Вендетта в Нефритовом Дворце

ГЛАВА 26

Во внешнем мире —

Зима и неприятности.

Свобода несет бремя.

Приближаясь к барабанному мосту, он увидел группу людей, прятавшихся в кустах, в тени от заливавшего весь сад лунного света.

— Пс-с! Мы здесь! — резким шепотом произнесла старуха.

— Хорошо. Оставайтесь там.

Он подошел к мосту и начал взбираться по ступеням, ведущим к центральному пролету.

— Кто там? — окликнул стражник с другой стороны моста.

— Смерть, — ответил Кадзэ.

— А?

Раздосадованный, Кадзэ сказал:

— Доставай свой меч и защищайся. Эномото-сан и дня не прошло как ушел, а ты уже ослабил бдительность.

Чего стражнику не хватало в оценке ситуации, он с лихвой компенсировал свирепостью. Он выхватил меч и с ревом бросился на Кадзэ, перескакивая через две ступени барабанного моста за раз.

Кадзэ дождался, пока противник достигнет центрального пролета, где и встретил его яростную атаку. Луна очерчивала силуэты двух воинов, стоявших на полукруглом мосту, атакующих и контратакующих, их мечи сплетались в смертельном танце под музыку лязгающей стали. Кадзэ знал, что он не в лучшей форме, и пытка, и схватки с другими стражниками взяли свое. И все же он оттеснил стражника через весь пролет к острову и нанес смертельный удар как раз в тот момент, когда тот достиг ступеней. Пошатнувшись, стражник шагнул с центрального пролета и скатился вниз по лестнице.

— Идемте, — позвал Кадзэ троицу, прятавшуюся в листве. — Следуйте за мной, на случай, если там еще есть стража.

Кадзэ вошел в Нефритовый Дворец, окутанный странной тишиной. После сражений, криков и стонов умирающих дворец дарил умиротворяющую передышку, несмотря на то, что Кадзэ знал — это место ужаса. Деревянная решетка, преграждавшая коридор, была открыта. Он пошел по безмолвному коридору, и эта тишина спасла его. Приближаясь к повороту, он смог расслышать скрип одной из половиц.

Кадзэ не изменил шага, чтобы не насторожить того, кто ждал в засаде за изгибом коридора. Внезапно раздался безумный крик, и в Кадзэ метнули копье, когда он сворачивал за угол.

Кадзэ одной рукой перехватил древко копья и слегка отклонил его, так что оно прошло мимо. Другая рука, сжимавшая Мухобой, опустилась, и древко копья было перерублено надвое.

Кадзэ бросил наконечник на землю и посмотрел на своего нападавшего. Это была Андо.

Она отшвырнула обломок древка и отступила. Кадзэ шагнул вперед.

— Ты же не убьешь женщину? — сказала она, выставив перед собой руки.

— Нет, но я убью чудовище. — Меч Кадзэ описал быструю дугу, и голова Андо вместе с одной из ее рук полетели по коридору. На ее лице все еще застыло удивление. Кадзэ перешагнул через обезглавленный труп и направился в комнату Ю-тян.

Комната, казалось, не изменилась. Изможденное существо, сжавшееся в углу клетки, не подняло головы.

— Ю-тян, — мягко позвал Кадзэ.

Она подняла лихорадочный взгляд, с полунадеждой вслушиваясь в голос Кадзэ.

— Милосердный Будда! — воскликнул Нагатоки.

Кадзэ оглянулся и увидел за своей спиной в дверном проеме юношу, Садакацу и Бабушку-Старейшину. На их лицах было потрясение, и Кадзэ показалось, что он заметил слезы в глазах Садакацу.

— Все хорошо, Ю-тян, — сказал Кадзэ. — Твоя бабушка и двоюродный брат здесь, чтобы забрать тебя домой, и ты, должно быть, помнишь Садакацу.

Ю-тян посмотрела на троицу, затем на Кадзэ.

— Это сон? — пробормотала она.

— Нет, это не сон. Ты спасена. Ты вернешься домой.

Ю-тян подползла к той стене клетки, что была ближе к двери. Она обхватила пальцами прутья и уставилась наружу. Пальцы были такими тонкими, что походили на сухие веточки.

— Пойди, принеси ключ от клетки, — приказал Кадзэ Нагатоки. — Он, вероятно, на том теле в коридоре.

— Но у того тела нет головы! — возразил внук.

