Витязь в тигровой шкуре

Вдруг заметили арабы чужестранца молодого.

Опечаленный, держал он за поводья вороного.

Крупным жемчугом сверкало снаряженье верхового,

Роза инеем покрылась, как от ветра ледяного.

Облаченный в шкуру тигра и в такой же шапке странной,

Он сидел и горько плакал, этот витязь чужестранный.

Толщиной в мужскую руку, плеть его была чеканной.

"Что за странное виденье!" — думал царь со всей охраной.

Наконец, чтобы знакомству положить скорей почин,

Своего раба отправил за пришельцем властелин.

Но струился дождь хрустальный из агатовых стремнин,

И не смог ни слова молвить, подскакав, простолюдин.

Произнесть не мог ни слова чужеземцу раб смущенный.

Наконец, придя в сознанье, он воскликнул, восхищенный:

"Царь велел"... И вновь умолкнул, безгранично удивленный.

Но его не видел даже витязь тот иноплеменный.

Ничего не слышал витязь и не понял этой речи,

Невдомек страдальцу было, что войска шумят далече.

Сердце в пламени пылало, тихо вздрагивали плечи,

Кровь мешалась со слезами, как на поле грозной сечи.

Ум его витал далеко, грез не в силах отряхнуть.

И, когда его посланец пригласил с собою в путь,

Не сказал ни слова витязь, только слезы лил на грудь.

Не хотела эта роза уст прекрасных разомкнуть.

И посланец к Ростевану возвратился без ответа:

"Царь, не хочет этот витязь слышать царского привета,

Ослепил мои глаза он блеском солнечного света,

Только время потерял я, не вини меня за это".

Удивился царь и в гневе приказал немедля слугам:

"Поезжайте все двенадцать, каждый с палицей и луком!

Если этот незнакомец не ответит мне ни звуком,

В плен его возьмите силой и воздайте по заслугам".

Вот рабы, гремя оружьем, к незнакомцу подошли,

И очнулся этот витязь, сын неведомой земли.

Оглянулся он внезапно, увидал войска вдали.

"Горе мне!" — сказал, и слезы по лицу его текли.

И смахнул он эти слезы, и отер лицо рукою,

Меч на поясе поправил, лук повесил за спиною,

Сел в седло неторопливо и поехал стороною,

Не послушал, что хотели доложить рабы герою.

Руки воины простерли, задержать его хотели.

Горе, что он с ними сделал! Их враги бы пожалели!

Он валил их друг на друга, как никто другой доселе,

Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели!

Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд.

Вьется пыль, несутся кони, латы в воздухе горят.

Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд,

Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят.

Царь вскочил и с Автандилом поспешил на поле брани.

Стройный станом незнакомец тихо двигался в тумане.

Лик его светился светом, конь ярился как Мерани,

Приближенье государя заприметил он заране.

Он хлестнул коня, и взвился чудный конь, покорный воле

Седока, и все исчезло — никого не видно боле:

Ни коня, ни чужестранца... Вознеслись на небо, что ли,

Или в землю провалились — но следы исчезли в поле.

Как их люди ни искали — не нашли. И царский стан

Порешил, что это демон напустил на них дурман.

Люди плакали по мертвым, обмывали язвы ран.

"Час настал, конец веселью! — скорбно молвил Ростеван. —

Видно, богу надоело созерцать мое веселье,

Потому он посылает вслед за радостью похмелье.

Всё мне в тягость, жизнь постыла, как губительное зелье...

Сохрани меня, создатель, как сохранен был досель я!"

И уехал царь, вздыхая, полный горя и заботы,

Никого не пригласил он к продолжению охоты.

Разошлись и те, кто раньше испытал его щедроты.

Говорил один: "Причуда!" А другие: "Прав он, что ты!"

Скрылся царь в опочивальне. Автандил, названый сын,

Возвратившийся с охоты, провожал его один.

Никого из всех домашних не заметил властелин,

Замолчали в знак печали и кимвал и тамбурин.

Приходила дочь-царица, света белого кристальней,

У дворецкого пытала перед той опочивальней:

"Спит иль бодрствует родитель?" — "Возвратясь с охоты дальней,

Государь наш с каждым часом все становится печальней.

Говорят, ему явилась на охоте вражья сила,

Он скорбит и не внимает утешеньям Автандила".

"Я уйду, — сказала дева и потом проговорила: —

Если спросит о царице, доложи, что приходила".

Наконец спросил владыка: "Где же юная луна?

Лишь она, роса живая, исцелит меня одна!"

