Витязь в тигровой шкуре

О судьба, своим коварством ты поспоришь с сатаною!

Кто тебя на свете создал столь опасной и дурною?

Что ты сделала, злодейка, с той прекрасною луною?

Вижу я, что в этом мире все мгновенно предо мною!

Вновь Фатьма заговорила: "Лишь исчезло солнце света,

Чьим сиянием доселе жизнь моя была согрета, —

Стала огненным горнилом для меня разлука эта,

И рыдала я о деве, и стонала до рассвета.

Стал мне дом мой ненавистен, охладела я к родне,

Все мерещилась беглянка наяву мне и во сне,

И Усен-клятвопреступник, позабывший о жене,

Убоясь моих проклятий, подходить не смел ко мне.

Как-то раз, когда садилось солнце, в воздухе сверкая,

Шла я около харчевни, от тоски изнемогая.

Вспоминая незнакомку, я твердила, не смолкая:

"Будь ты проклята навеки, клятва лживая мужская!"

Некий раб с тремя другими восседал в харчевне рядом,

Средь товарищей невзрачных выделялся он нарядом.

Закупив на драхму пищи и блестя довольным взглядом,

Путешественники ели, задержав меня не зря там.

Эти люди говорили: "Все мы здесь как на подбор,

Но, за трапезой пируя, незнакомы до сих пор.

Ни один из нас не знает, с кем ведет он разговор.

О себе сказать полезней, чем болтать различный вздор".

Начались повествованья, и, когда кончался ужин,

Раб заметил: "Воле неба жребий путников послушен.

Вы посеяли здесь просо, я ж посею горсть жемчужин.

Пусть мою оценит повесть тот, кто здесь со мною дружен.

Раб великого царя я, повелителя Каджети.

Пораженный злым недугом, умер он в годины эти.

Много льется слез сиротских без него на белом свете.

У сестры его, царицы, все его остались дети.

Дулардухт, сестра царева, величава, как скала.

И никто ее дружине причинить не смеет зла.

Двух сирот, Росана с Родьей, под присмотр она взяла

И, воссев на трон Каджети, правит царские дела.

У нее сестра внезапно где-то за морем скончалась.

Услыхав про это горе, наша знать перепугалась:

Как сказать о том царице, чтоб она не убивалась?

И велел Рошак дружине, чтоб она вооружалась.

Он сказал нам: "Хоть убейте, не желаю слушать воя.

Лучше мы пойдем в долину для потехи и разбоя.

Возвратимся мы не скоро, но богаче станем вдвое,

К поминанью я успею, хоть не жалую его я".

Приказал нам предводитель: "Люди добрые, вперед!"

Сто рабов себе он выбрал и повел с собой в поход.

Ночью мы дозор держали, днем мы грабили народ

И, напав на караваны, умножали свой доход.

Как-то раз туманной ночью наш отряд в степи скитался.

Вдруг какой-то свет чудесный перед нами показался.

"Неужели луч светила через облако прорвался?" —

Так мы думали, и каждый, рассуждая, удивлялся.

"То луна, — мы говорили, — или свет зари за тучей!"

И к чудесному виденью понеслись тропой дремучей.

И, безлюдную равнину оцепив на всякий случай,

Мы услышали из света голос нежный и певучий:

"Кто вы, всадники ночные? Что хотите здесь найти?

Я, посол из Гуланшаро, еду к каджам. Прочь с пути!"

Мы, услышав этот голос, поспешили подойти,

И возник пред нами всадник, словно солнце во плоти.

Все лицо его в тумане, точно молния, сверкало,

Это дивное виденье всю окрестность озаряло.

И хотя ездок учтивым не старался быть нимало,

Он склонял свои ресницы как агатовые жала.

Тут расспрашивать мы стали и разглядывать светило.

Всадник тот посланцем не был, это людям ясно было.

Вдруг Рошак, признав в нем деву, дернул лошадь за удило,

И дружина незнакомку в плен тотчас же захватила.

Снова мы спросили деву: "Ты откуда, дивный свет?

И зачем ты здесь блуждаешь, наподобие планет?"

Но она, дрожа от гнева, только плакала в ответ.

Плохо, коль луну драконы пожирают в цвете лет!

Не прислушалась девица ни к мольбам, ни к уговорам,

Не сказала, кто велел ей по степным скакать просторам,

Только сумрачно молчала пред разбойничьим дозором,

И людей она, как аспид, обливала гневным взором.