— Да, но у нее, вероятно, есть ключ. Проверь ее кимоно.

Нагатоки ушел, а Садакацу подошел к клетке и упал на колени, и теперь обильные слезы текли по его худому лицу. Ю-тян посмотрела на него и сказала:

— Садакацу! Смотри, Садакацу, на этот раз не ты самый худой в комнате. — Она протянула руки. Каждая косточка на ее ладони была видна. — Даже ты не такой худой, Садакацу!

Когда она произнесла эту шутку, Кадзэ сразу понял две вещи. Первое: она действительно была из той же крепкой породы, что и Бабушка-Старейшина. Второе: хотя на восстановление уйдет много времени, Ю-тян в конце концов преодолеет это испытание. Возможно, она никогда не будет так же красива, как прежде, но она всегда будет так же сильна.

Нагатоки вернулся с ключом. Он держал его на отлете, как нечто отвратительное. Возможно, так оно и было. Кадзэ взял ключ и открыл клетку. Ю-тян с трудом выползла наружу, слишком слабая, чтобы идти.

— Встань и иди! — приказала старуха.

Ю-тян попыталась встать с помощью Садакацу, но рухнула обратно на татами, как хрупкий осенний лист.

— Я не могу, — сказала она.

Кадзэ поднял Ю-тян на руки. Она была легкой, как маленький ребенок.

— Спасибо, — прошептала она, когда он держал ее.

Старуха передала свое копье Садакацу.

— Дай-ка ее мне, — грубо сказала она.

Кадзэ на мгновение замялся, и бабка повернулась к нему спиной.

— Посади ее мне на спину. Я носила ее так, когда она была младенцем, и, конечно, смогу носить ее так снова.

Кадзэ поднес Ю-тян к бабушке и усадил ее на спину старухи, как сажают детей. Казалось, рядом с ней Ю-тян почувствовала себя спокойнее.

— Это хорошо, чтобы выбраться отсюда, — сказал Кадзэ, — но не годится, чтобы добраться до дома. Нам всем следует немедленно покинуть Камакуру. Я не знаю, что подумают власти обо всем этом, и не хочу выяснять. Нам придется поднять с постели каких-нибудь носильщиков и нести Ю-тян в паланкине. На это нужны деньги.

Старуха прикусила губу. Ее скаредность вступила в борьбу с практичностью, и на этот раз практичность победила.

— Хорошо, — сказала она. — Деньги у Садакацу.

— Отлично, — сказал Кадзэ. — Вы начинайте, а я вас догоню. У меня здесь есть еще одно последнее дело. — У Кадзэ не было желания вырезать статуэтки Каннон для мертвых на вилле и во дворце, но он хотел сделать кое-что еще.

Кадзэ вышел из комнаты с клеткой и направился в заднюю часть дворца. Там, в большой общей комнате, он нашел шесть девушек, все в роскошных кимоно. Они были напуганы появлением Кадзэ и сидели, глядя на него настороженными глазами.

— Вы свободны, — сказал Кадзэ.

Несколько девушек переглянулись, казалось, не понимая.

— Я же сказал, вы свободны, — повторил Кадзэ. — Люди, что вас охраняли, мертвы. Вы можете уйти в любой момент.

Одна девушка нерешительно поднялась. Другая, с жестким взглядом, приказала:

— Сядь!

Первая села.

Озадаченный, Кадзэ спросил:

— Вы не понимаете меня? Вы можете уйти когда угодно.

Девушка с жестким взглядом ответила:

— И куда нам идти? Родители продали нас в блудницы. У нас больше нет дома. Если мы уйдем, нам придется скитаться в поисках работы служанки, где мужчины будут пользоваться нашими телами так же, как и сейчас, вот только у нас не будет ни красивой одежды, ни роскоши, которую дает нам нынешняя жизнь. Вот так всегда с мужчинами: объявить, что мы свободны, но не сказать, куда нам идти!

Кадзэ смотрел на девушку, пока та не отвела взгляд от его, еще более жесткого.

— Как знаете, — сказал он. — Дверь к свободе открыта. Свобода никогда не дается легко, ни мужчине, ни женщине. У вас по крайней мере есть шанс, если вы этого хотите. Если не хотите — такова ваша карма. — Он развернулся и ушел, догоняя остальных.

Кадзэ и четверо его спутников покинули Нефритовый Дворец и виллу Хисигавы. Они направились на окраину Камакуры, и Кадзэ нашел пристанище носильщиков при постоялом дворе. Там ему удалось поднять с постели двоих носильщиков паланкина.