"Государь, — сказал дворецкий, — приходила уж она,

Но, узнав, что ты невесел, удалилась, смущена".

"Ты сходи, — сказал владыка, — и скажи ей, ради бога:

"Отчего ты удалилась от отцовского порога?

Приходи скорее, радость, будь родителю подмога,

Расскажу тебе я, дочка, какова моя тревога".

И пришла, не задержалась дочь послушная царева,

Как луна, небеснолика, утешать царя готова.

Усадил ее владыка, целовал и нежил снова,

Говорил: "Зачем ты, радость, не пришла ко мне без зова?"

"Государь, когда ты мрачен, — отвечала дочь царя, —

Не войдет к тебе и дерзкий, твой покой боготворя.

Увидав тебя печальным, потухает и заря.

Но полезней вникнуть в дело, чем отчаиваться зря".

"О дитя, — сказал владыка, — в час, когда приходит горе,

Нахожу я утешенье лишь в твоем прекрасном взоре.

Только ты одна сумеешь исцелить меня от хвори

И корить меня не будешь, о моем узнав позоре.

Некий витязь чужестранный повстречался мне в долине,

Лик его, подобный солнцу, не забуду я отныне.

Он сидел и горько плакал по неведомой причине,

Не хотел он с добрым словом подойти к моей дружине.

Увидав, что я разгневан, он помчался на коне.

Я рабов послал вдогонку — он их плетью по спине.

Он, как бес, исчез в пространстве, не вернулся он ко мне.

Наяву ль его я видел, или грезил я во сне?

И внезапно стал мне горек сладкий дар творца вселенной,

Позабылись дни, когда я веселился как блаженный.

Возмутил мое сознанье этот витязь дерзновенный,

Сколько дней ни проживу я, не утешусь жизнью бренной!"

"Царь, — в ответ сказала дева, — ты мое послушай слово.

Почему судьбу и бога осудил ты столь сурово?

Не того ль клянешь, кто в жизни не лишал тебя покрова?

Благосклонный к человеку не умыслит дела злого!

Ты — владыка над царями! Вот тебе он, мой совет:

Безграничными краями ты владеешь много лет.

Так пошли людей надежных, пусть объедут целый свет,

Пусть узнают, человек он, этот витязь, или нет.

Если он такой же смертный, человек, как мы с тобою, —

Он со временем найдется. Если ж нет, тогда, не скрою,

Был, как видно, это дьявол, нам ниспосланный судьбою.

Не томи себя печалью, не терзай себя тоскою!"

И в четыре части света полетели скороходы.

Им сказали: "Будьте смелы, поборите все невзгоды,

Разузнайте, кто тот витязь нам неведомой породы,

В захолустья шлите письма, не скупитесь на расходы".

Целый год гонцы скитались, исходили полземли,

Всех знакомых, незнакомых расспросили как могли,

Но того, кто знал страдальца, как ни бились, не нашли

И с досадой возвратились, истомленные, в пыли.

"Государь, — они сказали, — мы повсюду побывали,

Но не встретился нам витязь, преисполненный печали.

Ничего о нем доселе чужестранцы не слыхали.

Делай, что тебе угодно, но найдешь его едва ли!"

"Ах, — ответил царь, — я вижу, что права была царица:

В сети адские попал я, начал плакать и томиться.

То не витязь был, но дьявол, улетевший, точно птица.

Прочь печали и тревоги! Будем жить и веселиться!"

И опять открылись игры, и сошлись на царский двор

И певцы и лицедеи, услаждающие взор.

Роздал царь даров немало, во дворце устроил сбор, —

Говорят: людей столь щедрых бог не создал до сих пор.

Автандил в своем чертоге, сбросив платье дорогое,

Наслаждался звоном арфы, вспоминая про былое.

Вдруг явился негр-служитель той, чей стан стройней алоэ.

"Солнцеликая, — сказал он, — ждет тебя в своем покое".

И почудилось спаспету, что сбылось его мечтанье,

И облекся он немедля в дорогое одеянье.

В первый раз без посторонних был он призван на свиданье.

Сладко быть вблизи любимой, созерцать ее сиянье!

Не смущаясь, подошел он ко дворцу, красив и смел,

Ради той, из-за которой столько горя претерпел.

Но печальный взор царицы, словно молния, горел,

И луна в его блистанье проклинала свой удел.

Грудь заботливо ей кутал мех прекрасный горностая,

С головы фата спадала, тканью сладостной блистая,

Мрак ресниц впивался в сердце, словно черных копий стая,

Шею локоны лобзали, с плеч коса вилась густая.

