном манекене. С криком «хап!» он вложил в удар всю мощь, и его клинок описал быструю дугу, обрушившись на шею манекена и чисто отрубив ему голову одним махом.

— Превосходно!

Эномото обернулся и увидел ронина, наблюдавшего за ним. Эномото был встревожен тем, что тот смог подойти так бесшумно. Даже если он его не слышал, Эномото ожидал бы почувствовать присутствие мечника за своей спиной.

Он не знал, смог ли ронин подобраться к нему незамеченным из-за сбоя его инстинктов, или же тот обладал умением их подавлять. Любая из этих возможностей нервировала. Эномото ничего не сказал и просто снова принял стойку. Он ожидал, что ронин скажет что-то еще, но тот молчал. По какой-то причине это раздражало Эномото больше, чем если бы он заговорил. Натянув улыбку, Эномото расслабился и повернулся к ронину.

— Хотите попробовать? — спросил Эномото, указывая на соломенный манекен.

— Нет, благодарю, — вежливо ответил Кадзэ.

— Вы не упражняетесь? — с издевкой спросил Эномото. — Или уже достигли такого уровня?

— Мы оба знаем, что никто не достигает уровня, на котором не нужна практика.

Эномото рассмеялся.

— Вы странный, — сказал он. — Не хотите сразиться со мной?

— Ваш меч похож на опасную игрушку. Думаю, лучше с ним не играть. Слишком велик шанс несчастного случая.

— Тогда почему бы не использовать боккэны, деревянные мечи?

— Боккэн тоже может убить и покалечить. — Кадзэ улыбнулся. — Мне еще пригодятся эти усталые конечности и эта бедная голова.

— Но разве вам не любопытно, как ваше мастерство соотносится с моим?

— Я увидел, что вы превосходный мечник, в тот самый миг, как взглянул на вас. Ваша демонстрация мастерства на тренировочном манекене лишь подтвердила мою первоначальную оценку. — Кадзэ поклонился. — Вы исключительный мечник, Эномото-сан.

Удивленный, Эномото рефлекторно ответил на поклон. Когда он выпрямился, ронин развернулся и ушел. Эномото повернул свой меч лезвием вверх и вложил его в ножны. Упражняться ему больше не хотелось.

Андо руководила последними штрихами в сервировке подноса с едой. Она искусно положила молодой кленовый лист рядом с кубиком шелковистого тофу. Она держала лист парой палочек для еды и умело повернула его так, чтобы он лег на тофу под углом, создавая изящное украшение.

— Выглядит прекрасно, — раздался голос у нее за спиной.

Андо слегка вздрогнула. Она обернулась и увидела, что за ней стоит этот надоедливый ронин. Его способность передвигаться бесшумно нервировала. Она снова обратила свое внимание на поднос.

— Господин настаивает, чтобы все, что касается его жены, всегда было самого высшего качества, — сказала Андо. Она с преувеличенной заботой продолжала возиться с подносом, надеясь, что ронин уйдет. Он не ушел.

— Забота Хисигавы-сана о своей жене достойна восхищения, — сказал Кадзэ. — Он боится, что она может пострадать из-за опасности, в которой он сам оказался?

Разговор об опасности для Молодого Господина заставил Андо навострить уши. Она прекратила возиться с подносом.

— Он сказал, что на его жизнь было несколько покушений, — продолжил Кадзэ. — По крайней мере одно было из-за его жены. Остальные тоже были из-за Ю-тян?

— Мы живем в жестокое время, — туманно ответила Андо, — так кто может сказать, что является причиной безумных поступков? — Она взяла поднос. — Прошу простить меня, самурай, но я должна отнести это жене Господина. — Андо небрежно поклонилась и ушла, держа поднос.

Кадзэ стоял и смотрел ей вслед. В каждом японском доме есть свои тайны. Он гадал, какие же тайны хранит этот дом, что заставляют его обитателей быть такими молчаливыми.