Вендетта в Нефритовом Дворце

ГЛАВА 1

Напыщенные военачальники,

тщеславные болваны и коварные политики;

Глупцы ведут себя как глупцы.

Япония, восьмой год эры Кэйтё, 1603 год

— Что мне разрубить?

Пьяный самурай нетвердо поднялся на ноги. Его качало из стороны в сторону, словно он стоял не на полу придорожной чайной, а на палубе корабля во время качки. Выхватив из ножен катану, свой длинный меч, он выставил ее перед собой, будто волшебный жезл заклинателя, и принялся чертить в воздухе неясные круги, ожидая наития.

Его собутыльник сидел на истертых циновках-татами в общем зале. Он тоже был самураем, в мятом сером кимоно, и держал в руке квадратную деревянную чашечку для сакэ. Он озирался по сторонам, ища цель для дрожащего клинка своего приятеля. В пьяном озарении его взгляд остановился на чашечке.

— Разруби вот это, — сказал он, поднимая ее.

— Чашку?

— Да, посмотрим, как ты справишься. Я подброшу ее, а ты рассеки надвое.

— В воздухе?

— Конечно! Если я ее поставлю, будет неинтересно. — Он ухмыльнулся, обнажив кривые коричневые зубы. — Погоди-ка, — сказал он и поднес чашечку к губам, чтобы осушить остатки. Аромат дерева усиливал вкус дешевого, молочно-белого рисового вина. — А-ах, хорошо.

Был лишь ранний час пополудни, но двое самураев, по-видимому, пили с самого утра. Во весь голос они вызывали друг друга показать свое искусство владения мечом.

— Ну что ж, — сказал сидевший самурай своему товарищу. — Готовься. — Он взвесил квадратную чашечку на ладони. — Ити, ни, сан, — сосчитал он и подбросил ее вверх. Чашечка закувыркалась в воздухе, разбрасывая серебристые капли сакэ, словно искры от вертушек, что прибивают к мостам во время летних фейерверков.

Стоявший самурай неуклюже взмахнул мечом, и деревянная чашечка, оставшись невредимой, упала на потертые татами, дважды подпрыгнула и замерла. Сидевший самурай оглушительно расхохотался.

— Что смешного?

— Ты.

— Ну, так давай, сам попробуй, — возмущенно бросил шатавшийся самурай. Он с преувеличенной осторожностью попытался вложить кончик катаны в ножны, и эта простая задача, одно из первых движений, которым обучают новичков, в его пьяном состоянии вдруг превратилась в настоящее испытание. Наконец ему удалось убрать клинок, и он плюхнулся обратно на циновки.

Его приятель услужливо подполз и поднял чашечку. Встав на ноги, он держался на них так же нетвердо, как и его товарищ. Взвесив чашечку в одной руке, он извлек из ножен свой меч.

— Смотри, — сказал он и подбросил чашечку.

Он наотмашь рубанул по ней одной рукой, но лишь задел краем, и чашечка полетела через всю комнату, словно воланчик, отбитый изукрашенной ракеткой в игре ойбанэ.

Чашечка приземлилась возле человека, который сидел в стороне и пил чай. Это был ронин, самурай без господина, одетый в дорожное кимоно и штаны-хакама. В отличие от двух других самураев, его голова не была обрита. Волосы были зачесаны назад и собраны в узел. Он увидел летящую в него чашечку и с небрежной ловкостью протянул свободную руку, поймав ее на лету. При этом другая его рука, подносившая к губам горячую пиалу с чаем, даже не дрогнула, не пролив ни капли.

— Эй, верни чашку! — проревел пьяница.

— Чтобы вы снова играли ею в ойбанэ? — Ронин поставил свою пиалу. В ойбанэ по традиции играли девочки на Новый год, так что пьяница счел это оскорблением.

— Я не играю ею в ойбанэ! — возмутился он. — Я пытаюсь ее разрубить. Это демонстрация мастерства!

Ронин внимательно осмотрел чашечку, поворачивая ее в руке. Затем сухо произнес:

— Успехов у вас пока немного.

— Как тебя зовут? — потребовал стоявший пьяница.

Ронин задумался над вопросом. В последний раз, когда его об этом спрашивали, он стоял в горах. Он поднял тогда голову, и его поразила красота ветра, шевелившего сосны на склоне. Он придумал себе имя в честь увиденной им красоты. То имя, решил он, ничем не хуже любого другого, что он мог бы создать сегодня.

— Меня зовут Мацуяма Кадзэ, — ответил он.

— Ветер на Сосновой Горе? — переспросил пьяница. — Что это за имя такое?

— А чем одно имя отличается от другого?

— Да какая разница, как тебя там, покажи-ка лучше, на что ты способен!

