Ветер Безлюдья

Умру в борьбе…

Когда мы зашли в квартиру, рюкзак и пакеты он поставил в кухонную зону. Разулся по свойски, прошел в комнату, вымыл руки в ванной.

— Спасибо.

— Не за что.

Я ополоснула руки в кухонной раковине и стала разбирать все прежде, чем окончательно растает заморозка и сомнется то, что особенно жалко — ягоды.

— Зачем тебе столько?

— Это от Эльсы. Ее сегодня в крематорий увезли, а выбросить еду рука не поднялась.

— Соболезную. Был хоть толк? Она сказала тебе напоследок мудрые слова, открыла семейную тайну? Или зачем еще годами ухаживать за старухой?

Гранид взял со столешницы пакет с миндальными булочками, посмотрел на него и поставил обратно:

— Извини. Меня твой фонарь под глазом разозлил… знал, что ты доверчивая, но подставиться под кулак? Какую сволочь ты так близко к себе подпустила?

Я не выдержала. Посмотрела на него с искренним непониманием — ненавидит он меня что ли? Почему так думает? Какими поступками я его убедила, что именно такая женщина — терпила под кулак? За что? Не стала ничего говорить… я была рада, что он объявился, но не рада его злому настроению и раздражению. Мне очень хотелось окунуться в новый осколок памяти, хоть на секунды, и увидеться с тем Гранидом, который никогда не смотрел на меня с презрением. Свидание с прошлым, ну, пожалуйста!

— Ужинать будешь?

Не во всем правильные, черты Гранида, — с крупным носом, выступающим подбородком, кривой ухмылкой, — были такими гармоничными и красивыми, что даже неприятные чувства их не портили. Обаяние характера брало верх, а глаза, с темными колючими ресницами и таким же колючим взглядом, обезоруживали меня. Я смотрела в них и убеждалась — мой мальчишка-Гранид не умер, а все еще где-то внутри него. Как достучаться?

Я не ответила на его вопрос, а он на мой. Так, дрогнул бровями, не ожидав услышать мягкости в голосе. А мне уже было все равно, что подумает. Я рада, что снова его вижу.

— Сваришь кофе? Мне нужно умыться и переодеться в домашнее.

Умывания не хватило — я заколола волосы и залезла в душ, только бы смыть с себя все — и мамин вечер, и трущобы, и пустую квартиру Эльсы. Мышцы расслабить от перенапряжения. Переодеться в любимое платье недостаточно, чтобы скинуть груз всего дня, оставив его за дверью.

Прежде, чем выйти, взглянула в зеркало на себя. И осталась довольна. Плевать на красоту — я не далась в руки, а дралась, не струсила и не ударила в грязь лицом. Я лисица, а не лисенок, и у меня свои зубы, свои когти и свои шрамы.

— Убивать будут, — умру в борьбе! — Зло прошептала отражению…

И жаркая влага ванной комнаты вдруг коснулась моего лица влажным и летним зноем после грозы…

Гранид так на меня и смотрел — будто я его враг. Разбита губа, нос, скула — и так сильно, что синяки заволокли пол-лица, и белок глаза налит красным. Худые костяшки пальцев сбиты до крови.

— Подрался? — Спросила я, едва увидев этот кошмар.

Я не понимала странный мир мальчишек, тем более таких взрослых как он. И не догадывалась — с чего вдруг Гранид так набычился, так зло смотрит, как будто я в чем-то провинилась.

— И что с того? Ну, подрался.

Чаще всего мы встречались у этого большого мшистого камня. Удобное место — просматривается издалека, и я бежала сюда со всех ног, потому что соскучилась, не видя Гранида почти неделю. В Безлюдье только прошла гроза, травы были мокрыми, ароматы тяжелыми, и воздух колыхался, искажая дальнее. Бежать пришлось босиком, зажав в руках ремешки сандалий и неудобно придерживая лямки рюкзака. Добравшись до места, запыхалась, а тут вдруг он — такой чужой и колючий. Принес в Безлюдье… я не объяснила бы это точно… кусок своей детдомовской жизни.

— Из-за чего?

— Урод один мой тайник откопал, нашел фотоаппарат и разбил.

— Ты его сильно побил?

Молчание. Даже тишина безветренного луга стала громкой.

— Нет… он с дружками был, я два раза успел ударить.

— Все равно хорошо. Я бы тоже дралась! Я бы дралась, даже если врагов целая армия!

— Ты бы? Да ты пушинка…

— Все равно.

Гранид недовольно хмыкнул, но я уже ощутила, как из него всего вытащилась невидимая холодная спица.

— А я думал, что ты сейчас начнешь, как остальные — драться не хорошо, надо уметь договариваться, сам дурак, сам спровоцировал… а я всегда буду давать отпор, даже если их сотня. Даже если убивать будут — умру в борьбе.

— И я тоже!

— Да ты хоть раз дралась?

— Нет. И что? Думаешь, если девчонка, то буду визжать и плакать? Кулаки у меня слабые, а кусаться смогу…

Гранид заулыбался, совсем уже оттаяв, сморщился, потер разбитую губу.

— Болит? Я сегодня с собой термос взяла с холодным компотом, можно приложить.