Но мрачна была царица под прозрачною фатою,

Нежным голосом, однако, приказала сесть герою.

Подал стул ему невольник. Сел он с радостью живою

И, лицом к лицу с любимой, упивался красотою.

Витязь молвил: "Что скажу я, коль душа твоя мрачна?

Говорят, при встрече с солнцем потухает и луна.

Я не в силах больше мыслить, словно есть на мне вина.

Чем, скажи, тебя утешу? Чем ты ныне смущена?"

"Витязь, — дева отвечала благосклонно и учтиво, —

От меня ты был доселе отдален несправедливо.

И, хотя свиданье наше почитаешь ты за диво,

О беде моей великой я скажу тебе правдиво.

Помнишь, как совсем недавно, состязаясь с Ростеваном,

Повстречался ты на поле с незнакомцем чужестранным?

С той поры о нем я мыслю, плачу в горе непрестанном.

Разыщи его мне, витязь! Поезжай по дальним странам!

И хотя не мог ты видеть до сих пор свою луну,

Знаю я: в уединенье любишь ты меня одну,

Непрестанно слезы точишь, таешь каждую весну,

Что твое томится сердце у меня одной в плену.

Слушай, витязь. Ты обязан мне служить по двум причинам:

Ты, во-первых, славный воин, одаренный духом львиным,

Во-вторых, ты стал миджнуром, подчиняться мне повинным, —

Потому прошу тебя я: незнакомца отыщи нам!

Я люблю тебя безмерно, но любить я буду боле,

Если ты исчадье это победишь на бранном поле.

Дай взрасти цветам надежды в бедном сердце, полном боли!

Знай, мой лев: тебя я встречу, восседая на престоле.

Ты ищи его три года и, напав на верный след,

Возвращайся, победитель, с величайшей из побед.

Не найдешь, так я уверюсь, что его на свете нет,

И отдам тебе навеки непоблекшей розы цвет.

Я клянусь тебе, мой витязь: если выйду за другого,

Будь он даже солнцем мира в виде юноши земного, —

Пусть тогда лишусь я рая! Я и в ад сойти готова!

Хоть пронзи меня кинжалом, не скажу тебе ни слова!"

"О, — воскликнул витязь, — дева, чьи ресницы из агата!

Что скажу тебе на это? Вся душа огнем объята!

Ты меня вернула к жизни, вот за горести расплата!

За тебя, твой раб, пойду я на любого супостата!

Бог тебя подобной солнцу сотворил над миром зла,

Подчинил тебе он в небе все небесные тела.

Оттого твоим щедротам нет ни меры, ни числа,

Оттого в твоем сиянье роза снова ожила!"

Поклялись они друг другу дивной клятвой крепче стали

И, беседуя друг с другом, успокаиваться стали,

И счастливые минуты для влюбленного настали,

Жемчуга из уст открытых, словно молнии, блистали.

Сели вместе, улыбнулись и в лобзании невинном

Обнялись агат с агатом и слились рубин с рубином.

Он сказал: "Лишить рассудка можешь взглядом ты единым,

Лишь мое больное сердце наполняешь духом львиным!"

И расстался с девой витязь, и вернулся он назад.

Озираясь, как безумный, шел он ночью наугад.

На сияющие розы сыпал он хрустальный град,

Обручил он с сердцем сердце, чтобы верным быть стократ.

Говорил он: "О светило! Поражен судьбой коварной,

Я — кристалл, рубин и роза — принимаю цвет янтарный.

Как три года проживу я вдалеке от светозарной?

Изнывая от печали, я умру, неблагодарный!"

Лег на ложе, горько плачет, слезы вытереть не может,

Гнется тополем по ветру, но тоска все больше гложет.

Лишь задремлет — образ милой сердце снова растревожит,

Вскрикнет витязь и, проснувшись, в двадцать раз печаль умножит.

Так ему знакомы стали муки пламенных сердец.

Жемчуг слез сиял на розе, и ласкал ее багрец.

Утром встал он, облачился, кликнул слуг и наконец

На коне своем любимом устремился во дворец.

И послал он царедворца к Ростевану с донесеньем:

"Царь, осмелюсь обратиться за твоим распоряженьем.

Славен меч твой, все народы чтут его повиновеньем.

Это должен я напомнить всем соседним поселеньям.

Ныне я идти обязан на противников войною,

Славной вестью о царице положить конец разбою.

Я обрадую покорных, непокорных успокою,

Я пришлю даров немало, лишь дела твои устрою".

