Вендетта в Нефритовом Дворце

ГЛАВА 17

Волки на большой дороге.

Утки, кролики и жирные куры.

Кто предупредит беззащитных?

— Дыни! Сочные, сладкие дыни! — зазывал крестьянин. Старый слуга, худой, как скелет, подошел к нему и взял дыню. Он понюхал стебель, чтобы проверить спелость, и взвесил ее на руке, чтобы оценить вес. Удовлетворенный качеством товара, он принялся всерьез торговаться с продавцом дынь о покупке двух штук. В руках у слуги было несколько свертков с другими покупками с открытого рынка Камакуры.

Всего через несколько фраз двое мужчин уже увлеченно обсуждали цену. В пылу торга ни один из них не заметил четверых ронинов, круживших по рынку. Ронины воображали, что похожи на волков, но на самом деле больше смахивали на бродячих псов. Они привыкли чинить неприятности и сошлись к этим двоим, потому что те выглядели слабыми и беззащитными.

— Все равно слишком дорого за такой скверный товар, — сказал старый слуга.

— Но, господин, это превосходные дыни! Лучшие в Камакуре. Сочные, сладкие, в самом соку. Спросите любого. Все знают качество моих дынь. — Крестьянин весьма наслаждался оживленным спором о цене. У современных жен, казалось, не было времени на хороший торг. А этот слуга умел торговаться! Должно быть, его учил мастер.

— По-моему, они перезрели. Если я не заберу у тебя две за полцены, то завтра ты их просто выбросишь.

— Перезрели! Да что вы, господин, эти дыни… — голос крестьянина затих. Он заметил, что их окружили четверо ронинов. Он с опаской облизнул губы и вежливо поклонился в знак приветствия.

— Доброго утра, господа самураи! — с напускной сердечностью произнес крестьянин. — Не желаете ли сегодня сладких дынь?

Главарь шайки улыбнулся.

— Конечно. Я рад, что ты нам их отдаешь.

— Но, господин самурай, — поспешно сказал крестьянин, — я не…

Главарь грубо толкнул крестьянина, оттеснив его от фруктов. Затем он положил руку на меч и со зловещим щелчком высвободил его из ножен.

— Ты передумал отдавать нам дыни? — гневно спросил самурай.

Крестьянин восстановил равновесие и посмотрел на четыре суровых лица, уставившихся на него. Он снова облизнул губы. Тугой узел страха завязался у него в животе и подкатил к горлу.

— Прошу простить мою глупость, — поспешно сказал крестьянин. — Конечно, вы можете взять все, что пожелаете. Это целиком моя вина, что я неясно выразился. Прошу, угощайтесь. Дозо! Прошу!

Улыбка вернулась на губы самурая, и он знаком велел остальным членам шайки взять по фрукту. Половина дынь исчезла в их руках. Крестьянин беспомощно смотрел на поредевший запас, оставшийся у него. Он рассчитывал на деньги от продажи дынь, чтобы прокормить своих девятерых детей. И все же, лучше голодные дети, чем большая семья без отца.

— Надеюсь, они вам понравятся, — с напускной любезностью сказал крестьянин, про себя надеясь, что у воров от дынь скрутит животы.

— А что ты нам дашь? — обратился главарь шайки к слуге.

— Простите, господин самурай?

— Ты что, глухой? Я сказал: «Что ты нам дашь?» Этот крестьянин щедро поделился своими дынями. Уверен, и ты можешь быть так же щедр с некоторыми из своих покупок.

— Простите, но я не могу, господин самурай. Я Садакацу, слуга младшей ветви клана Ногути. Моя госпожа будет очень огорчена, если я не вернусь со всеми припасами, за которыми она меня послала.

Главарь посмотрел на своих троих спутников и хмыкнул.

— Младшая ветвь клана Ногути. Он даже не слуга главной ветви! — Он снова обратил свой взор на слугу. — Возможно, я неясно выразился.

Он сильно толкнул старика, и тот пошатнулся, упав в руки одного из ронинов. Тот оттолкнул слугу от себя, и старик растянулся в грязи, а его свертки разлетелись вокруг. Глядя на него сверху вниз, главарь сказал:

— Ну что, теперь мы ясно выразились, или нам придется отвесить тебе пару хороших пинков, чтобы ты лучше понял?

— Простите, господин самурай, но моя госпожа никогда бы не одобрила, если бы я отдал еду, за которой она меня послала. — Старик поднял взгляд, беззащитный, но не испуганный.

— Этот парень очень туго соображает, — сказал главарь. — Думаю, нам придется хорошенько его вздуть, чтобы прочистить ему мозги и он понял, что нужно быть щедрым, когда предоставляется возможность.

— Дыни, — раздался голос.

