Ветер Безлюдья

Слабость

Я попыталась успокоить несчастного Виктора словами, что карта больше не нужна — ходы будут открыты везде и всегда, но по-прежнему кто угодно не сможет попасть во Дворы. Будут новые люди, новые дома и все будет чудесно. Верил ли он мне, не знаю, но после долгого молчания все же спросил:

— А путь?

— Я создам его! Куда угодно создам, куда захочешь! Потом, позже… сейчас нужно торопиться с Колодцами.

Виктор остался в типографии. А мы практически побежали к выходу в трущобы. Карина и Илья вырвались в ведущие — оба уже держала в голове план мостовых переходов к адресу, уверенно сообщая Андрею сколько по времени займет дорога. А Андрей, едва появилась связь, отправил своим сообщение о примерной готовности. Нельзя было давить на красную кнопку, не убедившись, что ход можно открыть для всех, что и полиция и медики без вопросов и удивления зайдут туда как в обычное здание.

Я бы тоже могла вести — я вспомнила все Мосты старого Сиверска, но сил оказалось мало. Думала, что слабость, накатившая на меня у карты, временная, но она не проходила, и не получалось шагать также быстро, как остальные. Одна запинка, и я услышала Андрея:

— Гранид…

— Вижу. Вода есть у кого, спроси? Пять минут дай, мы сейчас догоним.

— Если у Карины в сумке нет, я у жильцов найду.

— Не нужно, я в норме.

Но Гранид не слушал, — ловко стащил с меня пустой рюкзак, подхватил за талию и свернул к лавочке у ближайшего подъезда.

— Не смей геройствовать, Ромашка. Ты сейчас совсем белая, и взмокшая, как мышь. Зеркало есть? Посмотришь и убедишься.

— Нет.

— Ну, что из тебя за девчонка? Рюкзак с сотней карманов, а зеркала как не носила, так и не носишь.

— Салфетки бумажные есть, не ворчи. С боку в левом…

Едва сев, я почувствовала, как действительно устала, и что до сих пор потряхивает руки. Выжата была, как тряпка, и на самом деле взмокшая — рубашка прилипла к спине, а несколько прядей волос к лицу и шее.

— Что там у карты случилось? Тебя как лихорадкой шибануло… голова кружится?

— Нет. Просто давление ухнуло…

— Хуже не становится? Только правду отвечай.

— Нет. Отдых поможет.

Одних нас не оставили, Карина подлетела с бутылкой воды. Вернулись и Илья с Андреем. Я сделала несколько глотков, удерживая себя от извинений, что задерживаю всех. Гранид смотрел на меня так, словно мысли читал, и я не рискнула высказаться. Улыбнулась:

— Спасибо.

Забота приятна, — лицемерить глупо. Даже Илья, не самый дружелюбный ко мне, терпеливо пережидал, пока я приду в себя. Минуты ничего не решат для Колодцев, которые были закрыты для посторонних годами. А друзья за меня встревожились больше, чем за такое важное дело.

— Эльса, ты можешь объяснить, откуда знаешь адрес? — осторожно спросил Андрей, будто о чем-то запретном. — Для коллег, конечно, легенда давно продумана, как Колодцы нашлись… но что произошло в типографии, я совершенно не понимаю.

— Колись, странная, — подхватила Карина, — что ты там устроила?

— Ничего. Это все не из-за меня.

— А яснее?

Утерев лицо уже третьей салфеткой, я покосилась на Гранида:

— Могу я про тебя рассказать?

— Рассказывай. Только о чем?

— Понимаете… если с самого начала… Все пространства, они как живые, могут расцветать и зарождаться, а могут угасать и умирать, если в них не появляются или не селятся люди. Дворы созданы давно, было много тех, кто там жил, ходы были открыты, Мостов было больше. Как… — я раскрыла ладонь, пытаясь придумать метафору с чем-то разветвленным и живым. — Как крона у дерева. Открыты пространства не для всех, но, парадокс, чем меньше людей путешествовало по ним, тем больше они… усыхали что ли. Пустели квартиры, исчезали дома, и целые Дворы исчезали, когда пространство схлопывалось без человеческого присутствия. Началось это угасание лет пятьдесят назад. Дворы пустели медленно, но неуклонно, Мосты закрывались тупиками, частично превращаясь в то, что вы, Карина, называете Убежищами. Ходы стали работать с перебоями — лишь по несколько часов. Если бы так продолжилось и дальше, они бы закрылись насовсем, замуровав оставшихся жителей. Колодцы — язва… Пока одна, но год-другой и их было бы пять, десять, — чем больше мегаполис наплодит таких как Елисей…

— Откуда ты все это знаешь? — Перебил меня Илья.