И сказал ему владыка, услыхав его слова:

"Лев, от боя уклоняться недостойно званья льва.

Мы обязаны с тобою охранять свои права.

Поезжай, но что мне делать, коль проездишь года два?"

И вошел к владыке витязь и сказал ему с поклоном:

"Государь, не думал быть я столь высоко восхваленным!

Бог, быть может, озарит мне дальний путь под небосклоном,

И тебя я вновь увижу неизменно благосклонным".

Обнял царь его, как сына, целовал его, вздыхая.

Воспитатель и питомец — есть ли где чета такая?

И покинул в день разлуки Автандил владыку края.

Ростеван мягкосердечный плакал, слезы проливая.

И покинул витязь город и скитался двадцать дней,

Постепенно приближаясь к дальней вотчине своей.

Величавый и отважный, радость мира и людей,

В вечных думах о любимой пламенел он все сильней.

И, когда он, странник, прибыл в пограничные владенья,

Поднесли ему вельможи дорогие подношенья.

Всякий, кто его увидел, расцветал от лицезренья,

Но спешил в дорогу витязь и боялся промедленья.

Здесь, в средине скал природных, где конца не видно кручам,

Славным городом владел он, неприступным и могучим.

Трое суток жил тут витязь, бил зверей в лесу дремучем,

Совещался с Шермадином, верным другом наилучшим.

"Шермадин, — промолвил витязь, — повинюсь чистосердечно,

Виноват я пред тобою: ты служил мне безупречно,

Я ж, любовь мою скрывая, тосковал и плакал вечно.

Ныне я моей любимой обнадежен бесконечно.

Тинатин меня пленила, и нарциссы в день печали

На заснеженные розы слезы жгучие роняли.

Не хотел я, чтобы люди о любви моей узнали,

Но теперь слова надежды скорбь мою уврачевали.

Мне царица повелела: "Тайну витязя открой,

И, когда назад вернешься, буду я твоей женой.

За другого я не выйду, будь он райской купиной!"

Речь ее — бальзам для сердца, истомленного тоской.

Я, владыка твой, обязан власть царя считать верховной

И служить ему повинен, как слуга беспрекословный, —

Это первое. Второе: заключив союз любовный,

Робость в годы испытаний почитаю я греховной.

Из владык и подчиненных только мы друзья друг другу.

Умоляю, окажи мне беспримерную услугу.

На тебя я оставляю все войска и всю округу,

Одному тебе я верю, обреченный на разлуку.

Предводительствуй войсками, охраняй страну от бед,

Узнавай через посланцев, весел царь наш или нет,

Шли ему дары и письма в продолжение трех лет.

Пусть никто в стране не знает, что исчез его спаспет.

На охоте и в сраженьях принимай мое обличье,

Сохраняй три года тайну и блюди благоприличье.

Я еще вернусь, быть может, — слово мне дано девичье.

Не вернусь — простись со мною и оплачь мое величье.

В этот день с печальной вестью ты предстань пред Ростеваном

И во всем ему откройся, как пристало только пьяным.

Расскажи, что я скончался: всем ведь гибель суждена нам, —

И раздай мои богатства неимущим поселянам.

Сам же, в город возвратившись, будь мне преданным вдвойне:

Не забудь меня внезапно, вечно помни обо мне.

Все дела мои устроив, помолись наедине,

Вспоминай о нашем детстве на родимой стороне".

И была для Шермадина эта весть подобна грому,

И заплакал он внезапно, и почувствовал истому.

Он сказал: "Какая радость без тебя рабу простому?

Но мольбы мои напрасны: все равно уйдешь из дому.

Ты велел мне быть владыкой и вождем твоей дружине.

Разве это мне по силам — заменять тебя отныне?

Как забуду я, что, бедный, ты скитаешься в пустыне?

Лучше я с тобой поеду мыкать горе на чужбине!"

"Нет, — ответил витязь, — должен я поставить на своем:

Коль миджнур бежит в пустыню, он не странствует вдвоем.

Мы ценой великих бедствий дивный жемчуг достаем.

Да погибнет вероломный, умирая под копьем!

С кем я мог, коль не с тобою, поделиться этой тайной?

Мог ли я другим доверить этот труд необычайный?

Укрепляй мои границы, наблюдая за окрайной.

Я еще вернусь, быть может, избежав беды случайной.

Погибают от несчастья и один и сто за раз.

Одиночество — не гибель, если бог спасает нас.

Коль не справлюсь за три года, плачь по мне в печальный час.

На владение страною я даю тебе указ".