Витязь в тигровой шкуре

Стал рассказывать он снова, пересиливая муку:

"Раз, с охоты возвращаясь, Фарсадан мне подал руку.

Он сказал: "Пойдем к царевне и ее развеем скуку".

Боже, как я жив доселе, обреченный на разлуку!

Дивный сад, приют блаженства, я увидел пред собою.

Там, как сирины из сказки, птицы пели над листвою.

Благовонные фонтаны били розовой водою.

Вход в покои был завешен аксамитовой тафтою.

За оградой изумрудной, в окруженье тополей,

Царь сошел с коня у башни безоаровой своей.

Драгоценная завеса колыхалась у дверей.

В этот день копье печали над душой взвилось моей!

Турачей, убитых в поле, царь велел отдать прекрасной.

Я понес их за владыкой и попал в огонь, несчастный!

С той поры оброк тяжелый стал платить я муке страстной:

Ранит доблестное сердце лишь один клинок алмазный.

Царь скрывал свою царевну от вельмож и от народа.

Не желая быть невежей, задержался я у входа.

Царь вошел, сказав рабыне: "Здесь со мною воевода,

Он привез царевне дичи для домашнего расхода".

Тут Асмат открыла полог, и увидел я на миг

Ту, чей взор копьем алмазным прямо в сердце мне проник.

Турачей Асмат я отдал, сам, задумавшись, поник.

Горе мне! С тех пор горю я, вспоминая милый лик!

Ныне та, что краше солнца, уж не льет свое сиянье!"

Удручен воспоминаньем, Тариэл терял сознанье.

Автандил с Асмат рыдали, эхо множило рыданья:

"Силу рук его сломили безутешные страданья!"

И опять Асмат водою окропила Тариэла.

Долго он молчал, очнувшись: мука сердцем овладела,

Слезы он мешал с землею, он тоске не знал предела.

Он твердил, изнемогая: "Как душа не отлетела!

Тот, кто предан бренной жизни, свято чтит ее дары,

Но, познав ее измену, забывает про пиры.

И недаром спорят с нею те, кто разумом мудры...

Возвратимся же к рассказу, коль я жив до сей поры.

Турачей Асмат я отдал, свет померк передо мною.

Я упал, не в силах двинуть ни рукою, ни ногою,

И когда вернулся к жизни, плач услышал над собою:

Словно челн перед отплытьем, окружен я был толпою.

В царской горнице огромной, под охраной караула,

Я лежал на пышном ложе посреди людского гула.

Царь с царицею рыдали. Муллы, сгорбившись сутуло,

Мой припадок объясняли чародейством Вельзевула.

Только я открыл зеницы, царь упал ко мне на грудь.

Он твердил: "Сынок любимый, хоть скажи мне что-нибудь!"

Но, увы, как одержимый, уст не мог я разомкнуть

И опять, теряя силы, стал в беспамятство тонуть.

Слаб я был, мешались мысли, неземным огнем палимы.

Надо мной, Коран читая, пели мукры и муллимы.

Им казалось, что больного бесы мучают незримы.

В этой глупости вовеки разобраться б не смогли мы.

Врачеватели, собравшись, удивлялись странной хвори:

"Здесь лекарства бесполезны, у него иное горе".

Я же вскакивал с постели, бормотал о разном вздоре.

Слезы плачущей царицы переполнили бы море.

Так лежал я трое суток, то ли мертвый, то ль живой,

Наконец, очнувшись снова, понял, что стряслось со мной.

Я подумал: "Неужели я не умер, боже мой!"

И к создателю с горячей обратился я мольбой.

Я сказал: "Великий боже, дай мне силы приподняться!

Невозможно мне, больному, у владыки оставаться:

Самого себя я выдам, только стану забываться!"

И творец меня услышал: сердце стало укрепляться.

Я привстал... И к государю полетел гонец счастливый,

И вошла ко мне царица с речью ласково-учтивой,

С обнаженной головою царь явился торопливый,

Он хвалил и славил бога пред толпою молчаливой.

Сели оба у постели, принесли отвару мне.

Я сказал: "Теперь, владыка, я оправился вполне.

Снова по полю хотел бы я проехать на коне".

И отправился в дорогу я с царем наедине.

