Витязь в тигровой шкуре

Отослав вельмож обратно, я с ума сходил от боли:

Солнцеликую покинув, о ее не знал я доле.

Раз поднялся я на башню и с тоской взглянул на поле,

И тому, что там увидел, ужаснулся поневоле.

Два каких-то пешехода шли дорогою степною —

То Асмат ко мне спешила с провожающим слугою.

Вся в крови, без покрывала, с обнаженной головою,

Мне она не улыбалась, не здоровалась со мною.

Я едва не обезумел, полный горя и забот.

"Что случилось? — я воскликнул. — И к чему он, твой приход?"

И ответила мне дева, восклицая у ворот:

"Почернело наше небо от страданий и невзгод!"

Я спустился к ней навстречу, стал расспрашивать я снова.

Дева горько зарыдала, безутешна и сурова.

Долго мне она, бедняжка, не могла сказать ни слова.

Кровь из ран ее сочилась и текла на грудь, багрова.

Наконец она сказала: "Не избыть судьбы постылой!

Как обрадую тебя я, так и ты меня помилуй,

Будь ко мне добросердечен, обручи меня с могилой,

Разлучи с мгновенной жизнью, столь жестокой и немилой.

Лишь убил ты хорезмийца, разнеслась о том молва.

Царь, услышав об убийстве, был в отчаянье сперва.

За тобой послал он стражу, сыпал гневные слова.

Люди в поисках убийцы с ног не падали едва.

Наконец царю сказали: "За ворота витязь скрылся!"

Царь ответил: "Понимаю, как на это он решился, —

Он любил мою царевну, за нее с врагами бился,

Чтобы ею любоваться, увидать ее стремился.

Но клянусь я головою, что разделаюсь с сестрою, —

Божий путь она забыла и связалась с сатаною,

В сеть бесовскую толкнула деву собственной рукою...

Будь я проклят, коль оставлю эту сводницу живою!"

Царь не клялся головою, даже гневом обуян,

А поклявшись этой клятвой, не вводил людей в обман.

Тотчас кто-то из придворных, позабыв высокий сан,

Рассказал Давар-колдунье, что задумал Фарсадан.

Вот что он донес, проклятый, той колдунье из Каджети:

"Брат твой клялся головою, что не жить тебе на свете".

"Видит бог, — Давар сказала, — понапрасну я в ответе!

Невиновна я, но знаю, кто подстроил козни эти!"

В дорогой своей вуали, истомленная душевно,

Как всегда, красой сияла госпожа моя царевна.

Вдруг Давар вбежала в башню и, бранясь, вскричала гневно:

"Это ты мне, потаскуха, здесь вредила ежедневно!

Ты, блудница, амирбара на убийство навела!

Почему должна я кровью за твои платить дела?

Разве я была с тобою неуживчива и зла?

Дай же бог, чтоб Тариэла ты вовеки не нашла!"

И Давар с великой бранью на царевну напустилась,

С криком волосы рвала ей, колотила и глумилась.

Солнцеликая царевна лишь вздыхала и томилась,

И помочь ей, беззащитной, я от страха не решилась.

И тогда вошли с ковчегом два раба, по виду каджи.

Лица были их ужасны и тела чернее сажи.

И втолкнули в глубь ковчега нашу деву эти стражи,

И ни просьб ее, ни стонов не хотели слушать даже.

И ушли они, и к морю унесли ее в челнок,

"Горе мне! — Давар вскричала. — Истекает жизни срок!

Но не царь со мной покончит, а железный мой клинок!" —

И, пронзив себя кинжалом, пала мертвой на порог.

Отчего ж ты не дивишься, что осталась я живою?

Возвестительница горя, я сочувствия не стою!

Поступай со мной как хочешь, разлучи меня с душою!" —

Так Асмат мне говорила и рыдала предо мною.

Я сказал: "Сестра, опомнись! Смерти ты не заслужила!

Что, скажи, я должен сделать, чтоб найти мое светило?

Все моря я вслед за нею обойду, подняв ветрило!"

Так ответил я, но сердце, словно камень, вдруг застыло.

Обезумел я от скорби, охватил меня озноб.

Но подумал я: "Безумец! Ты сведешь себя во гроб!

Лучше странствовать по морю и скитаться средь трущоб.

Пусть друзья идут с тобою, не боясь пустынных троп!"

Возвратился я в покои и надел вооруженье,

Полтораста добровольцев взял с собой для услуженья.

Отворили мы ворота, миновали укрепленья,

И с дружиною у моря очутился в тот же день я.

На корабль я погрузился, по морским поплыл просторам.

Проходящие галеры стал держать я под надзором,

Но не встретил я царевну, и скорбел с потухшим взором,

И безумствовал, бессильный перед божьим приговором.

Год прошел, и каждый месяц был длиннее двадцати.

Даже тех, кто знал о деве, я не в силах был найти.

Друг за другом умирали корабельщики в пути.

Божья воля! Человеку против бога не идти!

Я корабль направил к суше. Мне скитанья надоели.

Как у загнанного зверя, затвердело сердце в теле.

Все, кто жив со мной остался, разбрелись куда хотели.

Но не бросит бог скитальца, столь гонимого доселе!

Два раба со мной остались и несчастная Асмат.

Мне служили утешеньем много дней они подряд.

Малой вести, весом в драхму, был бы я в то время рад!

Плач казался мне отрадой, слезы падали, как град.