И сказал Рошак нам: "Братья, не простое это дело:

Нелегко ей нам открыться, если б даже захотела.

Но удел царицы нашей лучше всякого удела,

Так как бог свои щедроты посылает ей всецело.

Ниспослав нам эту деву, видно, хочет наш творец,

Чтобы мы ее к царице проводили во дворец.

Мы скрывать ее не в силах от владычицы сердец:

Если деву обнаружат, то и нам придет конец!"

Возражать мы не решились и, в ответ на речи эти,

Вместе с пленною девицей понеслись назад в Каджети.

Больше ей не докучая, мы в ее купались свете,

Но она рыдала горько, словно пойманная в сети.

Обратился я к Рошаку: "Витязь, шелковые ткани

Я купил себе недавно в Гуланшаро на майдане.

Отпусти меня за ними! Приложу я всё старанье,

Чтоб догнать твою дружину и служить тебе, как ране".

Я возрадовалась духом, услыхав того раба.

Знать, до праведного неба донеслась моя мольба!

На следы моей беглянки навела меня судьба,

И зажглась во мне надежда, хоть была еще слаба.

Я рассказчика немедля привела в свое жилище

И сказала: "Повтори мне, что сказал ты им, дружище!"

Повторил он все до слова, что поведал братье нищей,

И вернул меня он к жизни, не отправил на кладбище.

Двух искусных чернокожих я держу для услуженья,

И любой из них умеет стать невидимым для зренья.

С поручением в Каджети их послала в тот же день я:

"Отыщите эту деву, если хватит вам уменья!"

За три дня слетали к каджам оба эти колдуна.

"Дулардухт, — они сказали, — ехать за море должна.

Взор же девы солнцеликой изливает пламена,

И с царевичем Росаном уж помолвлена она.

"Быть девице за Росаном! — возвестила там царица.

Но теперь мне не до свадьбы: умерла моя сестрица.

К обрученью их, однако, я успею возвратиться".

В башне деве служит евнух, и устроена светлица.

Колдунов и чародеев Дулардухт берет с собою,

Ибо путь ее опасен, а враги готовы к бою.

Крепость каджей остается под охраной боевою,

И теперь уже царица, верно, плачет над сестрою.

Крепость каджей неприступна. Под охраной трех ворот

Там скала стоит крутая, упираясь в небосвод,

И внутри скалы той чудной проведен подземный ход,

Он на самую вершину в башню пленницы ведет.

Там всегда стоит у входа боевое охраненье.

Десять тысяч лучших стражей охраняют укрепленье,

Их не менее трех тысяч насчитал я в каждой смене..."

Мир обрек тебя, о сердце, на заботу и томленье!"

Так открылось Автандилу, погруженному в заботы,

Где скрывается светило, унесенное в высоты.

И вознес хвалу он богу за великие щедроты

И сказал Фатьме: "Смягчила горе сердца моего ты!

Ты, любимая, достойна благосклонности моей,

Ты обрадовала сердце дивной повестью своей.

Но коль каджи бестелесны, словно духи, — хоть убей,

Не пойму, зачем их племя так похоже на людей?

Я и сам скорблю о деве, но весьма дивлюсь, не зная,

Для чего бесплотным духам эта женщина земная?"

И Фатьма в ответ сказала: "Объяснить тебе должна я,

Что они совсем не духи, это выдумка сплошная.

Каджи — это те же люди, только, тайнами владея,

Каждый кадж напоминает колдуна и чародея.

Ослепить он нас сумеет лучше всякого злодея,

И сражаться с ним, проклятым, — бесполезная затея.

Что они творят над нами, эти изверги земли!

Поднимают ураганы, топят лодки, корабли,

По морям умеют бегать и, кощунствуя вдали,

Ночь в сиянии скрывают, день — в тумане и пыли.

Потому названье каджей и дано им здесь народом,

Что они, людьми рождаясь, помыкают нашим родом".

Молвил витязь: "Положила ты конец моим невзгодам,

Ибо радостные вести здесь узнал я мимоходом".

Проливая слезы счастья, он воскликнул: "Вседержитель!

Ты мне в скорби утешитель и от горя избавитель!

Ты, которого не узрит и не выразит мыслитель,

Даровал свою мне милость, посетив мою обитель!"

Так хвалил и славил бога юный витязь, но Фатьма,

Истомленная желаньем, ревновала без ума.