— Это же термос. Он сам не холодный. А я картошки набрал. Запечем в золе, будешь?

— Буду.

— Спасибо… — шепнула я собственной памяти в благодарность, что исполнила мое желание.

Когда вышла, кофе был готов, и пах на всю маленькую квартирку одуряюще. Мы поменялись местами — Гранид оказался на кухонной половине, а я залезла на стул со стороны комнаты и потянулась за кружкой. Обычно к ночи я пила минералку, но в этот раз хотелось другого:

— Еще сливки, они в холодильнике в дверце, открытый пакет, достань пожалуйста.

Он достал, и когда я налила их в кружку, смешав с кофе два к одному, и сделала первый глоток — впала в блаженство. Гранид сделал кофе и себе. Я заметила его быстрый взгляд на своих ладонях, на плече, снова на лице — менял ли он при этом свое мнение о подгоревших блинчиках и вспыльчивом любовнике, не углядела — глаза он тут же увел, но из голоса исчезла язвительность:

— Объясни, пока мозг не сломал…

— М?

— Я забрал у тебя последние деньги, повел себя по-свински, а ты все равно без вопросов пускаешь меня в квартиру, считай, ночью? Предлагаешь ужин, уходишь в ванну, оставляешь одного в комнате, где я могу что угодно сделать. Я проверил — код-ключ на двери не заменила… я ждал другого приема, и готов был пробивать твою озлобленность, обиду и молчание… почему ты мне так доверяешь?

— Люблю тебя, дурака, — ответила я и подперла щеку ладонью, удобнее устраиваясь.

— А если серьезно?

— Если серьезно, то какое у тебя ко мне дело?

— Дело подождет. Расскажи, когда и кто на тебя напал?

— Любовник приварил…

— Сказал, что сказал! Вижу, что зря над тобой поглумился… рассказывай.

Злорадное удовольствие зацепило мне сердце, как когтистой кошачьей лапкой, — я услышала раскаянье в его голосе. Искреннее.

— Андрей сказал, ты помогаешь ему в трущобах, в расследовании. Люди из притона, колодезные, ищут не только тебя, но и меня… оказывается. Повезло, вывернулась, у них что-то не по плану пошло.

— Андрей? Ты о следователе Черкесе?

— Ну да. Он мой друг, мы на «ты» и я обращаюсь к нему по имени.

— Что значит «колодезные»?

— «Колодцы» — так называют место, где держали тебя и держат остальных.

Гранид с начала беседы сделал пару глотков кофе, а теперь допил сразу и все, одним разом. Я свое удовольствие растягивала, прикладываясь к объемной кружке потихоньку.

— Расскажи, что еще знаешь?

А как было рассказывать? Про Дворы, карту, Илью? Пространства в пространствах? Сосредоточиться на том, чтобы начать объяснение, не получалось — я вдруг заволновалась от одной внезапной мысли — а если?…

Прошло много лет. Гранид в общих чертах помнит ту меня, десятилетнюю девочку с рыжими волосами, и сейчас уже никогда не поверит, что я и она — одно, ведь города друг от друга слишком далеко. Он не поверит, что я могла из Сиверска, всего лишь пробежав между бетонных заборов или через заросшую арку от остановки, или через школьный прорванный забор попасть к нему — в пригород Тольфы, в Безлюдье, где тоже было немного пространства в пространстве — без чужих… а я могла!

А если я сейчас покажу ему фотографию? Свою — из семейного архива или со съемок для каталога? Снимок тех лет. Что будет?

Это его я, из-за невероятно детальных вспышек с погружением, помню подростком, и хоть сейчас могу сказать, что на его линялой футболке косо зашит рукав бордовыми нитками. Что он обжег себе пальцы, когда чистил для меня от золы и шкурки молодую картошку, которую сам принес, сам запек и угостил — тем, что есть, без изысков. Что плевался косточками из компота, пытаясь попасть в раскол трухлявого пня. Что читал мне в тот день «Сказки дядюшки Римуса» из библиотечной книги… Осколок прилетел не один, а с искрами всего прожитого тогда дня. Это все — было со мной всего несколько минут назад. А для него — годы. И для него она — Лисенок. Имени Эльсы он не слышал…

— Не молчи, Ромашка.

Я зажмурилась и нахмурилась, стараясь одной гримасой скрыть другую — желание улыбаться от услышанной в его взрослом голосе теплоты.

— Длинно выйдет. Я потом как-нибудь расскажу. Сейчас ночь, и сил у меня мало.

— Тебя один заловил и ударил?

— Двое. Случайно попалась.

— Что они хотели?

— Узнать, как я тебя вытащила из палаты, и где ты сейчас… не смотри с таким удивлением, я объясню. Только не сегодня. Меня вот-вот отключит от усталости. День сумасшедший, мамин вечер, мамин редактор, смерть Эльсы, крематоры. Ты объявился с грубостями… хватит. Оставайся, если хочешь. — Я допила кофе, достала свою подушку и покрывало, по минимуму устраиваясь для сна на диване. — Проголодаешься — еды вагон. Твое дело до утра подождет?

— Эльса, что я такого хорошего тебе сделал, что ты смотришь на меня так, как будто я не скотина, а закадычный друг?

— Спокойной ночи, Гранид.