Ветер Безлюдья

Мы

В типографии было прохладно и тихо. Пахло все также, а звуки исчезли — лишь гулко отражались наши шаги в просторном коридоре. Наконец-то! Важность момента зацепила меня ознобом, и я уже ни о чем больше Виктора не расспрашивала. Карта была на стене. Видела я ее всего третий раз, но при новом взгляде я прощупала ее памятью, как объемный город. Возможно, лишь игра воображения — но как будто в каждом квартале дрогнуло незримое очертание Двора, сверкнули паутинкой Мосты, очертанием зеленого моря колыхнулось у окраины Безлюдье. Мое? Или Гранида?

Я моргнула, и это секундное ощущение исчезло.

— Просто сказать нужно? Не тяни, рыжая! — Не выдержал первым Илья.

А Карина коротко коснулась пальцами моего плеча, подбадривая. Виктор ушел к дальней стене, подальше, Андрей и Гранид смотрели на меня, и я была благодарна этой поддержке. Следователь кивнул остальным:

— Смотрим во все глаза, где будет этот… значок, отметина. Если она не одна, придется быть еще внимательней. Мало ли, сработает один раз, и все.

— Палаты!

Звук раскатился громко. Но стена с огромной картой не показала ничего.

— Царские палаты!.. Палата!

Крикнула я еще раз, превратив в единственное число. Тишина после оказалась звонкой, а глазам стало больно от напряжения. Горло стало сжимать, и на выдохе я выдала последнее, что смогла:

— Елиссарио! Елисей! Пала…

Голос меня подвел, сорвался, сфальшивил, и все в моем теле похолодело от ужаса. Ничего, ни единого пятнышка или пробела на рисунке… возле уха и шею защекотало от капелек пота, который выступил резко, как от приступа. Я стояла, но ноги ослабели, руки и губы затряслись, и сердце сжало самое страшное — крушение всех надежд.

Я ошиблась… я всех обманула, обманувшись сама. Самонадеянно и жестоко. Никто ничего не говорил и, к счастью, не трогал меня. Отчаянье затопляло с ног, и накрывало с головы, как куполом. Я чувствовала его ток по венам, как от лихорадки и пустотой обожгло!

Отчаянье и безнадежность прорывались так, что я не могла идти. Огромным солнцем эти чувства полыхали где-то настолько сильно, что мне было и холодно, и страшно, как будто оказалась в космосе, и там не было воздуха! Спустя мгновение солнце превратилось в маяк, и вернулось ощущение пространства и жизни.

Едва отцвела черемуха, газоны еще не скосили, и улицы города приятно пахли начавшимся майским теплом. Я шагнула в сторону от тротуара, завернула к школьному сетчатому забору и остановилась у секции, где варварски проделали проход. Положила свой рюкзак в траву, пригнулась и проскользнула туда, куда меня звал яркий свет чужой безнадежности. За забором не было школьного двора, — лишь далекий горизонт раскинувшегося пространства. Здесь людей нет. Никого. Кроме одного человека…

Я чувствовала почти тоже самое, что и он — совершенное одиночество. Даже с родителями, даже среди полного города — одна, ни души рядом, никого, кто бы с принятием протянул тебе руку. Мальчишка, потерявший последнюю надежду на то, что в мире есть хоть кто-то, кому он нужен, сидел на зеленом валуне. Колени поджал, обхватил, уткнулся в них и плакал, вздрагивая острыми плечами.

Когда я заметила его, то была и услышана. Он поднял голову… мокрые от слез ресницы слиплись, превратившись в ряд темных коротких пик. Колючий взгляд, злой, с сигналом «всех ненавижу!» меня не остановил. Я просто подошла, забралась к нему и села рядом. У валуна была небольшая верхушка, так что пришлось пристроиться так близко, что я касалась мальчишки плечом, иначе скачусь, как с горки. Он плакать перестал, затих, всхлипнув и икнув пару раз. Я чувствовала, как это солнце рядом перестает так бушевать и гореть отчаяньем, и мне становилось хорошо. Давняя-давняя ледышка в груди исчезала.

А потом, дальше… я стала чувствовать, видеть эти разные маячки и поворачиваться к каждому. Девочка — яркая, но угасающая звездочка, с тихим отчаяньем и одиночеством, похожим на падение листа в реку. Мальчик — волчонок с голодными глазами и пониманием, что его бросили на выживание одного, как в лесу. Второй мальчишка — со страхом за других, не за себя, израненный, как одинокий воин в борьбе с драконом. Вторая девочка — как перекати-поле, с иссохшими чувствами, давно знающая, что на этом свете никто никому не нужен…

Я находила их, а они меня. Жизнь возвращалась. И мостики строились не только от сердца к сердцу, но и открывались — самые настоящие от пространства к пространству. Я снова начала находить Дворы, хотя думала, что они есть только в моих снах. Чувствовала ветерки из ближнего и дальнего Безлюдья, которые врывались порой даже в окно комнаты. Замирала от счастья, ощущая близость своих друзей, даже если мы все были далеко друг от друга. Были — мы.

Секунда прошла? Пять? Застывшее в вакууме время медленно наполнило мне глаза горькими, полынными слезами. Стена с нарисованной картой размылась, а когда я сморгнула, то изображение странно потемнело. Штукатурка, краска, вся поверхность внезапно потрескалась и зашелушилась. Стала сворачиваться сотней крошечных засыхающих лепестков, блекнуть, осыпаться, оголяя целые проплешины бетона…

Первым звуком в сознание проник обреченный стон Виктора. Потом возглас Карины. Андрей почти совсем у уха шепнул мне:

— Сестренка, все будет хо-ро-шо… мы все равно найдем их!

Я повернулась, оглядела всех, остановив взгляд на лице Гранида. Вот он — моя буря, моя сила и мой огонь. Взгляд его, сочувственный и внимательный, превратился в удивленный. И я понимала почему — от отчаянья не осталось и следа. Я могла все, и знала все, и шла на встречу солнцу, как на маяк.

— Космонавтов, дом три, — не громко, но уверенно произнесла я, — вход с крыши, у шахты лифта. Все квартиры последнего этажа.