— Почему бы и нет? — отозвался Кадзэ. Единым плавным движением он поднялся, без малейшего промедления подбросил чашечку в воздух, выхватил меч из ножен и рассек падающую деревянную чашечку точно посредине. Скорость удара и острота клинка позволили Кадзэ разрубить ее надвое, пока та еще была в воздухе. Две половинки рассеченной чашечки для сакэ упали на татами в тот самый миг, когда Кадзэ уже возвращал катану в ножны.

— Клянусь Буддой, вот повезло! — воскликнул первый самурай.

— О да, — поддакнул второй, — удачный удар!

Ронин покачал головой.

— Это не удача. Я так и задумал.

— Удача, — настоял первый пьяница. — Ты не сможешь повторить.

Кадзэ пожал плечами.

— Раз вы так говорите. Но это была не удача.

— Да ладно. Давай-давай. Покажи еще раз, — сказал второй пьяница. Он потянулся и схватил другую чашечку.

— Эта глупая забава не стоит того, чтобы портить имущество хозяина чайной, — сказал Кадзэ.

Мысль о том, что нужно беречь имущество хозяина чайной, была пьяницам совершенно чужда.

— О чем ты городишь? Это всего лишь чашка трактирщика. А мы — самураи!

— Да, — сказал второй. — Нам все дозволено. И кроме того, — продолжил он, — твой удар — чистое везение.

Кадзэ улыбнулся и пожал плечами.

— Раз вы так говорите.

— Так ты все еще твердишь, что это не везение? — заспорил первый пьяница.

— Как решите, так и было.

— Я пьян, — сказал первый самурай, — но не смей говорить со мной свысока.

— Гомэн насай. Прошу прощения, — извинился Кадзэ.

— Слушай, ты не смог бы снова разрубить что-то на лету?

— Смог бы, если бы захотел.

Первый пьяница рассмеялся.

— Но ты не хочешь.

— Да, не особенно.

— Это потому, что не можешь, — сказал второй.

— Но я могу, — мягко возразил Кадзэ.

— Ладно, давай-ка еще раз, — сказал первый. — Мы выберем, что тебе разрубить, и посмотрим, как ты это сделаешь.

— И если я это сделаю, вы оставите меня в покое? — спросил Кадзэ.

— Конечно-конечно, — рассудительно заверил пьяный самурай.

— Хорошо, — сказал Кадзэ. — Что же вы выбираете?

Первый лукаво переглянулся с приятелем, а затем указал на жужжавшую в комнате муху.

— А ну-ка, разруби вот ее, — хохотнул он.

— Да, муху! Разруби муху! — подхватил смехом второй.

Кадзэ ничего не ответил, лишь несколько секунд молча смотрел на самураев. Затем он развернулся и пошел прочь. За его спиной грянул громкий хохот пьяниц.

Кадзэ вышел из чайной и взглянул на небо. Оно походило на лист грубой серой тутовой бумаги, исчерченный разводами туши. Рваные темные полосы очерчивали налитые дождем тучи — точь-в-точь как кисть, густо смоченная в черной туши, изобразила бы их на бумаге.

Кадзэ чуял густой запах дождя и ощущал гнетущую тяжесть надвигающейся грозы. Он подумал, не вернуться ли в чайную, чтобы переждать непогоду. Он знал, что силой воли заставит себя не замечать двоих пьяниц: просто опустит внутреннюю завесу, которая позволяла японцу не видеть того, что он видит, и не слышать того, что он слышит. Иногда умение притвориться, что не видишь и не слышишь, и позволяло японскому обществу существовать.

Но если пьяниц он мог не замечать, то от себя ему было не скрыться. Он досадовал на себя за то, что поддался желанию блеснуть своим мастерством, разрубив в воздухе чашечку для сакэ. Это была слабость, а слабость он ненавидел. В ушах прозвучал голос его учителя фехтования, его Сэнсэя: «Когда играешь с глупцами, ведешь себя как глупец. А когда ведешь себя как глупец, ты им и становишься».

Кадзэ не мог позволить себе привлекать внимание, ввязываясь в глупые забавы с парой пьяных шутов. По Японии скиталось пятьдесят тысяч ронинов, большинство из которых лишились места из-за великой междоусобной войны, оказавшись на проигравшей стороне. Некоторые подались в разбойники, другие уже оставили путь воина ради земледелия или торговли, а многие все еще искали службы у победоносных князей, поддержавших победивший клан Токугава. Немногих из них люди Токугавы по-прежнему разыскивали как врагов. Кадзэ был одним из них.