Справедливый вопрос. Я могла лишь догадываться об истоках этого знания:

— От своей бабушки и тетки. Ничего дословно не помню, но больше неоткуда. Я до пяти лет практически воспитывалась ими, и они обе с первых шагов водили меня всюду, где могли, и бабушка рассказывала мне местные сказки, которые иллюстрировали всю суть пространств. Не знаю, как… на подкорку записалось, надышалось, натрогалось, находилось! Но я сейчас это все знаю!

— Не волнуйся, рассказывай дальше.

— Бабушка умерла, а тетку от семьи прогнали. С родителями в обычной жизни, в слишком мелком возрасте, — и эти знания угасли. Ушли в тень, в сны, в фантазии и придумки. Пока не случился он… — Я качнула головой в сторону Гранида. — Дворы есть и в Тольфе. Люди, способные создавать их и чувствовать, рождаются и там, и тут. Я такая и Гранид такой, только у него условия жизни сложились иначе. Слишком жестко, слишком на поводке, — выживать в реальности нужно было сильнее, чем прислушиваться к внутреннему желанию поверить в иное пространство за аркой дома. Крайние обстоятельства однажды заставили его пробиться туда, куда хотелось больше всего на свете — в место, где никто и никогда не найдет.

Я объясняла больше остальным, но теперь обратилась к самому Граниду:

— Ты ведь всегда думал, что это лишь пригород. Пустырь, заповедник, зона отчуждения — что угодно, но что-то обычное, что лежит за чертой Тольфы. Твои способности находили туда вход, даже когда ты повзрослел, но среда, в которой ты вырос, не допускала и мысли о сверхъестественном…

Все молчали. Никто ни о чем и не спросил, когда я, немного выдохшись, прервалась еще на несколько глотков свежей воды. Внимание, интерес к услышанному я ощущала едва ли не кожей.

— Безлюдье — это особое место. И оно разное. Я…

Тут я запнулась, не зная, как сказать о Граниде так, чтобы не посвящать в личные детали других.

— Это с той стороны, у тебя, Гранид, так сильно полыхнуло отчаянье, что эхо разнеслось даже через путь, в Сиверск. Оно отдалось не только во Дворах, Мостах и здешнем Безлюдье, оно колыхнуло воздух и обычного мира. И послужило мне маяком. Разбудило воспоминания, знания, уснувшие способности шагнуть в сторону — за грань для других. И в десять лет для меня началась вторая жизнь, возрожденная, сказочная. Без бабушки и тетки семьи у меня не было, друзья не заводились, я была слишком странная для всех, сама в себе, и потерянная. А тут вдруг нашлась. Вспомнилась. Понимаете?

— Ровно до момента с клиникой… — тихо произнес Андрей.

Я кивнула:

— Я стала водить вас в свое Безлюдье, вы и на Мостах бывали, и следующим шагом — Дворы! Их застой уже начал от нашего присутствия тогда чуть-чуть расшатываться, и если бы не тот случай, вся наша жизнь сложилась бы по-другому. А Колодцы бы и не укрепились. Память стерли, всех раскидали. Забвение всему на долгие годы… Пока опять не случился ты, Гранид. Твой шурин притащил тебя сюда, поставил на грань жизни и смерти, твоя воля, твоя сила опять колыхнула здешнее зазеркалье… Но разбудить взрослых оказалось труднее. Не за один раз, а шагами, фрагментами, все мы расталкивали друг друга, как спящие и сонные… Трущобные, кто пользовался Мостами, не дали им совсем исчезнуть. Дворовые, иногда вбираясь, замедлили свое отчуждение. Но прошел Андрей, прошла Карина, вернулся Илья, — и началось обратное оживление. А если еще будете перевозить жить трущобных во Дворы, это только поможет. Этим пространствам нужны люди!

