Витязь в тигровой шкуре

Лик луны вдали от солнца полон дивного сиянья.

Рядом с солнцем он сгорает, обречен на умиранье.

Но без солнца вянет роза — беззащитное созданье.

Так и мы в разлуке с милой умираем от страданья.

Лишь теперь я продолжаю мой рассказ об Автандиле.

Ехал он с кипящим сердцем, удержать тоску не в силе,

Образ девы солнцеликой узнавал в дневном светиле,

Отводя глаза от солнца, сеял слезы в изобилье.

Иногда, позабываясь, слова он сказать не мог.

Из очей, подобно Тигру, падал слез его поток.

Оборачиваясь к дому, тосковал он, одинок,

И не знал, куда несется без тропинок и дорог.

"О любимая! — рыдал он. — Как в разлуке не томиться!

Разум мой с тобой остался, и душа к тебе стремится!

Жаждет взор мой изнемогший на тебя взглянуть, царица,

Плохо сделает влюбленный, коль любви не подчинится!

Где искать мне утешенья, как прожить до новой встречи?

Уж давно б я закололся, чем вести такие речи,

Но тебя сразит известье, что скончался я далече...

Пусть же льются, словно реки, эти слезы человечьи!"

И воззвал он к солнцу: "Солнце! Ночи солнечной сиянье!

Ты есть образ всеблагого и его напоминанье!

Не ему ли хор созвездий служит в бездне мирозданья?

Примири меня с судьбою, не отринь мои рыданья!

Ты, в котором виден образ созидателя вселенной,

Помоги мне снять оковы, ибо я страдаю, пленный!

Потеряв свои агаты, я ищу рубин бесценный

И томлюсь один в разлуке, как когда-то с незабвенной!"

Так молился он и таял, как горящая свеча,

Но спешил на помощь другу, путь томительный влача.

Ночью сравнивал он деву с блеском звездного луча,

И беседовал он с небом, речи жаркие шепча.

Божьим именем скиталец заклинал луну, взывая:

"От тебя в сердцах миджнуров страсть пылает роковая!

Дай же мне терпенье сердца, чтоб не тратил зря слова я,

Чтобы лик, тебе подобный, вновь увидел, изнывая!"

День его терзал и мучил, ночь несла ему отраду.

Иногда, к реке спускаясь, он вдыхал ее прохладу.

Слезный ток его кровавый был подобен водопаду.

И, взнуздав коня поспешно, вновь скакал он до упаду.

Стройный станом, как алоэ, плакал он, угрюм и дик,

И, убив козу из лука, ел у скал береговых,

И, насытясь, снова ехал, ибо грудь пронзал Марих,

И твердил он: "Нет мне счастья без любимых роз моих!"

Передать слова скитальца я уже не в силах ныне, —

Как он жаловался звездам, как скитался по пустыне,

Как сжигал слезами очи, как терзал себя в кручине...

Наконец пещеры дэвов он заметил на чужбине.

И Асмат, увидев гостя, вышла к витязю поспешно,

И не знала, что ей делать, и рыдала безутешно.

Витязь спешился и деву обнял горестно и нежно, —

Люди радуются встрече — те, кто ждет ее прилежно.

Автандил спросил у девы: "Где твой брат и господин?"

Слезы девы покатились из агатовых стремнин.

"Без тебя, — она сказала, — он не мог страдать один.

Я не знаю, где он бродит средь ущелий и долин".

Содрогнулся юный витязь, словно грудь копье пронзило:

"О сестра, позор герою, коль его исчезла сила!

Как он мог, нарушив слово, позабыть про Автандила?

Для чего он мне поклялся, если трудно это было?

Ведь и я терпел лишенья, изнывая от разлуки!

Отчего ж он сумасбродом снова сделался от скуки?

Как он смел нарушить клятву, если мы пожали руки?

Мне ль, однако, удивляться, обреченному на муки!"

Но ему сказала дева: "Витязь, ты, возможно, прав,

Но не думай, мне внимая, будто мой угодлив нрав.

Мог ли он, лишенный сердца, клятвы выполнить устав?

А ведь он покончил с сердцем, счеты с жизнью оборвав!

Сердце, разум и сознанье цепью связаны одною.

Если сердце умирает, остальных берет с собою.

Человек, лишенный сердца, жизнью брезгает земною.

Ты еще не знаешь, витязь, каково ему, герою!

Не застав в пещере друга, был ты вправе рассердиться,

Я же толком не умею за миджнура заступиться:

Говорить язык устанет, сердце в пепел обратится, —

Рождена я, видно, в горе, чтобы с витязем томиться.

Муки этого миджнура столь безмерно велики,

Что страшатся даже камни, не стерпев его тоски.

Слезы витязя могли бы затопить русло реки...

Впрочем, все в чужих страданьях мы большие знатоки.

Провожая Тариэла, я спросила на прощанье:

"Что же делать Автандилу, коль приедет на свиданье?"

Он ответил: "Пусть поищет, как искал когда-то ране,

Далеко я не уеду, не нарушу обещанье.

Я исполню эту клятву, хоть страдаю я жестоко.

Буду ждать я, как ни тяжко, до назначенного срока.

Коль найдет меня умершим, пусть схоронит недалеко,

А найдет живым — дивится, ибо жизнь — мгновенье ока!"

Скрылось солнце за горами для меня, и с этих пор

Я горючими слезами орошаю камни гор,

Как безумная, стенаю, проклинаю свой затвор, —

Смерть и та меня забыла: вот он, божий приговор!

Есть в Китае некий камень с мудрой надписью такою:

"Кто друзей себе не ищет, тот враждует сам с собою".

Ныне стал шафранным витязь, сходный с розой молодою.

Поищи его, исполни то, что велено судьбою!"

"Ты права, — ответил странник, — мне не нужно оправданья!

Но не я ль, миджнур, миджнура не оставил без вниманья?

Увидав источник жизни, прибежал к нему как лань я,

Все поля вокруг обрыскал ради этого свиданья!

Ту жемчужину, с которой сочетается кристалл,

Я покинул, и на счастье уповать я перестал.

Уезжая самовольно, я доверье потерял:

Огорчил царя с царицей, недостойный их похвал.

Господин мой воспитатель — государь весьма могучий.

На меня его щедроты, словно снег, летят из тучи.

Но ушел я, вероломный, все забыл в печали жгучей...

Согрешив перед владыкой, уж не жду я жизни лучшей!

Я для друга эти беды, о сестра, претерпеваю!

Чтоб свое исполнить слово, по чужому езжу краю!

Он же скрылся из пещеры — тот, по ком я умираю,

И теперь, устав смертельно, я в тоске изнемогаю!

Но оставим эти речи. Мешкать в поисках грешно.

Сожаленья не изменят то, что минуло давно.

Иль найду его, иль сам я с ним погибну заодно, —

Богохульствовать не буду, если это суждено!"

Не сказав ни слова больше, он помчался сквозь теснину,

Пересек ручей и лесом устремился на равнину.

Леденил холодный ветер розу, равную рубину, —

"Никогда, — шептал он, — больше солнцеликой не покину.

В чем мой грех, великий боже? — говорил он божеству. —

Почему я не с друзьями, обездоленный, живу?

О двоих зачем тоскую, вижу гибель наяву?

Пусть же кровь моя, о боже, на мою падет главу!"