Вульф

ПРОЛОГ

Габриэль

ИСКУССТВО ПРЕЗИДЕНТСКОЙ ВОЙНЫ

Через два поколения ты будешь полностью забыт.

Иллюзия того, что с тобой будет все иначе, заставляет двигаться вперед.

Иллюзия, что ты другой.

Иллюзии не служат никакой цели.

Иллюзии, которые мы питаем в отношении себя, помогают нам справляться с тем, что мы делаем каждый день.

Взрослеем, женимся, работаем, рожаем детей, растим их, умираем.

Для чего? Для большинства людей — чтобы просто вернуться в землю и быть забытыми.

Итак, все это не имеет значения.

Когда я стою над изувеченным телом мужчины средних лет, который изнасиловал младшую сестру одного из моих людей, я не испытываю печали по поводу его приближающейся гибели. Никакого раскаяния.

Вместо этого я чувствую все то, чего, как говорят, человек не должен испытывать, когда лишает кого-то жизни.

Радость.

Удовлетворение.

Наслаждение.

Его окровавленное, изуродованное тело дарит мне покой.

Иллюзия, что его убийство должно мучить меня, нереальна.

Я видел достаточно, чтобы понять — есть только здесь и сейчас, нет никакого «потом». И то, хороший я или нет, никак не влияет на мою судьбу.

— Я не хочу умирать… пожалуйста, я не знал, что ей шестнадцать, — скулит он. Слюна и кровь, капающие у него изо рта, собираются в лужу под ним, а большая часть его зубов теперь лежит на брезенте.

— Прости, это было не мое решение… У меня не было выбора.

— Нет… не оправдывайся. Всегда есть выбор. Это, блядь, полное дерьмо — уйти вот так, мудак, — выплевывает Мейсон, мой казначей и старший брат девушки, которую этот больной урод накачал наркотиками, изнасиловал и записал на видео, чтобы сохранить доказательства своих гребаных похождений, и бьет по затылку парня, которого называют Гатором². Надо было догадаться, что с таким прозвищем парень окажется подонком.

Мейсон кивает Каю, моему инфорсеру. Кай не произносит ни слова, он как кирпичная стена, не проявляет никаких сомнений. Он идет вперед и занимает позицию за спиной Гатора, фиксируя его лоб одной рукой, а другой удерживая рот открытым.

Мейсон на минуту задумывается, глядя в рот Гатора и изучая, что там осталось. Выбор невелик, но он выбирает задний коренной зуб. Он зажимает его плоскогубцами и вырывает, а затем бросает осколки на землю под умиротворяющие бессвязные вопли, которые отзываются песней в моей душе.

Моя очередь.

Я снова зажигаю бутановую горелку, чтобы сжечь еще немного чернил с шеи и левой руки Гатора, где у него нанесена эмблема «Адептов Греха».

Их клуб был постоянным врагом нашего клуба на протяжении многих лет, с тех пор как мой дед, Айра Вульф, основал в шестидесятых наше наследие — «Гончих Ада».

Я ухмыляюсь, замечая ужас на лице Гатора, пока иду к нему, кровь, — темная и тягучая, — течет из его рта, теперь она гуще слюны.

Я провожу двумя первыми пальцами по пламени, разглядывая Гатора — или то, что от него осталось. Я даже не знаю, как он до сих пор остается в сознании.

Все, что нам нужно, — это имя, а он продержался гораздо дольше, чем я думал.

— Пора лишиться еще пары татуировок, если ты не готов к разговору, — говорю я. По правде говоря, мы останавливаемся, когда вонь горящей плоти становится слишком сильной в этом маленьком помещении.

— Это твой последний шанс поступить правильно, — говорю я, используя человеческий инстинкт, что спасение возможно.

Он едва в сознании, когда мое пламя касается его кожи. В этот момент он резко приходит в себя, его налитые кровью глаза расширяются, и он начинает кричать. На самом деле это жалкий крик, чуть громче шепота.

— Остановись… пожалуйста. Это был Фокс. Он сказал, что хочет, чтобы я ударил вас по самому больному месту. Я просто делал свою работу, чувак, — шепчет он.

— Наконец-то, блядь, — говорит Кай, прикуривая сигарету.

Мы так и предполагали, но нам нужно было подтверждение, прежде чем планировать убийство президента их клуба.

Я оцениваю Гатора. Мужчины обычно говорят правду в последние секунды своей жизни, поэтому я уверен, что он честен.

— А наши клиники? — спрашиваю я. — Кто заказал кражу наших лекарств?

— Фокс, — отвечает он, снова называя имя президента клуба, который скоро умрет, и смотрит на меня одним едва приоткрытым глазом, а другой, опухший, закрыт.

— Пожалуйста, Вульф. Я хочу умереть. — Его голос звучит как стон. — Пожалуйста… убей меня, — умоляет Гатор.

Я гашу пламя и откладываю горелку. Снова подхожу к нему, рукой в перчатке хватаю за волосы и поднимаю его жалкое лицо вверх, чтобы он увидел последнюю душу в своей жизни.

— Это чертовски трогательно, что ты сейчас молишь меня о смерти, — выдавливаю я из себя.

— Я уже достаточно наслушался, — говорит Мейсон с другого конца комнаты.

Я обещал ему. Это его сестра, так что решать ему.

Гатор вздыхает, он смирился со своей судьбой.

— Пожалуйста, — шепчет он.

Я достаю пистолет и целюсь ему в лоб. Как раз в тот момент, когда я собираюсь выстрелить, Кай произносит мое имя и кивает в другой конец хижины.

Я смотрю туда, куда он указывает, и сталкиваюсь с глазами, полными ужаса. Ее идеальное лицо искажено от страха. Океанский бриз развевает ее длинные волосы цвета оникса, рассыпанные по плечам, залитым лунным светом.

Может, я и убийца, но не дикарь. Я точно не хотел, чтобы она видела это, если бы у меня был выбор, но теперь его не осталось.

Я понятия не имею, как и почему она здесь, но пути назад нет. Я смотрю на нее, и невинность исчезает из этих прекрасных голубых глаз, такого же цвета, как ее платье. Она стоит на коленях перед дверью хижины.

Все надежды, которые она возлагала на меня, на мой клуб, разбиваются вдребезги и падают на землю.

Я никогда не лгал о том, кто я такой. Надежды, которые она питала, были ее собственными.

Я не притворялся.

Сейчас она видит во мне злодея, но это не все, кто я есть.

Она научится понимать. У нее нет другого выбора.

Я снова нахожу ее глаза, одними губами говорю ей о единственном шансе на спасение, который могу дать, а затем прижимаю пистолет к месту между глаз моего пленника и нажимаю на чертов курок.