— А Безлюдью наоборот?

— Нет. Это лишь места уединения, безопасности и покоя. Эти места живут иной глубиной, иной атмосферой.

— Так откуда же ты знаешь адрес? — Опять спросил Андрей.

— Если тебя поранить ты почувствуешь, где больно? Подожди немного, проходи по Мостам и Дворам чуть дольше, и ты, и вы все, будете тоже чувствовать вот так…

Я чуть вытянула руки, развела пальцы, и попыталась еще объяснить:

— Как себя самих. Ударит, как за все нервы дернет, а потом осядет знанием, и все. Гранид… все, что случилось с тобой здесь, — чудовищно. Но не было бы беды, не сдвинулись бы эти тектонические плиты. Это твоя воля к жизни эхом опять прокатилась по всему Сиверску — я увидела арку и услышала Нюфа, Мост перещелкнуло на Колодцы и Карина попала к тебе, а отчаянье отразило мне их, моих потерянных когда-то друзей. Откликнулось их отчаяньем — Натальи, Тимура, Андрея, Ильи… Я могла слышать их мысли. Верите?

— Это просто вообще охренеть!

У Карины на лице больше всего отражались эмоции от услышанного. Илья с Андреем задумчиво переглянулись, а Гранид спросил:

— Ты уверена? Я не чувствую за собой ничего такого, что ты называешь ударом. Какая воля к жизни? Я помирал под наркотой и ничего даже не осознавал.

Большего словами передать уже не смогла. Потому замолчала. Может так случиться, что Граниду никогда не судьба увидеть себя со стороны так, как я его видела. Он стоял рядом со мной, как и остальные, а мне на миг захотелось побыть наедине и вместо всех объяснений взять его за руку. А лучше — обнять, прижаться, и почувствовать себя защищенной от всего на свете.

— Ты помнишь, что случилось со мной?

Я подняла глаза на тихий вопрос Ильи и кивнула.

— Да. Только, можно, я потом расскажу об этом… у меня больше нет сил. Я уже до донышка, до предела все исчерпала. Перегорю.

Вернула пустую бутылку Карине, и не смогла скрыть, что пальцы все равно еще чуть тряслись. Было легче, стало теплее, и сил прибавилось. Не бежать, но идти могла.

— Я готова.

Потянулась к рюкзаку, но Гранид отдал его Андрею, а сам шагнул вплотную и поднял меня на руки. Не на спину себе, как в детстве, а подхватил под коленки и под лопатки, и понес.

— Не надо, я сама могу…

— Не надо? Хорошо, до ближайшей крапивы и скину. А пока не рыпайся и молчи.

Не ходили мы на свидания, не сидели по кафе или ресторанам, и не дарил мне Гранид цветов или украшений. Мимо прошло что-то традиционное, что приятно любой женщине, — знаки внимания того, кто и ей нравится, флирт, намеки, ожидания следующей встречи. Мне было на это все равно. Я была слишком счастливая от ощущения легкости.

Никто меня на руках и не носил никогда, кроме Гранида. Если только в младенчестве родители, но в сознательной жизни один он. Отец был не слишком тактильным и ласковым, дедушка умер рано, дядьев или старших братьев не было. И не знала я этой радости — побывать в невесомости легкой пушинкой в чьих-то более крепких и заботливых руках. Ровно до тех дней, когда в Безлюдье не возникли на пути слишком колючие заросли, слишком холодные разливы или новые ремешки босоножек не стерли кожу. Вот с тех пор Гранид и отрывал меня от земли, бесцеремонно подхватывая на спину, цепляя под коленками и командуя крепко держаться за шею.

Как бы ни было сейчас приятно, но позволить ему нести меня всю дорогу на одних руках я не могла. Это слишком тяжело. Пять минут пути до входа на первый Мост, и я попросила:

— Отпускай. Я уже в норме, правда.

Не соврала — откатилась слабость, ноги и руки потеплели до нормы, перестало потряхивать. Он вернул меня на ноги, и дальше мы двинулись в нормальном темпе. Без гонки.