Ветер Безлюдья

Одиночество

Лола отдала распоряжение подавать горячее и алкоголь. И все мы, как сели, выпили сначала за встречу, потом за планы на будущее, а третьим тостом проводили год уходящий. Я не пила, не хотелось, поднимала бокал с томатным соком.

А после неугомонные мама и тетя стали фотографироваться у камина. Меня затащили на общий снимок, но после быстро оставили в покое. До нового года было минут десять — женщины продолжили фотосессию, мужчины налили себе еще по одной и заговорили в полголоса о чем-то социально-политическом, а я отошла к окну и засмотрелась на город.

Меня не оставляло странное чувство. Я работала с фотографиями, я пересмотрела множество их, тысячи тысяч, и почти половина из них была посвящена людям того же возраста, что и родители и даже старше. На снимках виделась эпоха, я именно по ним могла опознавать время чуть ли не год в год. Мне попадались и совсем древние фотографии, которые прежде были лишь в печатном виде, оцифрованы после.

Мысль крутилась, пытаясь поймать суть самой себя. О чем я думала?

Надо пересмотреть собственный архив. Там было что-то, что так растревожило.

— Эльса, это что такое?

— М?

Лола держала в одной руке лист, а другой хлопала маму по плечу, стараясь отвлечь ее от просмотра персоника, открытого в режиме слайд-шоу.

— Что?

— Это что такое?

Листом потрясли в воздухе, после чего он попал к маме.

— Я без очков и без линз, не прочитаю. Что?

И я не поняла. При чем здесь я и почему такой возмущенный тон?

— Кто такой Гранид Горн?

Этот вопрос я не ожидала услышать и потому не нашлась с ответом от удивления.

— Тут написано, Надин, что Эльса оплатила лечение какому-то наркоману. Сумасшедшая сумма!

— Вы зачем полезли в мой рюкзак?

— Я не лазила в твой рюкзак! — С чего-то психанула тетя. — Я нашла его в бумагах Надин, в ее контракте! Откуда у тебя такие деньги?!

Мама уже взяла лист, прищуриваясь, и читала как могла. Потом побледнела, села на стул и подняла на меня изумленный взгляд.

— Это пенсионные? — Прочитала я ее шепот практически по губам.

— У меня не было других сбережений.

— А что это значит?..

Я, раздосадованная открытием своего секрета, хотела забрать бумагу и сказать что-то вроде «это только мое дело», как отчет перехватил отец.

— Кто этот человек?

Голос отца прозвучал так неожиданно громко и грозно, что решимость моя пропала. Этот тон молниеносно опрокинул на меня чувство вины за нелепые ошибки или поступки, которые родители осуждали. Я внутренне сжалась, как ребенок, который чувствует, что виноват, но пока еще не понимает — почему?

Мама в озарении всплеснула руками и закрыла ладонями пол-лица:

— Ты спуталась с наркоманом! Ты отдала ему все деньги! Господи!

— Это сколько? — Рявкнул отец. — Сколько от твоих сбережений?! Почти все?…

— Госпо-о-о-оди!

Выражение ужаса было на всех лицах, кроме мужа тети Лолы. Оно выражало крайнюю степень любопытства.

— Он не наркоман. Он человек, попавший в беду, и я решила помочь.

— Господи! — Повторяла мама и бледность с ее лица не сходила. — Это наркотики… Алексис, там написано «орхидея»!

Лола воскликнула:

— Какая же ты дура!

Щеки и шея стали у меня горячеть сильнее, чем от стыда, — от подступающего гнева.

— Это мое дело, куда тратить деньги. Я не у вас их занимала, а заработа…

— Эльса! Ты что, действительно не понимаешь?!

Отец, в отличие от матери не бледнел, а краснел от сильных чувств, этим я была в него, — у него надулась венка на виске, а по вздрагиванию подбородка поняла, что он реально сильно разгневан. Он был в возрасте и я вдруг испугалась, что такое напряжение может сыграть с ним злую шутку. Мое недовольство схлынуло, я подошла и протянула руки, чтобы успокоить:

— Ничего страшного не случилось, папа. Все хорошо. Когда-нибудь они вернуться, эти деньги…

— Мы с матерью, — рука, со скомканным листом затряслась у меня прямо перед лицом, — уже старики… ты знаешь, что реформа для нас началась поздно и мы скопили не так много, как могли бы за всю жизнь! Ты понимаешь, что и она, и я до сих пор работаем с этими гребанными статьями и романами для того, чтобы не сесть на твою шею! Ты уже по закону должна нас содержать… но мы договорились, пока есть силы работать, не становиться твоей обузой. Дать тебе время заработать и отложить на собственное будущее! Мало того, что ты бросила достойное образование, мало того, что ты выбрала какую-то никчемную нишу… так ты перестала держаться за место, ты расточительно «вставала на ноги», работая на себя… со смешным заработком! Эльса!

