Домой пришла поздно.
Пока бригада работала с наркоманом, я не могла уйти. Это ведь был мой сигнал, и без разбирательств не обошлось: «Кто вы ему, что вы видели, принимал ли что-то при вас, есть ли при вас запрещенные наркотические вещества?»
Когда стабилизировали его состояние, осмотрели и меня. Потом считали соц. данные с персоника и предупредили об обязанности явиться в полицию по повестке для дачи показаний о случившемся. Обошлось бы проще, да незнакомец содержал слишком много непоняток — ни чипа, ни персоника, под кайфом, в трущобах. Одним словом, помогла человеку, но себе обеспечила не мало возни с последствиями.
И уже на утро, как обещали, в сообщениях высветилась повестка в центральный полицейский участок для дачи показаний с диапазоном времени рабочего дня. Решив не затягивать, пошла туда сразу после своих обязательных утренних занятий и стакана минералки с лимоном.
Бывать в этом здании не приходилось никогда. Всю свою взрослую жизнь и тем более в детстве, так близко с полицией дел не имела. Обычная жизнь законопослушной гражданки… а вот все равно засосало неприятно под ложечкой. В генах у нас это что ли сидит? Опять вспомнила, как отец про полицию рассказывал времен тридцатых годов. Давно уже все не так, на службу бешеный отбор, требования высокие, дисциплина железная, люди умные и порядочные, готовые жизнь положить за твое спокойное существование. А все равно засела настороженность внутри, когда в этих стенах оказалась. Хотелось уйти поскорее.
В кабинете следователя я увидела не того, кого ожидала увидеть. Вернее, у меня были какие-то свои шаблонные представления о таких полицейских, но за столом сидел человек, больше похожий не на кабинетного работника, а на… музыканта что ли? Тонкие длинные пальцы из всей общей внешности обращали на себя первое внимание. Темноволосый, сероглазый, со следами усталости на лице. Но в самих глазах утомления нет — взгляд цепкий, живой. Красивый мужчина, без слащавости нынешней моды на стильные выбритые прически. Этот был самобытным, немного запущенным на вид из-за небритой щетины, залысин и непослушных волос, которые он небрежно закинул назад своими тонкими пальцами.
На табличке было написано «Следователь Андерес Черкес».
Он быстро нашел нужное дело и включил запись. Посыпались вопросы — один в один как вчера: «Кто вы ему, что вы видели, принимал ли что-то при вас?..», потом уточняющие, но все о том же. А когда снял цифровую подпись с персоника, выключил запись, то откинулся в кресле и вздохнул:
— Жаль. Я надеялся хоть что-то прояснить.
— А кто он?
Тот посмотрел на меня внимательно и задумчиво. Охотно, даже дружелюбно ответил:
— Знать бы… Ни персоника, ни чипа, даже по отпечаткам пальцев не идентифицируется. Имени, которое он назвал, нет ни в одной базе данных. Есть подозрение, что он был в плену несколько недель.
Не удержала удивленного возгласа.
— Не ожидали от нашего Сиверска? Он принимал «орхидею» вперемешку с «незабудкой»… не едкая смесь, судя по отчету врачей. По их же отчету — перенес лихорадку, так что разбираться нужно.
Я кивнула, только вставать с места не торопилась. Спросила:
— И что дальше?
— Если личность не будет подтверждена и не найдутся родственники, больница продержит его у себя лишь до восстановления жизненных показателей. Принудительно или добровольное лечение по закону оплачивают прямые родственники. По желанию — прочие родные. А если нет никого, то государство полное лечение не обеспечит.
— Приют?
Следователь неодобрительно покачал головой и провел ладонью по волосам, второй раз закидывая выпавшие пряди назад и одновременно жестом выдавая свое сожаление:
— Да. Только от зависимости он никуда не денется, и долго там не протянет. Вы доброе дело сделали, мо-ло-дец, но его не спасти. Дальше объяснять?
Его «молодец» прозвучало так, словно он во мне увидел девочку-волонтерку, которая после обязательных занятий в свободное время помогает старикам и инвалидам. На сколько же он меня старше? Или просто лицо усталое?
Восстановление жизненных показателей — это самостоятельное дыхание, работы других органов без подключения аппаратов и жизненных инъекций, ограниченная моторика, вменяемое состояние и психические реакции в пределах тестовой нормы. Как только неизвестный будет отрезвлен и получит свои дозы капельниц и инъекций, его перевезут в приют даже в том случае, если на свои ноги не встанет. Дальше — дело судьбы и последствия собственных ошибок жизни, никто не даст тебе большего, чем стакан воды, миску каши и койку в палате на тридцать человек. Умрешь — от отказа почек, инсульта или остановки сердца, — и спрашивать ни с кого не будут. Сам виноват. Нужно было обеспечить себя или детьми, или деньгами. Или с родственниками дружить крепко и совестно.