Сначала те испугались вида Ю-тян, но Кадзэ сказал им, что она больна и ей нужно немедленно вернуться домой, чтобы поправиться. После недолгого совещания и нескольких минут торга со старухой, которая в итоге одержала верх, указав, какая Ю-тян легкая, девушку благополучно усадили в паланкин.

— С вами все будет в порядке, — сказал Кадзэ Бабушке-Старейшине. — Власти будут искать меня, но сомневаюсь, что станут искать вас.

— А с тобой все будет в порядке?

Кадзэ потер плечи.

— Как и вы, я крепкий.

Старуха что-то проворчала в ответ, а затем пошла присмотреть за Ю-тян.

Нагатоки подошел к Кадзэ и спросил:

— Скольких стражников вы убили на вилле?

— Слишком много. Лучшие клинки остаются в ножнах, но я не люблю оставлять дело незаконченным. Я не выяснил, что случилось с Мототанэ, но решил вычистить это змеиное гнездо. Думаю, я все еще подобен клинку Мурамасы, а не клинку Масамунэ. Я остер, но мне еще нужно укрепить свой дух.

— Жаль, что Мототанэ не было здесь, чтобы помочь нам. Он бы тоже истребил эту шваль.

— Возможно.

— Жаль, что вы не видели, как сражался Мототанэ. Он был великолепен. Я завидовал тому, как он владел Сакураном.

Сакуран — это слово, означающее опадающие цветы вишни, одно из многих слов, описывающих различные состояния драгоценной сакуры.

— Сакуран? — переспросил Кадзэ.

— Его меч звался Сакуран, господин самурай.

Кадзэ пронзил ледяной холод.

— Как выглядела цуба Сакурана? — тихо спросил он.

— Она была прекрасна, — с энтузиазмом ответил Нагатоки. — По внешнему краю шла ветвь вишневого дерева, а в середине были опадающие цветы, выделенные серебром.

— А на ветви были золотые вкрапления?

— Да! Откуда вы знаете? Вы видели Сакуран?

— Да, — тихо ответил Кадзэ. — Я его видел.

Кадзэ с первой же встречи понял, что Хисигава — лжец. Он назвал главаря бандитов Исибаси, и это имя должно было стать подсказкой. Чтобы добраться до места, где бандиты напали на Хисигаву, Кадзэ пересек небольшой каменный мост, прежде чем подняться на холм. «Исибаси» означало «каменный мост». Хисигава пересек тот же самый мост и использовал это имя, когда ему понадобилось выдумать прозвище для Ногути Мототанэ.

В мире Кадзэ имена имели значение. Люди сражались и умирали, чтобы защитить или прославить имя. Собственно, правители страны, даймё, носили титул, означавший «великое имя». Но Кадзэ, как никто другой в своем сословии, знал, что имена эфемерны и непостоянны. Сам он теперь носил имя, взятое из воздуха по прихоти. Его прошлое имя, которым он когда-то так дорожил, теперь было подобно ветру. Его последствия все еще ощущались, но оно не имело материального воплощения. Простым трюком, назвав Ногути Мототанэ именем Исибаси, Кадзэ был обманут, и Мототанэ погиб.

Как воин, Кадзэ знал смерть гораздо ближе, чем большинство людей, но даже самый забитый крестьянин понимал, что жизнь конечна. Поэтому сама по себе смерть для Кадзэ не имела большого значения, но то, как человек умирал, значило многое. Есть хорошие смерти и плохие. У Госпожи была очень плохая смерть, и этот факт приводил Кадзэ в ярость больше, чем просто трагедия ее ухода.

Смерть Ногути Мототанэ, пропавшего внука Бабушки-Старейшины, теперь легла тяжким грузом на совесть Кадзэ. Он убил множество людей, но никогда, по его мнению, не совершал убийства.

Ногути Мототанэ исполнял законную вендетту и имел право убить Хисигаву. Кадзэ помешал исполнению этого права и тем самым нарушил то, что считал правильным и справедливым. Он чувствовал, что его обманом втянули в убийство, заставив поверить, что Мототанэ — главарь бандитов. Кадзэ знал, что если бы он понял суть обиды Мототанэ на Хисигаву, он бы просто отошел в сторону и позволил ему убить купца.