Хоть и сдержан был любовник и почтителен весьма,

Пав на грудь, его лобзала эта женщина сама.

В эту ночь она на ложе счастье полное вкусила,

Хоть, по правде, неохотны были ласки Автандила.

Тайным трепетом печали Тинатин его томила,

Обезумевшее сердце, словно зверь, в лесу бродило.

Слезы тайные точил он, изнывая от позора.

Плыл агатовый кораблик сквозь чернильные озера.

"Соловей, считал я розу утешительницей взора,

Но в разлуке, став вороной, ныне сел на кучу сора".

Сквозь агатовые рощи слезы он точил ручьем,

Растопить могли бы камни на пути они своем.

Но Фатьма торжествовала, с милым будучи вдвоем:

Рядом с розой и ворона хочет щелкать соловьем.

На рассвете солнце мира совершило омовенье.

Поднесла ему хозяйка дорогое подношенье —

Плащ, чалму, наряд богатый, благовонные куренья:

"Выбирай себе, что хочешь! Наряжайся без стесненья!"

Автандил же солнцеликий, сердцем преданный надежде,

Снял купеческое платье и оделся так, как прежде.

В этот день он появился в дорогой своей одежде.

Лев подобен стал светилу, не барышнику-невежде.

В этот день Фатьма роскошный приготовила обед.

Видит: гость идет в покои, славным витязем одет.

Удивилась, что торговец нарядился, как спаспет:

"Тем, кто здесь пленен тобою, ты сулишь немало бед!"

Как она ни восхищалась видом гостя молодого,

Солнцеликий этот витязь не ответил ей ни слова,

Лишь смеялся он, заметив, сколь хозяйка бестолкова...

Чтоб спасти от смерти друга, он не знал пути иного!

После трапезы расстались, и, испив из чаши винной,

Он заснул в своем покое, полон радости невинной.

Ввечеру проснулось солнце, свет рассыпав над долиной,

И Фатьме сказать велело: "Приходи в мой сад пустынный!"

И Фатьма к нему явилась и пред ним склонилась ниц:

"Ты мое похитил сердце, мой убийца из убийц!"

Но велел ей сесть поближе этот витязь, светлолиц,

И на садик роз упала тень от хижины ресниц.

"О Фатьма, — сказал ей витязь, — то, что я тебе открою,

Может быть, тебя ужалит подколодною змеею,

Ибо ты еще не знаешь, кто беседует с тобою...

Лес агатовых деревьев, лес ресниц владеет мною!

Не торговец я заезжий, не начальник каравана,

Я — великий полководец государя Ростевана.

Рать моя неисчислима и его достойна сана.

Кроме рати, мне подвластны арсенал и зарадхана.

Ныне я с тобой, как с другом, без утайки говорю.

Дочь царя похожа ликом на небесную зарю.

Лишь о ней воспоминая, я пылаю и горю,

По ее скитаясь воле, не служу теперь царю.

По желанию царицы в дальний путь я ныне еду

За девицей, о которой ты вела со мной беседу.

Бледный лев, ее любимый, по ее скитаясь следу,

Уж отчаялся, и гибнет, и не верует в победу.

О Фатьма, не понапрасну повествую эту быль я,

Как одетый в шкуру тигра терпит горя изобилье!

Ты должна помочь герою, чтобы он, собрав усилья,

Поднял вновь свои ресницы, словно вороновы крылья!

Помоги, Фатьма, миджнуру, ибо ты ему бальзам!

Может быть, светила эти сочетать удастся нам!

Благодарные потомки воздадут нам по делам,

А влюбленные разделят радость жизни пополам.

Приведи раба скорее, я пошлю его в Каджети,

Пусть колдун плененной деве про дела расскажет эти.

Дева нам помочь сумеет — мы нуждаемся в совете,

Мы хотим, чтоб этих каджей больше не было на свете".

"Славен бог! — Фатьма сказала. — Этой вестью животворной

Исцелил меня ты ныне от печали непритворной!"

За рабом она послала. Тот пришел, как ворон, черный.

И послал его немедля Автандил к твердыне горной.

Он сказал: "Коль ты и вправду чародей, а не хвастун,

Потуши мое горнило ради двух прекрасных лун!

"Наступил, — скажи ты деве, — избавления канун!"

"Все, что надобно, исполню!" — отвечал ему колдун.