Миновав большую площадь, мы помчались вдоль потока.

Проводив меня, владыка возвратился одиноко.

Дома сделалось мне хуже. Я твердил, томясь жестоко:

"Смерть, возьми меня скорее! Ибо что мне ждать от рока?"

Все лицо мое от скорби, как шафран, позолотилось,

Десять тысяч острых копий в сердце яростно вонзилось.

Вдруг дворецкого позвали. Я подумал: "Что случилось?

Неужели догадались, что со мною приключилось?"

То Асмат гонца прислала. Я сказал: "Позвать гонца!"

И любовное посланье получил от пришлеца.

Сердцем горестным пылая, я дивился без конца:

Мог ли я в моей печали покушаться на сердца!

Это смелое посланье счел неслыханным я дивом,

Но молчать в ответ девице было делом неучтивым,

Дал бы повод я к упрекам, порицаниям ревнивым, —

И ответил на признанье я письмом красноречивым.

Миновали дни за днями, с каждым днем я таял боле,

Уж не в силах с игроками выходить я был на поле.

Ко дворцу я не являлся, и лечился поневоле,

И долги платил исправно человечьей горькой доле.

Докучали мне лекарства, падал на сердце туман,

И никто не мог почуять жар моих сердечных ран.

Посоветовал немедля кровь пустить мне Фарсадан.

Я на это согласился: был на пользу мне обман.

Мне пустили кровь, и, грустный, снова я лежал в постели,

И опять гонец явился, как являлся он доселе.

Я велел ввести посланца и подумал: "Неужели

Это будет продолжаться? Кто я ей, на самом деле?"

Подал мне письмо посланец. Я прочел его до слова.

Эта девушка писала, что прийти ко мне готова.

Я ответил: "Приходи же, не вини меня сурово,

Я и сам приду немедля, твоего дождавшись зова".

Стал я думать: "Это дело неприятнее копья, —

Амирбар я, вождь индийцев, дорога мне честь моя.

Коль меня застанут с девой, опозорен буду я,

Навсегда меня изгонят в зарубежные края".

В этот день ко мне явился человек от Фарсадана.

Царь справлялся о здоровье, не сочится ль кровью рана.

Я ответил: "Успокойся, я очнулся от дурмана,

Скоро я к тебе приеду, милость мне твоя желанна".

Я поехал к государю. Он сказал: "Болеть не надо!"

И заставил сесть на лошадь без военного наряда,

И взвилась за турачами быстрых соколов плеяда,

И стреляли там пернатых царедворцы из отряда.

И великий пир устроил, возвратившись, царь-отец.

На пиру звенели арфы, услаждал гостей певец.

Роздал царь даров немало — самоцветов и колец.

Удостоились награды все, кто прибыл во дворец.

Побороть тоски не в силах, вечно думал я о милой,

И огонь любовный в сердце бушевал с великой силой,

И собрал своих друзей я, и прикинулся кутилой,

Пировал и пил я с ними, чтобы скрыть мой вид унылый.

Вдруг шепнул мне мой дворецкий: "Господин, у входа в зданье

Просит некая девица амирбарова вниманья,

Лик ее закрыт вуалью, но достоин почитанья".

Я сказал: "Проси в покои. Я назначил ей свиданье".

Гости стали подниматься. "Стойте, — я сказал гостям, —

Продолжайте пир, покуда не вернусь я снова к вам".

И прислужнику велел я не пускать гостей к дверям,

И свое скрепил я сердце, чтоб не впасть в великий срам.

Я вошел в опочивальню. Дева, кланяясь, сказала:

"Слава той благословенной, что к тебе меня послала!"

"Кто ж так кланяется милым? — удивился я немало, —

Будь она поискушенней, так вести б себя не стала".

"Стыдно мне перед тобою! — продолжала речь девица. —

Ты подумал, вероятно, что посмела я влюбиться.

Хорошо, что ты спокойно можешь к делу относиться.

Бережет меня, я вижу, всемогущая десница!

Витязь, я дрожу от страха, ибо втайне от людей

Ныне послана к тебе я девой царственной моей.

Столь неслыханная смелость подобает только ей.

Прочитай же эти строки и тоску свою развей!"