Убийство Мототанэ нарушило гармонию, бывшую стержнем его существования и философии жизни. Теперь он понял, почему его катана сломалась в бою. Это был знак небес, что его действия против Мототанэ были несправедливы, — знак, который Кадзэ предпочел проигнорировать. Его гармония была нарушена, и он испытывал и раскаяние за свой поступок, и гнев на купца, который обманом заставил его это сделать.

Кадзэ упал на колени. Положив обе руки на землю перед собой, он поклонился так низко, что его лоб коснулся земли.

— Простите меня, Мототанэ-сан. Мне жаль, что я убил вас. Я знаю, что поступил дурно и что это делает меня убийцей. Простите меня.

Кадзэ обращался к духу мертвого Мототанэ, но Нагатоки тоже услышал исповедь ронина. Юноша уставился на кающегося воина.

— Вы убили Мототанэ? — в шоке произнес он.

— Нани? Что? — бабка, с Садакацу по пятам, вернулась к ним. Она остановилась при виде униженно склонившегося ронина, и слова ее внука донеслись до ее неверящих ушей.

Кадзэ переменил позу, повернувшись к женщине.

— Я только что понял, что убил Мототанэ. Это случилось через несколько минут после встречи с Хисигавой, когда на него напали бандиты на токайдской дороге. Мототанэ, должно быть, следил за Хисигавой, выжидая удобного случая.

— Он уже нападал на Хисигаву однажды, когда купец ехал в Камакуру, но не смог его убить. На токайдской дороге Мототанэ напал сразу после бандитов, и Хисигава сказал мне, что он их главарь. Я убил его в поединке. Хисигава сказал мне, что я убил человека по имени Исибаси, но теперь я знаю, что это был Мототанэ. Из разговора с Нагатоки я понял, что меч, который я бросил в залив, был Сакуран и что он принадлежал вашему внуку. Теперь этот меч покоится в заливе Сагами. Я бросил его туда, чтобы умилостивить дух убитого мной человека. Я искренне сожалею, что совершил убийство Мототанэ.

Старуха подошла к все еще склоненному Кадзэ. За поясом у нее, как у мужчины, была катана. Она извлекла клинок и обхватила рукоять обеими руками. Кадзэ не сделал ни движения, чтобы защититься или убежать.

— Ты убил моего внука. Теперь я убью тебя. — она занесла клинок.

Садакацу упал на колени и сказал:

— Бабушка-Старейшина, если вы собираетесь убить этого самурая, прошу, убейте сначала меня.

— Что? — поразилась женщина. — Почему?

— В знак протеста. Я хочу умереть в знак протеста.

— О чем ты говоришь, старый глупец? — отчитала она его.

— Я всю жизнь служил клану Ногути, — объяснил Садакацу. — Я всегда гордился тем, что состою на службе у Ногути, как мой отец и его отец до него служили вашей семье. Клан Ногути всегда отличали подобающая самурайская честь и бережливость. Они также следуют истинному бусидо, пути воина. Насколько я знаю, они никогда не были несправедливы. Если вы убьете этого самурая, вы совершите несправедливость, и я хочу своей смертью выразить протест против этой несправедливости.

— Ты что, из ума выжила? Что несправедливого в том, чтобы отправить в небытие убийцу Мототанэ?

— Он совершил убийство, но в тот миг он думал, что защищает невинного купца на большой дороге. Многие ли рискнули бы собой в подобных обстоятельствах? Я знаю, что этот самурай помогает слабым так, как большинство других не станет. Сейчас он честен с вами, и я вижу его искреннее раскаяние. Он взял ценный меч Мототанэ и швырнул его в залив Сагами, чтобы умилостивить дух Мототанэ.

— Он сказал, что Мототанэ погиб в поединке. Это значит, что у Мототанэ был равный шанс убить или быть убитым. Такова была карма Мототанэ — умереть, и это наполняет меня великой печалью. Но еще большую печаль принесет мне бесчестье клана Ногути, если вы несправедливо убьете этого самурая.

Старуха была озадачена и смотрела на своего слугу так, словно видела его впервые. Обычно Садакацу молчал и делал, что ему велят. Она не могла представить, какой дух вселился в тощего слугу, заставив его изрекать такие слова.

Ее внук, Нагатоки, подошел к ней и тоже опустился на колени.