Поймав на себе внимательный взгляд Андереса, я поняла, что молчу долго, а он, догадываясь о ходе моих мыслей, спросил:
— Видели приют? Этот человек, принимая «орхидею», не мог не знать, на какую дорожку становится. Если его не подсадили, конечно…
— Во сколько обойдется лечение?
Я сначала спросила без задней мысли, а потом сама про себя ахнула — а зачем я спрашиваю? Это же не как в «Маленьком Принце», когда в ответе. Это просто мимо шла. А всех приютных не спасти. И уж если брать на себя еще кого-то, то пойти и выбрать человека, более заслуживающего помощи.
Правильные у меня были доводы, но почему-то вспомнился мне тот взгляд, сумевший пробиться даже через наркотическое опьянение. А быть может и так, что история с пленом не бред. Попал человек в беду.
— Могу сделать запрос в больницу.
— Если можно.
Брови следователя долго держались приподнятыми от удивления после моего вопроса. Потом он стал набирать сообщение, и его брови вернулись на место. Зато появилась усмешка, не злая, а что-то понимающая такая добрая полуулыбка. А еще чувство облегчения, словно с его плеч свалилась ответственность. Все то неприятное ощущение казенного полицейского участка здесь, в этом кабинете, улетучилось. Ничего не скребло под ложечкой. Даже этот короткий формальный допрос прошел для меня безболезненно. Сам следователь был не стандартен для этих стен и производил приятное впечатление. К нему располагало все — и мягкий тембр голоса, и умный ясный взгляд, без казенщины, скуки или равнодушия.
Андерес назвал сумму, когда дождался ответа.
Да… это практически все мои пенсионные сбережения, все, что я скопила за семнадцать лет трудового стажа.
— Его полностью вылечат?
— Не совсем… Курс лечения три-четыре недели, — он читал с экрана, — медикаментозное избавление от зависимости, восстановление от лихорадки и действия «орхидеи» — это самые затратные пункты. Общее восстановление функций организма. Останется недостаток веса и временная нетрудоспособность. С этим в больнице его держать не будут, хорошее питание, отдых и время доберут ему здоровья до нормы.
Тут Андерес пытливо посмотрел на меня:
— Вы хотите оплатить лечение?
Я нерешительно молчала, понимая, что хочу.
— А вы точно его не знаете? Из простой жалости такие деньги?
Я уже хотела постучать сама себе по голове. Представляла, что со мной сделают родители, если узнают. Как я буду рвать на себе седые волосы, когда доживу до этих седин…
— Нет, я его не знаю.
— Есть время подумать, чуть-чуть. А может, и родственники найдутся. И если успеют, когда найдутся… и если захотят, когда найдутся…
— Если.
Он лишь пожал плечами:
— Подпишите — потратите, никакой закон или суд не вернет вам их. Вы не сможете после взыскать деньги с вашего подопечного, только если на добровольной основе. Но разумнее осознать факт траты навсегда. Без-воз-вра-тно. И учтите риск — медикаментозное избавление от зависимости это не панацея. Физически он перестанет быть наркоманом. А вот психически… новые мозги не поставить и он будет искать дозу, как вылечится. Возможно. Но если его подсадили и хотели убить… дальше объяснять?
Какое-то время я осмысливала это и Андерес не торопил. Как результат, поверх всех доводов против этой «глупости» у меня была твердая уверенность в «правильности» поступка.
— Заявление можно оформить у вас?
Следователь кивнул, вывел на принт-ноуте необходимые бумажные бланки, и я расписалась как в них, так и в цифровой версии.
— Эльса, у вас есть тезки в Сиверске?
— Тетя, и ей семьдесят пять. Других нет, кажется. А с чего такой вопрос?
— Я знаю имена Эльза и Элиза, а ваш производный вариант или редок или уникален, я лично не встречал. Но в тоже время уверен, что раньше где-то слышал. Я мог о вас слышать?
— Это вряд ли.
— Кстати, если вы прочтете внимательней подписанный договор, то узнаете, что ваш спасенный называет себя Гранидом Горном. Имя тоже единственное в своем роде.
Я пожала плечами, никак не прокомментировав эту новость. И следователь меня отпустил.