Вздрогнув, главарь ронинов поднял голову и увидел рядом с собой другого самурая. Ему было около тридцати, с мускулистыми плечами и руками. Судя по виду, пришелец тоже был ронином.

Незнакомец протянул руку и забрал дыню у главаря.

— Эй! — крикнул тот, но пришелец его проигнорировал.

Он плавным движением извлек меч из ножен, и четверо ронинов в удивлении отступили назад.

Незнакомец взял меч и, держа его лезвием вниз, легко подбросил дыню на обух. Он поймал ее и стал балансировать на тонкой полоске стали. Он слегка наклонил меч вверх, и дыня покатилась к цубе. Затем он наклонил меч вниз, и дыня покатилась в другую сторону. Наконец, он выровнял меч и замер, удерживая дыню неподвижно на обухе своей катаны.

— Лови свою половину, — сказал он.

— Что? — переспросил главарь, все еще завороженный тем, как ловко незнакомец балансировал дыней на мече.

Тот быстрым щелчком меча подбросил дыню высоко в воздух. Одним плавным движением он развернул клинок и аккуратно рассек фрукт надвое, пока тот еще был в воздухе. Другой рукой он поймал одну половину. Вторая упала в грязь, потому что главарь ронинов был слишком ошеломлен, чтобы ее схватить.

— Ты уронил свою половину, — заметил Кадзэ. — Жаль. Нехорошо переводить хороший фрукт. — Он посмотрел на троих других. — Вы уже заплатили за свои дыни?

— Он, э-э, крестьянин, э-э, отдал их нам, — медленно произнес один из ронинов, не сводя глаз с половинки дыни на земле.

— Он не похож на богача, — сказал Кадзэ. — Так что мы не можем позволить ему быть столь безрассудным в своей щедрости. Я знаю, вы вернете то, за что не можете заплатить.

Четверо переглянулись, и Кадзэ сделал быстрый выпад мечом, рассекая воздух и заставив ронинов подпрыгнуть. Они поспешно вернули украденные дыни на кучу перед крестьянином. Кадзэ улыбнулся, и четверо ронинов начали пятиться, держась вместе. Они развернулись и торопливо покинули рынок, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что человек с быстрым мечом не следует за ними.

— Благодарю вас, господин самурай! — сказал крестьянин.

Кадзэ поднял половинку дыни.

— Сколько за эту?

— Ничего, господин самурай! На этот раз это и вправду подарок. Я хочу, чтобы она досталась вам!

Кадзэ слегка кивнул в знак принятия дара и наклонился, чтобы помочь Садакацу подняться. Встав на ноги, старик низко поклонился.

— Благодарю вас, господин самурай. Это было очень любезно с вашей стороны. Вы спасли меня от побоев.

— Передайте Бабушке-Старейшине, что поход за продуктами может стать приключением. Вам помочь собрать ваши свертки?

Мысль о том, что самурай помогает слуге, была настолько новой и странной, что Садакацу едва смог пробормотать отказ.

— Что ж, хорошо, — сказал Кадзэ. Он вложил меч в ножны и вынул нож ко-гатана, отрезал кусок дыни и с удовольствием съел его. Он посмотрел на крестьянина и сказал: — Оиси! Очень вкусно!

— Видите, — торжествующе сказал крестьянин Садакацу. — Я же говорил, что у меня хорошие дыни!

Кадзэ оставил двоих мужчин продолжать торг. Он был рад, что ему не пришлось драться с четырьмя ронинами из-за такой глупости, как украденные дыни. Хотя, подумал он, на самом деле драка была бы не из-за дынь.

Было время, когда Кадзэ с радостью подрался бы из-за дынь, да и почти из-за чего угодно. Похоже, поединки просто ради драки становились все более модными. Но Кадзэ помнил, что говорил ему Сэнсэй о битвах.

Сэнсэй только что закончил урок по военной стратегии, и Кадзэ, полный юношеского энтузиазма, сказал:

— Не могу дождаться, когда пойду в бой. Отец брал меня в военные походы, но меня оставляли охранять лагерь с другими мальчишками, пока мужчины уходили сражаться. Когда я закончу обучение, я тоже буду достаточно взрослым для битвы. Тогда я познаю славу и красоту войны.

Сэнсэй устремил на него два твердых взгляда и очень тихо сказал:

— Послушай меня. В войне нет ни славы, ни красоты. Есть красота в оружии войны, в ярких доспехах и шлемах, что мы носим. Есть красота в колоннах воинов, идущих на войну с развевающимися знаменами под стук сотен или тысяч ног по дороге. Есть даже красота в том, как первая волна воинов бросается на врага, и их мечи и копья сверкают на солнце.