— Садакацу прав. Если вы убьете этого самурая, вы убьете не того. Это Хисигава обманом заставил Мацуяму-сана убить Мототанэ. Это Хисигава виновен в его смерти. Хисигава теперь мертв, убит вашей собственной рукой. Если вы собираетесь убить этого самурая, то убейте и меня, ибо я не смогу вынести бесчестья от такого поступка.

Бабушка-Старейшина отступила назад, глядя на троих мужчин, стоявших на коленях или склонившихся в поклоне перед ней. Меч ее опустился, и впервые она не знала, как поступить. Внезапно она и выглядела, и чувствовала себя такой старой, какой была на самом деле.

Наконец, она сказала:

— Хорошо, самурай будет жить. Наш уговор был в том, что он расскажет мне, что случилось с Мототанэ. Он это сделал, хотя его новость и оказалась совершенно неожиданной. — Заметив, что трое мужчин не сдвинулись с места, она добавила: — Встаньте. — Затем, с ноткой прежней властности в голосе, произнесла: — Встаньте!

Кадзэ исполнил приказ и пристально вгляделся в лицо старой женщины. Вызов ее власти, казалось, повлиял на нее. Ее изрезанное морщинами лицо, прежде воплощение воинской решимости, теперь казалось усталым. Ее волосы, прежде — стальной шлем, теперь — пучок седых прядей. Ее осанка, прежде прямая, как у полководца, теперь стала сутулой и сгорбленной. Кадзэ дивился тому, как разум управляет телом, но не был готов пока выказывать сочувствие Бабушке-Старейшине. В своей жизни она, должно быть, знала много разочарований и испытаний. Сейчас она столкнулась и с тем, и с другим, узнав о смерти внука Мототанэ и столкнувшись с бунтом своего маленького разношерстного отряда. Но эта женщина была стойкой, и за долгие годы она никогда не позволяла жизни или ее событиям сломить себя. Скоро она вернет себе былую силу.

Едва Кадзэ об этом подумал, он увидел, как старуха заметно выпрямилась.

— Раз уж ты рассказал мне о Мототанэ, я расскажу тебе о лоскуте ткани, — сказала она Кадзэ, словно угрозы смерти и последующего бунта только что и не было.

Кадзэ подивился ее силе и вновь убедился, что женщины — поистине пугающие создания. Ни один мужчина не смог бы оправиться так быстро.

— Этим лоскутом были перевязаны подарки, которые приносила Андо, когда Хисигава пытался ухаживать за Ю-тян. Я не знаю его происхождения, но знаю его источник. Он от Хисигавы. Как он его получил, я не знаю. Об этом ты его уже не спросишь.

Теперь настала очередь Кадзэ поникнуть.

— Я знаю, как к нему попал этот лоскут, — сказал Кадзэ. — Он рассказал мне о своих недавних делах. В тот момент я не понял, что среди молодых девушек, о которых он говорил, была и дочь моей Госпожи.

Женщина кивнула, и носильщики паланкина подняли свою ношу. Ю-тян была так легка, словно паланкин был пуст. Она выглянула наружу — живой скелет. Кадзэ знал, что, покинув Камакуру, они остановятся в гостинице, и Ю-тян сможет принять приличную ванну и надеть одно из кимоно бабушки. Грязь плена можно было смыть, но ни красоты, ни невинности ей уже было не вернуть.

Она выглянула из паланкина и сказала Кадзэ всего два слова:

— Благодарю вас.

Этого и слез в ее глазах было достаточно.

Перед самым уходом пожилая женщина едва заметно кивнула в сторону Кадзэ.

— Бабушка-Старейшина, — сказал Кадзэ.

— Что? — грубо ответила она.

— Ю-тян нужны терпение и забота. Ее не нужно силой возвращать к нормальной жизни. Она вернется сама. Она более чем доказала, что не поддается насилию.

— О чем ты… — возражение старухи замерло у нее на губах. Она взглянула на паланкин, в котором находилась ее внучка. Не желая уступать авторитету Кадзэ, но признавая правоту его слов, она сказала: — Хорошо.

— Вот и славно.

Старуха, держа копье, зашагала впереди носильщиков. Слуга, Садакацу, обремененный своей ношей, плелся за паланкином. Лишь внук, Нагатоки, остановился, оглянувшись на Кадзэ. В бледном сером свете, предшествовавшем рассвету, он едва заметно улыбнулся и помахал рукой на прощание. Кадзэ понимающе кивнул и помахал в ответ. Затем он повернулся, чтобы уйти.