— Это все ты виноват, — вскинулась со стула мама, — ты, придурок! И твоя чокнутая сестра! Твоя дочь спуталась с наркоманом! Она и сама, наверное, уже принимает… ты мне насоветовал, ты уговорил! Ты принял решение за нас обоих! Ваша дурная кровь, ваши проклятые гены…

— Мама!

Ей стало дурно, она снова опустилась на стул, а я почти подхватила ее за руки. Лола кинулась тоже и отпихнула меня с такой силой, будто я собиралась сделать что-то плохое.

— Минералки налей! — крикнула она мужу.

Отец сделал шаг ко мне и я невольно попятилась. Я не боялась, что ударит, он был не такой. Но сделала это на автомате, ощущая на себе общее желание семьи отогнать меня в сторону.

— Мы смирились с опекой над Эльсой. Смирились с твоей работой. Я уговорил мать не наседать на тебя с вопросом семьи — когда ты будешь думать о будущем, о детях и замужестве? Но ты… То, что ты сделала! Ты все наши усилия, всю нашу заботу сейчас растоптала и уничтожила. Ты! Кто бы только знал, как мы переживали, что ты до сих пор одна! Переживали, что ты к старости докатишься до одиночества и нищеты со своими неразумными решениями! А теперь еще и наркотики?

— Папа…

Внезапно у меня навернулись слезы. Обиды, протеста и вернувшейся вины одновременно.

— Ты могла бы мне помочь, — внезапно вставила тетя, — если деньги у тебя в руках не держатся! Я не знаю, как в этом году оплатить обучение внучке. И ты еще осенью слышала, как я советовалась со всеми — брать мне кредит или нет. Что же ты не предложила мне свои пенсионные?! Мы тебе не чужие!

— Где ты его нашла, как ты с ним спуталась?

В эту минуту у меня потекли по щекам горячие слезы обиды, и я молчала. Не имело значения, что я скажу — правду или ложь, буду оправдываться или возмущаться, все равно не услышат. За ними своя правда. Родители приносили жертвы и смирялись, а тетя внезапно чувствовала себя обделенной.

Подал голос и муж-адвокат:

— Дайте мне посмотреть бумагу… может, можно как-то вернуть деньги через суд? Эльсе нужно будет сдать тесты на наркотики и провести обследование у психиатра. Если обнаружится, что она давно принимает и не всегда адекватна, то есть шанс повернуть дело как мошенничество со стороны этого… — Он разровнял отданное ему письмо, — Горна. Он ее подсадил, вынудил к тратам…

— Не на наркотики же! — Вырвалось у меня. — На лечение от зависимости! И я не наркоманка!

— Это нужно будет доказать.

— Кому?!

— Ты понимаешь, — снова взяла слово тетя, — что это чревато болезнями, безумием, ты можешь стать опасной для близких и для себя самой. Мы должны проверить тебя. А после уже решать, что делать дальше.

Вся комната вдруг озарилась вспышками света — за окном запустили салют не слышный из-за толстого оконного стекла. Экран показывал столицу в беззвучном режиме, ликующих людей на главной площади, циферблат.

Наступил новый год.

В возникшей тишине я переводила взгляд с лица на лицо, пытаясь понять по выражению глаз — серьезно ли они говорят? А тетя в это время набирала по персонику вызов скорой.

Она примчалась. Муж тети Лолы грамотно объяснил причину вызова и свои подозрения о моем состоянии. Первичный анализ, который взяли прямо в комнате не показал даже алкогольного опьянения. Но все же меня увезли.

По закону, получив заявку на «вещества», бригада обязана была так поступить. Принимать их нельзя, и если бы выявили зависимого, то принудили бы лечиться за собственный счет или за счет законообязанных родственников. В больнице считали данные чипа — нет ли взломов, помогающих блокировать его сигнал о принятии запрещенных средств. Взяли кровь, мочу и волосы на полный анализ. К трем ночи отчет отправился ко мне на персоник и заявителю, вызвавшему скорую. А меня отпустили.

Никто со мной на станцию не поехал, даже родители — не положено, поэтому в полном одиночестве я вышла за ворота и встала посреди улицы, не зная, куда идти.

Дома — чужой человек, в трущобах тетя, которая тоже не самая понимающая и близкая. Семья Виктора — их я не стану беспокоить ни за что. Да и как бы я к ним попала в это время, при желании? Соседка Наташа, как бы и подруга теперь, в своих заботах. К родителям — не могу, обидно, ни к кому из родных не могу. Куда было идти?

Я никогда не боялась одиночества, оно меня не угнетало. Оно мне даже нравилось иногда. Но я, даже одна, чувствовала, что есть те, кто любит меня — папа и мама. Мы — семья? Или это только иллюзия?

А вот такого одиночества, как сейчас, я никогда не чувствовала — не было на свете ни одного человека, к которому я могла бы пойти посреди ночи, все рассказать и найти понимание. Пусть даже не понимание, а хотя бы не осуждение…