— Но как только воины сходятся и начинается резня, красоты больше нет — лишь смерть и разрушение. Лучшие мечи хранятся в ножнах, а лучшим армиям не приходится сражаться. Тоётоми Хидэёси доказывал это снова и снова, когда ему удавалось побеждать и покорять врагов словом или угрозой своей армии, а не проливая кровь.

— Что до славы, то единственная слава в войне — это исполнение своего долга самурая. И ту же славу можно найти, усердно выполняя свою работу, когда ты, например, инспектируешь замок.

— Но, Сэнсэй, — выпалил Кадзэ, — если в войне нет ни славы, ни красоты, зачем мы сражаемся?

Сэнсэй вздохнул.

— Однажды я переходил мост близ Нары, — сказал он, — и посмотрел вниз, на ручей, и увидел там женщину. У нее была огромная гора белья, и она стирала каждую вещь в реке, колотя ее о камень. Она уже постирала столько, что ей стало трудно это делать, потому что пальцы ее кровоточили, и ей приходилось быть очень осторожной, чтобы не запачкать кровью чистое белье. Я посмотрел на нее, удивленный видом крови, и спросил: «Госпожа, зачем вы стираете, когда у вас кровоточат пальцы?» Женщина на мгновение перестала стирать и молча посмотрела на меня, и тогда я почувствовал себя глупо и устыдился.

Мысль о том, что Сэнсэй мог почувствовать себя глупо и устыдиться, была чем-то за пределами воображения Кадзэ, и он несколько мгновений стоял безмолвно. Кадзэ не понял ни истории Сэнсэя, ни того, почему она вызвала чувства, казавшиеся чуждыми натуре его наставника. Наконец, Кадзэ набрался смелости и сказал:

— Сэнсэй, я знаю, что я глуп, но я не понял эту историю.

Сэнсэй посмотрел на Кадзэ и ровно произнес:

— Никогда не глупо спрашивать, когда не понимаешь. Женщина стирала белье, потому что была должна. Возможно, она была служанкой у жестокого господина. Возможно, у нее была неразумная свекровь. Может быть, она зарабатывала стиркой и должна была кормить детей. Но какова бы ни была причина, она стирала белье до крови на пальцах, потому что была должна. И по той же причине мы изучаем войну и сражаемся как самураи. Наша карма — сражаться, так же как наша карма — умирать. Я иногда думаю, что все самураи, должно быть, были особенно порочны в прошлой жизни, раз родились снова воинами. Как бы мы ни были надменны и как бы ни пытались приукрасить атрибуты войны разговорами о красоте и благородстве, факт в том, что мы имеем дело со смертью. В этом нет ничего дурного, потому что все должно умереть, и самураи в том числе. Но ты не должен путать необходимость делать что-то с радостью от этого. Когда самый скромный гончар создает чашку, он совершает больше, чем мы, даже если убьем сто человек. Гончар имеет дело с искусством созидания. Мы же — с искусством разрушения.

Теперь же Кадзэ имел дело с чем-то, что не было ни созиданием, ни разрушением. Он должен был выяснить, что случилось с Ногути Мототанэ, человеком, которого он не знал ни в лицо, ни по характеру.

Бабушка-Старейшина была убеждена, что Мототанэ мертв, раз он не убил Хисигаву и его не было в Камакуре. Но он был мужчиной, а значит, его могли отвлечь от долга выпивка или женщины. Хватило бы у старухи объективности, чтобы увидеть эти недостатки в своей собственной крови?

Отсутствие Мототанэ можно было объяснить и чем-то простым, вроде падения или травмы. Возможно, он лежал в какой-нибудь придорожной чайной, ожидая, пока срастется сломанная кость. Возможно, он был мертв. Но также возможно, что его смерть не имела никакого отношения к Хисигаве, и он стал жертвой бесчисленных разбойников, бандитов и воров, что наводнили теперь Японию.

Эномото отрицал, что на Хисигаву нападали на вилле. Была ли это ложь? Если Эномото убил Мототанэ по приказу Хисигавы, это было бы серьезным преступлением — купец приказал убить самурая. Однако Эномото мог также заявить, что просто убил Мототанэ на дуэли, и власти не придали бы этому событию никакого значения, кроме как официально его зарегистрировали. Кадзэ не считал разумным связываться с чиновниками Токугавы. Чтобы проверить эту возможность, он попросит бабушку навести справки у властей Камакуры.

На территории виллы было одно интересное место, которое Кадзэ хотел осмотреть, но что, если Хисигава приказал убить Мототанэ и похоронить его где-нибудь за пределами виллы? Холмы Камакуры были полны уединенных мест и пещер, и спрятать тело было бы достаточно легко. Как Кадзэ мог найти такое место? Он почти три года странствовал по Японии в поисках дочери Госпожи. Неужели теперь ему придется бродить по холмам Камакуры в поисках скрытой могилы человека, которого он не знал?