Кадзэ решил продолжить путь, а когда пойдет дождь — что ж, просто промокнет. Он остановился у чайной, глядя то в один, то в другой конец широкой грунтовой дороги, что звалась Токайдо. Эта пыльная полоса земли соединяла прошлое Японии с ее будущим. На одном конце токайдской дороги лежал Киото, древняя столица на протяжении почти восьмисот лет и обитель императора. На другом конце раскинулся Эдо, новая столица и оплот клана Токугава, новых правителей Японии. Кадзэ стоял — и впрямь, и иносказательно — между старым и новым, тоскуя по счастливому прошлому, но не страшась сурового будущего.

До междоусобной войны токайдская дорога была полна путников, которые в самых оживленных местах порой шли плечом к плечу. Во время войны поток людей резко иссяк. С победы Токугавы прошло почти три года, и в наступившем непрочном мире дорога снова начала оживать, хотя из-за разбойников путешествие все еще было опасным. Чаще всего на ней можно было встретить лишь отважных купцов, ронинов, проходимцев да разбойников. Порой одних было трудно отличить от других.

Кадзэ скитался по Японии почти три года в поисках похищенной девятилетней дочери своего покойного господина и его супруги. Недавно он наткнулся на след, который мог привести к девочке: лоскут ткани с моном, или родовым гербом, его господина — тремя цветками сливы. Этот лоскут ему отдала весьма необычная троица во главе с пожилой женщиной, вершившей официально дозволенную вендетту. Имея серьезные основания для обиды, можно было получить от властей дозволение на частную месть.

По-видимому, эта женщина такое дозволение получила. О своей цели она заявляла повязкой на голове с выведенным на ней иероглифом «месть», и во время их прошлой встречи в другой чайной Кадзэ нашел ее свирепой и непреклонной, не уступавшей любому самураю. В своей мести оба-сан, бабушку, сопровождали ее пятнадцатилетний внук и старый слуга, похожий на мешок с костями.

Бабушка сказала, что ищет купца, который путешествует по токайдской дороге, поэтому Кадзэ и вышел на великий тракт, ища это трио, чтобы разузнать, где они нашли лоскут с родовым гербом его господина.

Теперь, оказавшись на Токайдо, он понятия не имел, в какую сторону идти: в сторону Киото или в сторону Эдо, оплота его врагов? Он расспрашивал о троице в чайной, но хозяин ничего не знал. Владелец чайной заверил Кадзэ, что запомнил бы описанных путников, но лишь волею случая любая группа, идущая по Токайдо, могла остановиться именно в этой придорожной чайной.

Кадзэ поднял с земли палочку. Он вынул маленький нож ко-гатана, который хранил в специальном гнезде в ножнах, и быстро заострил один конец. Убрав ко-гатана, он подбросил палочку в воздух и проследил, как та, кувыркаясь, упала на грунтовую дорогу. Острие указывало в сторону Эдо.

Расправив плечи, Кадзэ вынул катану из-за пояса и закинул ее на плечо, как носят ружье. Он повернулся в сторону Эдо и зашагал по Токайдо широким шагом человека, привыкшего преодолевать большие расстояния пешком.

За деревней токайдская дорога превращалась в извилистую тропу, что вилась через леса, горы и поля. Обычно путь из Киото в Эдо занимал у человека две недели, хотя быстрый гонец мог преодолеть его за три-четыре дня, меняя лошадей, а порой и всадников, на одной из пятидесяти трех станций, расположенных вдоль дороги.

Кадзэ спустился с гор неподалеку от Эдо. Он провел в горах месяцы, методично обходя деревни в поисках девочки. Утомительные поиски не сломили его дух. Теперь, когда он наконец нашел лоскут ткани, который мог привести к ней, ему казалось, будто это был лишь первый день его поисков, а не конец третьего года.

Этот участок Токайдо пролегал по холмистой местности, и по обочинам дороги росли высокие деревья. Местами их ветви смыкались над головой, превращая дорогу в зеленый туннель. Кадзэ и раньше ходил по Токайдо и знал, что в летний зной лесной полог, порой укрывавший дорогу, был желанным спасением от солнца. В ветвях проглядывали клочки синевы, а дорогу испещряли золотые пятна солнечного света — отражения этих небесных осколков.

Сегодня, под грозным небом, зеленые туннели превратились в темные провалы, таящие в себе недоброе. Даже на открытых участках хмурый день делал дорогу неприветливой и унылой. Кадзэ не встретил ни души. Он предположил, что другие путники, напуганные непогодой, попрятались по норам, словно барсуки.

Кадзэ взглянул на клубящиеся тучи и увидел, как черные полосы неслись к земле. За его спиной уже хлынул дождь, и скоро он настигнет и его. Он решил, что лишь человек, гонимый великой нуждой, подобно ему самому, отважится путешествовать по Токайдо в такую погоду.